Ее ум был по-прежнему рассеянным и блуждающим, когда она изучала его. Ритм его дыхания удлинялся ее апатичностью от принятой дозы успокоительного. «Я все-таки его люблю», — неясно думала Кэтрин сквозь боль.
— Клей? — с трудом проговорила она. Он тотчас открыл глаза и вскочил со стула.
— Кэт, — нежно сказал он. — Ты проснулась.
Она медленно закрыла глаза.
— Да. Я опять сделала не то, правда, Клей? — Она чувствовала, что он взял ее руку, почувствовала, как он прижимает ее к губам.
— Ты имеешь в виду, что родилась девочка?
Она кивнула головой, которая, казалось, весила сотни тысяч фунтов.
— Ты не будешь так думать, когда увидишь ее.
Кэтрин слегка улыбнулась. Ее губы сильно пересохли. Жаль, что он не может ничего положить на них, чтобы помочь.
— Клей?
— Я здесь.
— Спасибо за помощь.
Она снова предалась забвению, ее дыхание стало тяжелым и ритмичным. Он сел на стул рядом с кроватью, положив локоть на колено, держа ее руку до тех пор, пока не убедился, что она уснула. Потом с тяжелым вздохом он опустил лоб к ее пальцам и тоже закрыл глаза.
Стук трости бабушки Форрестер сообщил о ее приближении. Когда она вошла в дом, первое, что она сказала, было:
— Молодая леди, мне семьдесят восемь лет. Следующим пусть будет мальчик. — Но, прихрамывая, она подошла к кровати и пожаловала искренний поцелуй непревзойденному совершенству ее первой внучки.
Пришла Мари. Она, как всегда, улыбалась и сообщила, что, наконец, они с Джо женятся, как только через пару месяцев он закончит университет. Она добавила, что их воодушевил «головокружительный» успех Кэтрин и Клея.
Клейборн и Анжела приезжали каждый день — и ни разу с пустыми руками. Они привозили такие пышные платьица, что ребенок явно потеряется во всех рюшах и оборках; уйму таких огромных игрушек, что малышка на их фоне казалась карликом; музыкальную шкатулку, откуда доносился «Эдельвейс». Хотя они оба порхали над Мелиссой, отношение Клейборна к девочке трогало душу. Как прикованный, он мог стоять у двери детской, прислонив кончики пальцев к стеклу. А когда он уходил, его голова поворачивалась от детской в самую последнюю очередь. Однажды он даже заглянул к ним после работы, хотя это было крайне неудобно, поскольку их дом находился в другой стороне от его дома. Он так говорил:
— Когда она подрастет и сможет кататься на трехколесном велосипеде, дедушка позаботится о том, чтобы у нее был самый лучший велосипед в городе… — Или: — Подождите, пока она не начнет ходить, разве это не будет чудесно? — Или: — Вам с Клеем нужно будет взять выходной и уехать, а мы останемся с ребенком.
Приходила Бобби. Она остановилась перед окошком, большие пальцы рук торчали из карманов джинсов.
— Ну, посмотрите на это чудо! Подумать только, я тоже в этом принимала участие.
Приходила Ада. Она сообщила, что она поступила на курсы водителей и теперь может очень часто приезжать домой к Клею и Кэтрин и навещать ребенка. Герб исчез.
Стив прислал огромный букет розовых гвоздик и «детского дыхания», а потом позвонил и сказал, что собирается приехать снова в августе и надеется увидеть Клея, Кэтрин и Мелиссу под одной крышей.
И, конечно, был Клей…
Клей, который находился через реку в юридической школе, появлялся у Кэтрин в любое время дня. Клей, который стоял у края кровати Кэтрин, когда они оставались одни, и, казалось, не зная, что сказать. Клей, который прекрасно играл роль отца, когда приходили посетители, смеясь над их шутками о том, что настанет время, когда Мелисса будет приводить домой своих парней, улыбаясь Кэтрин, восхищаясь бесконечным потоком подарков, проводил долгие минуты в детской у кроватки ребенка один, пытаясь проглотить комок, который навечно застрял в его горле.
Приехала Ада и осталась на три дня в доме молодых Форрестеров, когда Кэтрин и Мелиссу привезли из больницы.
В течение этого времени Ада спала на диване. Клею было особенно мучительно спать с Кэтрин. Каждую ночь он просыпался, когда на другом конце кровати едва слышались сосущие звуки. Ему хотелось больше всего на свете включить свет и смотреть на них. Но он знал, что Кэтрин будет беспокоить как свет, так и то, что он на нее смотрит, поэтому он лежал тихо, делая вид, что спит. Как он удивился, когда узнал, что она собирается кормить ребенка грудью. Поначалу он думал, что она сделала этот выбор из чувства долга, поскольку было много пропаганды по этому вопросу. Но, по мере того как шло время, Клей понял, что все, что Кэтрин делала для и с Мелиссой, было вызвано глубоким чувством материнской любви.
Кэтрин начала меняться.
