Если бы Гвендолин была обычной женщиной, то наверняка упала бы в обморок.
— Боже мой, как вы красивы! — слегка задыхаясь, произнесла она. — Клянусь, я никогда не испытывала ничего подобного. Мой мозг полностью отключился. В следующий раз, милорд, прошу вас предупреждать, когда вы собираетесь подойти ко мне, чтобы я могла должным образом подготовиться.
В янтарных глазах мелькнуло удивление, затем плотно сжатые губы дрогнули:
— Мисс Адамс, у вас очень интересная, даже уникальная манера говорить комплименты.
Его слабая улыбка окончательно вскружила ей голову.
— Необыкновенное ощущение, — призналась Гвендолин. — Не помню, чтобы мозг хоть раз отказывался мне служить, во всяком случае, пока я бодрствую. Хотелось бы описать этот феномен и подумать о его физиологической природе.
Гвендолин с трудом оторвалась от лица жениха и посмотрела на бумагу, которая вернула ее к действительности.
— Выглядит очень официально. Похоже на очередную юридическую дребедень. Я должна поставить здесь подпись?
Дориан оглянулся на дом.
Когда он снова повернулся к ней, полуулыбка уже исчезла, лицо помрачнело:
— Давай немного пройдемся.
Гвендолин послушно встала и молча пошла рядом с женихом по окаймленной розами дорожке. Когда заросли кустарника скрыли их от посторонних взглядов, Дориан сказал:
— Мне объявили, что должен быть назначен опекун, который станет вести мои дела. — Голос Ронсли слегка дрожал. — Абонвиль предложил себя, так как он самый близкий родственник мужского пола. Предложение разумное, и мои адвокаты согласились. Я унаследовал огромное состояние, которое потребует защиты, когда я стану невменяемым.
Гвендолин задохнулась от гнева… Почему именно сегодня нужно беспокоить графа по таким вопросам? От него требуется лишь подписать брачный договор, а не продать свою душу. — Защиты от кого? — спросила она. — От алчных родственников? По словам Абонвиля, от рода Камойзов осталось всего несколько старых дев.
— Речь шла не только об имуществе. — Лицо Дориана превратилось в застывшую маску.
Гвендолин хотелось разгладить суровые морщины, снять напряжение, но это походило бы на жалость. Поэтому она коснулась листа рододендрона и провела по нему пальцем.
— Опекунство включает наблюдение… за мной. Вскоре я буду не способен контролировать свои действия, и на этом основании меня уже сочли несмышленым младенцем.
После возвращения с болот Гвендолин сообщила Абонвилю, что граф Ронсли находится в здравом уме, и прочитанная по этому случаю лекция несколько охладила пыл герцога. Однако вряд ли ее слова полностью успокоили его светлость. «Он действовал из лучших побуждений», — напомнила себе девушка. Герцог считал, что брак станет для нее тяжелым испытанием, и хотел облегчить ей жизнь.
Конечно, будущий муж бабушки не может понять ее характер, если этого не понимали и другие мужчины в семье. Никто из них не принимал всерьез увлечение Гвендолин медициной: с их точки зрения, ее упорный труд был «маленьким хобби Гвен».
— Трудно думать, — продолжал Ронсли тем же неестественно спокойным тоном, — когда над тобой нависают адвокаты и сверхбдительный будущий дед. Не помогло даже молчание Берти, поскольку ему пришлось заткнуть себе рот платком, и он все время чихал. Я вышел в сад немного проветриться… — Дориан отбросил волосы со лба. — Беда в том, что я совершенно не умею держать себя в руках. Мне хочется послать их к черту. Но мой собственный адвокат согласился с ними, и, если я начну возражать, они сочтут меня ненормальным.
«И, возможно, поместят в сумасшедший дом», — мысленно добавила Гвендолин.
— То, что он пришел за советом к ней, было хорошим знаком, но она предпочитала не обольщаться.
Гвендолин подошла к жениху, но тот упрямо смотрел поверх ее головы.
— Милорд, Акт от 1774 года по надзору за домами для умалишенных содержит пункты, защищающие здоровых людей от не правильного диагноза. На данный момент только комиссия из слабоумных или сумасшедших преступников может объявить вас невменяемым. Вы не обязаны подписывать любую глупую бумагу, которую эти надоедливые люди швыряют вам в лицо, лишь бы доказать, что вы здоровы.
— Я обязан доказать это Абонвилю, — пробормотал Дориан. — Если он решит, что я сумасшедший, то увезет тебя отсюда.
По мнению Гвендолин, он вряд ли считал такую перспективу невыносимой. Едва ли за несколько часов граф успел влюбиться в нее без памяти. Видимо, он пришел испытать ее, и если она не выдержит испытания, Ронсли просто откажется от брака.
Ее экзаменовали уже не раз, в том числе и настоящие сумасшедшие, а этот человек был не менее нормальным, чем она сама. Однако и эта проверка окажется не столь легкой или безопасной. С того самого мгновения, как граф бросил на нее горящий взгляд желтых глаз, она считала Дориана опасным и не сомневалась, что он прекрасно знает о действии своего взгляда и умеет им пользоваться.
