— Вы хотели бы поговорить об этом?
Пальцы Остина легли Кэндис на подбородок и повернули ее лицо так, чтобы она смотрела прямо на него. Глаза у него горели.
— А вы хотели бы поговорить о вашем муже?
—Нет.
Кэндис с трудом выговорила это односложное слово — в горле у нее будто что-то застряло. И черт побери, зачем он затронул эту тему? Впрочем, он ведь не знал, что она целый год старалась не думать о Ховарде.
— Ясно. Значит, мы на равных. У обоих есть воспоминания, о которых мы предпочитаем не говорить. Разве что как-нибудь в другой раз.
Остин отпустил ее подбородок, и улыбка вернулась на его лицо с такой быстротой, что Кэндис невольно моргнула. Злой огонек, который она заметила в его глазах, исчез.
— Давайте лучше поговорим о том, почему вы разгуливаете поздним вечером без вашего телохранителя.
Кэндис удивилась сама себе. Она совершенно забыла, зачем сюда пришла. Остин нашел способ отвлечь ее. Нарочито небрежным тоном она ответила:
— Я, кажется, положила не на место несколько своих украшений и подумала, что вы могли увидеть их где-нибудь в детской. — Кэндис замолчала: судя по тому, что с лица Остина медленно сползала улыбка, она, несмотря на всю свою деликатность, допустила серьезный промах. — Я вовсе не обвиняю вас, мистер Хайд. Я просто…
— Значит, не обвиняете?
— Нет. Просто подумала, что могла обронить эти веши на пол, а вы нашли и положили куда-нибудь.
— Например, себе в карман? — предположил он, невольно повторяя слова миссис Мерриуэзер.
Кэндис снова вспыхнула — на сей раз от чувства вины, — но ничего не могла с этим поделать, как не могла прогнать жесткое выражение с лица Остина. Она вдруг почувствовала себя обиженной неизвестно по какой причине и на что и храбро встретила суровый взгляд Остина.
— Не знаю, с чего это вам взбрело в голову, я и не думала, что вы их присвоили! Нашли — да, но не украли.
Несколько долгих и напряженных секунд Кэндис боялась, что он поверит худшему. Однако Остин вздохнул и взъерошил свои солнечно-золотые волосы. Кэндис облегченно вздохнула, но тут же снова надулась, когда он заговорил:
— Советую вам держать ваши хорошенькие побрякушки в сейфе. Ей очень трудно отказаться от блестящих ве-шичек.
— Ей? — Кэндис задохнулась от возмущения. — Если вы считаете миссис Мерриуэзер воровкой, то вы самым нелепым образом заблуждаетесь, мистер Хайд!
— Кажется, я просил вас называть меня Остином.
Кэндис лишилась дара речи при виде его ленивой ухмылки. Как он может оставаться таким отвратительно спокойным, обвинив бедную экономку в краже? Наконец она со всей доступной ей холодностью сказала:
— К вашему сведению, мистер Хайд, у миссис Мерриуэзер пропал медальон.
Остин кивнул, словно эта новость ничуть его не удивила.
— Он золотой? Блестящий?
Замешательство мгновенно охладило пылкое негодование Кэндис.
— Да, само собой. А откуда вам это известно?
После столь четкого описания к ней снова вернулись подозрения. Было лишь одно объяснение тому, что он так уверенно говорил о медальоне.
— Дело в том, что Люси очень любит вещи, которые сверкают или блестят. Золото, серебро. — Остин пожал плечами. — Уловили суть?
Кэндис просто взбеленилась. О, еще бы, она отлично уловила суть! Он нарочно позволил ей поверить… да это просто садизм! В жизни не встречала такого возмутительного человека!
И еще смеется!
Что ж, в этом есть что-то смешное, но куда больше ничуть не смешного; по ее мнению, мистер Хайд переступил границу. Бросив на него взгляд, который мог бы пра-жечь измазанные красками джинсы, Кэндис направилась к двери.
— Погодите! Не хотите ли мороженого?
Кэндис остановилась, грудь ее бурно вздымалась. Очень ей нужен и он сам, и его покаянный тон. Она немедленно уходит. Да, именно это ей и следует сделать. Его предложение, вероятно, еще одна глупая шутка.
— Двойное шоколадное с вафлями.
У Кэндис рот наполнился слюной. Откуда ему-то знать, что она любит именно это мороженое? Мысленно дав себе пинок, Кэндис потянулась к дверной ручке. Мистер Хайд может сам слопать свое мороженое.
— С шоколадным сиропом. Символизирует предложение мира.
Кэндис помедлила. Если он и в самом деле приносит извинения, было бы грубо ответить отказом.
Она услышала, как за спиной открылась и снова захлопнулась дверца холодильника. Вздрогнула, когда он протянул руку через ее плечо, положил ей на ладонь холодную круглую упаковку мороженого, а сверху пристроил бутылочку с сиропом. Все еще обиженная, Кэндис напомнила себе недавнее предупреждение Люка и заговорила холодно и сдержанно, не оборачиваясь. Посмотреть на Остина было бы ошибкой.