Были времена, когда он приходил к Кэтрин и видел, что она уткнулась лицом в маленький животик Мелиссы, ворковала над ней и нежно проявляла свою любовь. Однажды он увидел, что она легонько посасывает пальчики ног дочери. Когда она купала ребенка, она не переставала разговаривать и тихонько смеяться. Когда ребенок спал слишком долго, она в буквальном смысле подстерегала, когда Мелисса проснется и захочет, чтобы ее покормили. Кэтрин начала много петь, сначала только для Мелиссы, но потом, казалось, она забывалась и пела, когда выполняла работу по дому. Очевидно, она нашла свой источник улыбок тоже, и у нее всегда была наготове улыбка для Клея, когда он возвращался домой.
Но, в то время как спокойствие Кэтрин росло, спокойствие Клея, в сущности, исчезало. Он хитро старался не связывать себя с ребенком, хотя он начинал оказывать на него растущее, неблагоприятное для него влияние. Малейшее раздражение могло вывести его из себя, в то время как Кэтрин оставалась такой же невозмутимой, как Мелисса — для Мелиссы это было естественно, поскольку она была удовлетворенным ребенком, к ней прекрасно относились. Клей объяснял свою раздражительность тем, что учеба заканчивалась, и приближались экзамены.
Позвонила Анжела и спросила его разрешения устроить воскресный бранч в выходные после его окончания университета. Когда она сказала, что уже получила согласие Кэтрин, он рявкнул в телефонную трубку:
— Раз вы обе уже все спланировали, зачем ты тогда беспокоишь меня своими вопросами!
Потом ему пришлось отправиться по магазинам в поисках чудесной юбочной ткани, чтобы удовлетворить любопытство матери по поводу того, какая муха его укусила.
Клей с честью окончил юридический факультет университета Миннесоты, когда Мелиссе было два месяца. Теперь у него в руках была степень, но он никогда не держал в руках свою дочь.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
День бранча был похож на свадьбу в июне. Раскинувшийся двор Форрестеров был в полной красоте. За пылающей жаровней на полукруглой террасе открывался чудесный вид. Саму террасу очерчивали аккуратно подстриженные кустарники, а их, в свою очередь, обрамляли чередующиеся группы ноготков и агератума. Контраст фиолетового и золотистого цветов создавал поразительный эффект. Двор тянулся спускающимися террасами к отдаленным краям поместья, где ряд голубых елей образовывал границу. Розалии симметрично пышно цвели и источали чудесный аромат. Стройные клены и липы усеивали траву, бросая широкие брызги тени. Все это было похоже на пасторальную сцену кисти импрессиониста: дамы в тонких платьях расхаживали по террасе и газону, мужчины сидели на парапете террасы — все ели дыни и ягоды.
Кэтрин сидела на траве, когда над ней появилась тень. Она посмотрела вверх, но, ослепленная солнцем, не могла поначалу понять, кто над ней стоит.
— Все сама? — Это был богатый, ленивый голос Джил Мангассон. — Можно к тебе присоединиться?
Кэтрин подняла руку и прикрыла глаза от солнца.
— Конечно, садись.
Садясь на траву, Джил согнула свои холеные ноги и элегантно положила их в сторону — как балерина в «Лебедином озере», — подумала Кэтрин. Джил откинула назад густую гриву и прямо улыбнулась Кэтрин.
— Полагаю, мне следует извиниться за то, что не прислала подарок, когда родился ребенок. Но ты ведь знаешь, как обстоят дела.
— Знаю? — переспросила она, очаровательно улыбнувшись Джил.
Взгляд Джил скользнул по Кэтрин, а потом она лукаво улыбнулась.
— Да… разве нет?
— Я не знаю, к чему ты клонишь.
— Ты прекрасно знаешь, о чем я. Я ужасно завидую тому, что у вас с Клеем родился ребенок. Не то чтобы мне хотелось иметь ребенка, ты понимаешь, но этот ребенок должен быть моим.
Кэтрин с трудом сдерживала желание ее ударить.
— Должен быть твоим? С твоей стороны выглядит очень неловко говорить такое.
— Неловко, возможно, но мы обе знаем, что это правда. Я проклинаю себя с прошлого сентября, но, наконец, я решила раскрыть свои карты. Я хочу Клея, это так просто.
Гордость заставила Кэтрин ответить:
— Боюсь, он уже занят.
— Возможно, занят, потому что его одурачили. Он рассказывал мне, какие между вами сложились отношения. Почему ты хочешь удержать мужчину, который тебя не любит и которого ты тоже не любишь?
— Вероятно, чтобы дать дочери отца.
— Тебе придется признаться, что это не самая разумная причина.
— Мне не придется ни в чем тебе признаваться, Джил.
— Очень хорошо… Но задай себе вопрос, почему Клей просил меня подождать, пока он сможет разобраться со всей этой неразберихой? — Потом голос Джил стал почти мурлыкающим. — О, я вижу, что это новость для тебя, правда? Ты не знала, что Клей просил меня выйти за него замуж, сразу после того как узнал, что ты ждешь ребенка? Ну, он это сделал. Но моя глупая гордость разбита вдребезги, я была полностью не права в том, что отвергла его. Но сейчас я изменила свое мнение.