Подозрения Гвендолин тут же подтвердились, едва граф наконец посмотрел на нее.
— Мисс Адамс, остатки разума говорят мне, что вы ужасно осложните мою жизнь и лучше от вас избавиться.
Однако голос разума не единственный голос, который я слышу… и уж, конечно, не тот, к которому я должен прислушаться, — мрачно закончил он.
Взгляд задержался на ее губах… скользнул ниже. И тело Гвендолин отреагировало мгновенно.
Он пытался смутить ее… У него это отлично получалось.
Но ведь Дориана ждут безумие и смерть, по сравнению с которыми ее собственные тревоги, возможно, ничто.
Когда желтые глаза наконец оторвались от ее груди, Гвендолин удалось собраться с мыслями.
— Сомневаюсь, что голос разума самый верный, — сказала она. — Если Абонвиль вздумает увезти меня отсюда, я закачу ему истерику. Зачем было прилагать столько усилий, чтобы приготовиться к свадьбе? В моих волосах полно шпилек, а горничная так затянула корсет, что даже удивительно, как я еще дышу. Ей потребовался целый час, чтобы надеть на меня платье, и я потеряю не меньше трех, чтобы его снять.
— Я могу сделать это за минуту, — тихо сказал Дориан, — и буду только счастлив. Лучше не искушай меня подобными мыслями.
«Можно подумать, они только сейчас пришли ему в голову»., — фыркнула про себя Гвендолин, ведь, по его признанию, у него давно не было женщин.
И хотя она знала, что граф лишь испытывает ее, но не могла остаться равнодушной. Он выше, чем она. Тяжелее. Сильнее.
На мгновение Гвендолин запаниковала, но тут же взяла себя в руки: он только притворяется сумасшедшим; и позволить себя запугать — не лучший способ завоевать доверие будущего мужа.
— А по-моему, без искушения лучше не будет, — заметила Гвендолин. — Я, не хочу, чтобы вы проявляли ко мне равнодушие.
— Тебе же было бы лучше.
Дориан не шевельнулся, но его хриплый голос и сверкающие глаза буквально давили на нее.
Гвендолин напомнила себе, что Всемогущий создавал всяческие препятствия на ее пути с самого ее рождения, неоднократно сталкивал с мужчинами, которые хотели напугать или унизить ее. Поэтому она достаточно опытна, чтобы справиться с графом.
— Я знаю, что являюсь для вас ужасной обузой, — сказала Гвендолин. — Догадываюсь, что вы чувствуете себя загнанным в угол, понимаю ваше презрение к своим… мужским порывам, которые заставляют вас действовать вопреки логике. Но посмотрите на это с другой точки зрения. Ведь отсутствие подобных желаний связано с потерей здоровья и силы. — Заметив его мимолетное удивление, она продолжала настаивать:
— Вы должны видеть в своих животных инстинктах положительный симптом.
Это означает, что вы еще не так больны, как думаете.
— Напротив, — возразил Дориан, — я оказался в худшем положении, чем думал.
Он посмотрел на вырез ее платья, и Гвендолин стало жарко. Услышав шорох и опустив глаза, она увидела в руке графа скомканный лист. , — Не имеет значения, что я буду подписывать. Ничто теперь не имеет значения. — Дориан отшвырнул документ, подошел ближе и обнял ее за плечи. — Красивый малый, говоришь? Хочешь закатить истерику? Я покажу тебе истерику.
И прежде чем она смогла возразить, граф впился в ее рот.
«Она сама виновата», — убеждал себя Дориан. Не надо было так смотреть на него, стоять так близко, одурманивая его своим запахом, пьянящим, как опиум. Надо было скорее бежать, а не соблазнять его белизной своей кожи.
Он не мог противиться этой чистоте и мягкости, не мог не коснуться ее.
Дориан впивался жадным ртом в дрожащие губы и, ощущая нежный аромат, сам вздрогнул. От удовольствия или отчаяния, он не мог бы сказать.
Почему не удержался, чтобы сохранить хоть остатки разума? Он же знает всю безнадежность этой затеи: невинная девушка никогда не сможет удовлетворить его, такое не удавалось ни одной женщине, даже самой опытной.
Но Дориан лишь крепче прижал девушку к себе, упиваясь теплом юного тела и неумелыми движениями невинных губ.
Он почувствовал, как Гвендолин вздрогнула, и все-таки не остановился… продолжал исследовать языком тайники ее рта… женские тайны, которые обещают так много…
Одурманенный близостью, запахом, прикосновениями, он погрузился в темноту. Гладил ее спину, чувствуя, как она вздрагивает, слыша шелест платья под его пальцами. А затем пропал окончательно, потому что Гвендолин ответила на ласки, словно делала это уже много раз, словно всегда принадлежала ему.