— Спасибо. Подушку и постельные принадлежности вы найдете на кушетке в детской.
— Не стоит благодарности. Если вы подождете, пока я выключу свет, я пойду вместе с вами.
Остин стоял слишком бллзко, и, несмотря на почти официальный тон, хрипловатые нотки в его голосе лишали Кэндис самообладания. Чувствуя, что ей просто необходимо глотнуть свежего воздуха, она пробормотала:
— Я подожду вас на крыльце. Здесь… очень жарко.
Ей и в самом деле сделалось жарко — как всегда в его присутствии.
— Гм, я понимаю, что вы имеете в виду, — последовало негромкое согласие.
Кэндис поспешно выскочила наружу, на прохладный, освежающий воздух, пока мороженое не начало таять от ее собственного тепла.
Глава 11
Топ-топ… Топает малыш… Вот ребенок остановился у самого края веранды на втором этаже дома.
Еще шажок-другой — и он может упасть.
Остин работал ногами как только мог, но оставался на месте.
Не имело значения, насколько быстро он бежал, сколько сил в это вкладывал, — он не приближался к малышу ближе, чем на ярд.
Пот заливал ему глаза, но он не в состоянии был поднять руки да и не хотел тратить на это время. С ужасом наблюдал он, как ребенок добрался до края, наклонился… упал.
Остин закричал и чудовищным напряжением всех мышц заставил себя сделать прыжок к ребенку. Его пальцы ухватили крошечную пятку, потом словно чья-то гигантская рука толкнула его вперед. Перевалившись через край, он последовал за ребенком, они падали, падали…
* * *
Остин скатился с кровати и с глухим стуком упал на пол; тело содрогнулось от удара, рассудок прояснился.
Сон.
Это был всего лишь сон. Нет, не обычный сон, а кошмар.
Остин проснулся в холодном поту; он лежал неподвижно, уткнувшись носом в ковер, все еще дрожа от пережитого напряжения. Он предпочел бы эротические сны с участием Кэндис, которые будоражили его все три недели после того, как он перебрался в дом.
Теперь Кэндис спокойно спала в комнате для гостей наверху, потому что запахи краски проникали в ее спальню, примыкающую к детской, и вызывали тошноту. При одной мысли о том, как она лежит в постели с разрумянившимися от сна щеками и рассыпавшимися по подушке золотыми волосами, Остин начинал постанывать. Господи, как он хотел ее! Сильно. До боли.
Каждый день, проведенный в ее обществе, делал это желание сильнее. Он был уверен, что она чувствует то же самое. Но после визита Люка Маквея Кэндис переменилась. Оставалась приветливой и дружелюбной, однако иной.
Он боялся, что она снова станет прежней Кэндис Вансдейл.
Исключением были ее глаза. Остин часто ловил свою «хозяйку» на том, что она смотрит на него, и узнавал выражение. То самое, которое он однажды видел в зеркале. Жаждущее. Полное томления. Призывное.
Остин подозревал, что она так переменилась из-за адвоката. И это подозрение причиняло ему боль, когда бы он об этом ни подумал.
Значит, не нужно об этом думать.
Остин подобрал одеяло, встал и улегся на служившую ему постелью кушетку, испытывая после падения на пол не слишком приятные ощущения. Утро еще не наступило, была та предрассветная пора, когда небо приобретает сначала серый, потом розоватый оттенок, прежде чем открыть свою сияющую голубизну. Остин понимал, что ему уже не уснуть, тем более после кошмара. К тому же кушетка была не слишком удобной, не располагала к дремоте, особенно после той неистовой работы, которой Остин занимался последние три недели.
Кэндис предложила ему комнату наверху — поблизости от той, где спала сейчас сама. Остин держал там одежду, принимал душ и переодевался, но чего ради ему было спать наверху? Он здесь для того, чтобы охранять, не так ли? И как бы он выполнял свою обязанность, если бы спал наверху? Пусть даже Кэндис теперь не ночевала в собственной комнате, которая находилась внизу. Вот он и проводил каждую ночь здесь на кушетке, не обращая внимания на протесты миссис Дейл.
Остин поднял руки и поморщился, потом обхватил ладонями голову. Он дожидался рассвета, опасаясь бродить по еще не слишком знакомой комнате в полутьме. Ушибленный подбородок и сбитый палец на ноге взывали к осторожности.
Мысли Остина неизменно возвращались к предмету, занимавшему его и днем, и ночью, — если ему не снились дети.
Кэндис Вансдейл.
Папка, которую он вынудил Джека показать ему, разочаровала Остина: она не содержала ничего имеющего отношение к загадке этой женщины. Хотя кое-что он все-таки узнал. Например, то, что врачи не смогли определить, почему Кэндис не могла забеременеть обычным путем. Ей делали соответствующие анализы. Дата, обозначенная на папке, подтверждала, что Джек не лгал, когда говорил, что Кэндис и ее муж хотели обзавестись ребенком до смерти мистера Вансдейла.