— И что он говорит по этому поводу?
— Действия говорят куда лучше слов. Естественно, тебе известно, что он всю зиму провел со мной…
Живот Кэтрин сжался. Она спросила холодно: — Что тебе нужно от меня?
— Я хочу, чтобы ты поступила правильно. Отпусти Клея, пока он не влюбился в свою дочь и не остался по какой-то неразумной причине.
— Он предпочел меня тебе. Это трудно проглотить, правда?
Джил откинула волосы за плечо.
— Подружка, тебе не удалось меня одурачить сфабрикованной свадьбой. Ты разговариваешь сейчас с Джил. Я присутствовала на вашей свадьбе, и нет никаких сомнений в том, что Клей целовал меня более страстно, чем жених, как принято, должен целовать других женщин… — Джил сделала паузу, добиваясь драматического эффекта, потом закончила: — И он сказал, что по-прежнему любит меня. Странно, когда мужчина говорит такое в свою первую брачную ночь, не правда ли?
К Кэтрин вернулись воспоминания того вечера, но она спрятала свое огорчение под маской безразличия. Она повернулась и увидела, что Клей сидит на террасе, занятый разговором с отцом Джил.
Джил продолжала:
— У меня нет ни тени сомнения в том, что, если эта… ошибка, — пауза Джил, казалось, еще больше подчеркнула это слово, — не произошла бы между вами, я бы с Клеем прямо сейчас готовилась к нашей свадьбе. Всегда было без слов понятно, что мы с Клеем в конечном итоге поженимся. Мы были близки с тех пор, как наши матери купали нас голыми вместе в наших маленьких пластиковых бассейнах. В октябре, когда он просил меня выйти за него замуж, он признал, что ты для него не больше, чем трагическая ошибка. Почему бы тебе не сделать ему одолжение и не удалиться со сцены?
Было ясно, что Джил Мангассон привыкла получать, что захочет, любыми способами — будь они честные или грязные. Она вела себя нагло и грубо. В ее отношении не было просьбы, только бесстыдная самоуверенность.
О, она была такой же холодной, как томатное заливное Инеллы на тарелке с толченым льдом. Но Кэтрин не нравилось томатное заливное.
— Ты много берешь на себя, Джил. — Теперь Кэтрин тоже говорила ледяным тоном.
— Я ничего на себя не беру. Я знаю, потому что Клей мне все рассказал. Я знаю, что ты вышвырнула его из собственной кровати; ты потворствовала тому, чтобы он жил своей собственной жизнью — чтобы у него оставались старые друзья, старые занятия. Теперь ребенок родился, у девочки есть имя, Клей в течение ее жизни отвечает за нее в материальном плане. Ты получила от него то, чего хотела, так почему ты его не отпускаешь?
Кэтрин поднялась, отряхнула юбку, многозначительно подняла руку и помахала Клею. Он помахал ей в ответ. Не глядя на Джил, она сказала:
— Он большой мальчик. Если он хочет, чтобы его освободили, разве он не может сам попросить?
Кэтрин направилась к террасе, но, перед тем как она смогла удалиться, Джил бросила последний выстрел и на сей раз попала в цель:
— Как ты думаешь, где он был, пока ты находилась в больнице?
Кэтрин охватили безумные мысли, детские в своей мстительности. Жаль, что томатное заливное Инеллы не приготовлено из крови Джил. Ей хотелось побрить голову Джил, прокатить ее голой в ядовитом плюще, посыпать ее шоколад слабительным. Эти мысли не казались Кэтрин наивными. Она чувствовала себя оскорбленной и униженной. Ей хотелось отомстить, и она не знала, каким способом это сделать.
А Клей?! Ей хотелось взять горсть семечек из дыни и стрелять в него, как из артиллерийского орудия. Ей хотелось перевернуть горячие жаровни, привлечь внимание каждого, рассказать всем, какой он лжец и распутник! Как он мог! Не было ничего плохого в том, что он продолжал интимные отношения с Джил, но мысль о том, что он делился с ней сокровенной правдой об их супружеской жизни, ранила глубже, чем Кэтрин могла только себе представить. Мучительные воспоминания вернулись теперь отчетливее, чем когда бы то ни было: канун Нового года — Клей, целующий Джил, и его мизинец под тонкой полоской платья; ночь, когда он вовсе не пришел домой, а она приготовила ему ужин и ждала; но хуже всего — четыре ночи, пока она лежала в роддоме.
Прошло несколько дней после бранча.
Кэтрин подавила свой гнев, хотя он лежал на кончике языка и, как желчь, в любую минуту был готов вылиться наружу. Все эти дни он знал, что она кипела и скоро взорвется. Он не знал одного: чем это было вызвано.
Он только стоял возле детской кроватки и наблюдал, как Мелисса спит. Неожиданно Кэтрин прошипела за его спиной:
— Что ты делаешь! Уйди от нее!
Он начал высовывать руки из карманов, повернулся к ней, удивленный ее горячностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52