Тепло… мягкость… изгибы тела под шелком… запах женщины… ее кожа…
Дориан провел губами по бархатистой щеке, и Гвендолин вздохнула. Этот тихий вздох мгновенно воспламенил его. Пальцы сразу нащупали застежку…
— Если вы таким образом пытаетесь напугать меня, — донесся до него приглушенный голос, — то выбрали неверный путь.
Он замер и, подняв голову, взглянул на девушку. Открытые, но еще подернутые легкой дымкой зеленые глаза изучающе смотрели на него.
— У меня был приступ безумия, — сказал Дориан, зная, что его охрипший голос свидетельствует об обратном.
Кудрявые рыжие пряди выбились из замысловатой прически и в беспорядке падали на плечи, обрамляя раскрасневшееся лицо. Платье измялось.
Оступив назад, Дориан глядел на свои руки и боялся даже подумать, где бы они сейчас были и что бы он мог ими сделать с невинным, но страстным ребенком.
— Ты в своем уме? — гневно спросил он. — Почему не остановила меня? Разве ты не понимала, что я мог сделать?
Гвендолин одернула платье.
— Отлично понимала. Я прекрасно знаю, откуда берутся дети, как я и сказала маме, но она сочла материнским долгом объяснить мне все подробнее, — усмехнулась девушка, поправляя корсаж. — Признаюсь, она действительно сообщила несколько деталей, о которых я не подозревала, а Женевьева еще больше расширила мой кругозор.
Все не так просто, как я думала. Однако это не означает, милорд, что я отказываюсь от ваших уроков. Говорить о поцелуях — одно, а целоваться — совсем другое. На что вы смотрите? — Гвендолин оглядела себя, затем повернулась к Дориану спиной. — Пуговицы все застегнуты?
— Да!
«И слава Богу», — добавил он про себя.
Гвендолин улыбнулась. Рот у нее большой, он уже заметил это… и попробовал на вкус каждый его дюйм…
Дориан не помнил, чтобы она до этого улыбалась, иначе бы никогда не забыл нежного и сладостного изгиба губ, сулящего наслаждение.
Он не знал, как этому сопротивляться, как бороться с ней… и с самим собой. Не знал, как прогнать эту девушку, если больше всего на свете желал держать ее крепко-крепко.
Похоже, он ничего не знал.
Документ, который он должен подписать по известным причинам, заставил его вспомнить то, о чем ему хотелось забыть. Он пришел, чтобы испугать Гвендолин ради ее безопасности… и собственного спокойствия. Когда-то он наводил страх на всех отъявленных шлюх, а теперь не смог взволновать даже невинную девушку.
Когда-то мог. В прошедшем времени…
До того, как начались головные боли. До того, как болезнь заявила о себе.
Дориана охватила паника: связь между волей и действием, между телом и духом уже разрушена. Внешне он оставался сильным и здоровым, но распадающийся мозг лишил его силы воли.
Дориан отвернулся, чтобы Гвендолин не заметила его отчаяния. Он, конечно, справится. Просто все случилось так неожиданно.
— Ронсли, — сказала она, трогая Дориана за плечо.
Ему хотелось стряхнуть эту руку, но он не мог. Как не мог забыть о присутствии Гвендолин. Ее вкус еще оставался у него на губах, а ее запах продолжал дразнить его. Он вспомнил мягкий взгляд прекрасных глаз, улыбку… обещание тепла. А он был холодным, промерзшим до глубины души.
Слишком эгоистичным и слабым, чтобы позволить ей уйти.
Дориан накрыл ладонью ее руку.
— Я не хочу возвращаться в библиотеку, выслушивать их скучные речи, читать их проклятые документы, — сказал он. — Я подписал брачный договор. Ты получишь свою больницу. Этого достаточно. Я хочу жениться. Прямо сейчас.
— Я готова, — просто ответила Гвендолин. — И была готова уже несколько часов назад.
Дориан посмотрел на нее. Она улыбалась.
Обещание тепла…
Предложив ей руку, он повел ее к дому. Ему понадобилась вся его воля, чтобы не бежать. Наступал вечер с его благословенной темнотой. Очень скоро они поженятся, уйдут в его комнату, лягут в постель. А потом… Да поможет им Бог.
Он ввел Гвендолин в дом и поспешил в библиотеку, из полуоткрытой двери которой в темный коридор падала узкая полоска света.
Дориан обернулся, чтобы сказать невесте… и краем глаза заметил их — тоненькие, но отчетливые зигзаги…
Он моргнул, однако видение не исчезло, дьявольски извиваясь на самом краю поля зрения.
Дориан крепко зажмурился, потом открыл глаза, но зигзаги оказались на месте — неотвратимые и беспощадные.
Нет! Не сейчас! Он попытался отогнать их, хотя знал, что это бесполезно.
Они поблескивали, напоминая: «Скоро, очень скоро».
Глава 4
— Это твоя вина! — кричал на Хоскинса доктор Нибонс. — Я же говорил, что мой пациент не вынесет такой нагрузки. Я говорил, что его надо оберегать от любого нервного возбуждения. Никаких газет, никаких посетителей. Ты же помнишь, как на него подействовало сообщение о трагедии в Ронсли-Холле:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13