Остин не мог взять в толк, с чего это Джек так нервничал по поводу того, как бы кто-нибудь не заглянул в эту папку, — ведь она не содержала ничего, кроме медицинской тарабарщины. Ну, разумеется, цифра, обозначающая число сперматозоидов в анализе Ховарда, была смешной, но Джек знал, что об этом никому не известно, кроме Остина. Сопротивление Джека не имело смысла.
У Остина заболела голова, и он прогнал от себя эти мысли. Лежа на кушетке, он наблюдал через высокие, от пола до потолка, окна торжественное вступление зари в свои права. В комнате посветлело; обозначились темные контуры предметов, потом проступили отдельные детали.
Пора было вставать и приниматься за работу — ее у Остина хватало. Он со стоном заставил себя подняться и поплелся на кухню в линялых боксерских трусах, зная, что в этот чудовищно ранний час будет там один.
Он налил себе сока в высокий стакан и взял его с собой наверх, собираясь принять душ и одеться. Перебирая в уме предстоящие дела, подумал, что список миссис Мерриуэзер готов и ждет его. Но у Остина были свои планы.
Сегодня он предполагал закончить светло-желтый орнамент в детской и начать осушать бассейн. Вчера делал чертежи собачьей конуры, подстригал живую изгородь, выкосил большую лужайку, закрасил пятна на стене с восточной стороны дома, а потом до позднего вечера работал в детской.
Стоя под теплыми струями душа, Остин задавался вопросом: неужели перспектива заиметь ребенка в каждом пробуждает такую энергию? И эта перспектива бесспорно стимулировала его воображение.
Кэндис наверняка будет поражена до глубины души, узнав истинную причину, по которой он спускает воду из бассейна. Остину не терпелось взглянуть на ее лицо, когда перед ней откроются его планы разукрасить унылые, стерильно белые стены детской.
Остин растирал тело, негромко напевая. Дочитав «От зачатия до рождения», он принялся за другую книгу: «От первого дня до пяти лет» — и обнаружил, что младенцы нуждаются в разнообразии красок для развития зрения:
Только не белые стены. Цвет. Он именно тот человек, которому по силам справиться с проблемой, и Кэндис непременно должна оценить его художественный дар. А к тому времени, как появится на свет их ребенок, неужели она не привяжется к нему, Остину, настолько, чтобы зарыдать от счастья, узнав, что он и есть отец?
Остин продолжал напевать, наскоро вытираясь и облачаясь в рабочую одежду — мешковатые потрепанные джинсы и старую синюю майку с короткими рукавами, и то и другое в пятнах краски, но чистое. Ладно, если Кэндис и огорчится, что отец ребенка — не ее супруг голубой крови, то хотя бы убедится, что он, Остин, собирается стать хорошим папочкой…
Он остановился на пороге своей временной спальни, пораженный внезапно пришедшей ему в голову мыслью. Когда, в какой момент все так переменилось? Он явился сюда для того, чтобы убедиться, что она собирается стать хорошей матерью его ребенку — ребенку, которого навязал ему Джек.
Практически он еще не решил, откроет ли он когда-нибудь правду Кэндис. Если да, то Кэндис потеряет унаследованное состояние — и ребенок тоже.
Его ребенок. Именно его, а не Ховарда Вансдейла.
Ладно, черт побери. Что, если бы она в самом деле потеряла деньги, этот дом и стабильное положение? Это вполне может случиться. Вполне. Ведь он потерял. Однако он сам предпочел не прикасаться к унаследованному состоянию.
У Кэндис может не быть такого выбора.
Остин вышел в коридор и замедлил шаги возле двери ее спальни; ему очень хотелось заглянуть туда, убедиться, что все в порядке. Потом он вспомнил ее холодную улыбку и взгляд, в котором ясно читалось: «Я работодатель, а ты прислуга — телохранитель». Только так она смотрела на него после визита Маквея.
Нет, он не может просто так повернуть дверную ручку и просунуть ради собственного спокойствия голову в комнату без риска быть изгнанным из дома — он уже и так много потерял.
Сдвинув брови и покачав головой, Остин стал спускаться по лестнице. Кэндис могут лишить наследства в любом случае, даже если он решит не сообщать ей, кто настоящий отец ребенка. Что ей делать тогда? По ее собственному признанию, у нее нет родственников, не считая совершенно чужого ей отчима, и, каким бы преданным другом на всю жизнь ни была для нее миссис Мерриуэзер, она уже очень немолодая женщина, ей скоро пора на покой.
Погруженный в свои размышления, Остин, проходя мимо чуланчика при кухне, не сразу услышал требовательное пофыркивание Люси. Он приостановился, пытаясь определить, откуда доносится шум, и тут зверюшка лихорадочно заскребла коготками по прутьям клетки. Он вздохнул, сдаваясь, и наполнил кормушку, прежде чем выпустить Люси из клетки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32