Квинн обернулся к ней. Она сидела, поджав ноги и прижимаясь к стене каюты, в рубашке, которая только еще больше подчеркивала ее маленький рост. Она выглядела как одинокий потерявшийся ребенок, но он знал, что это не так. На Подпольной железной дороге ни дураки, ни дети не работали. Мередит Ситон должна быть необыкновенно храброй и умной.
Черт возьми, как же он ее обидел. От этого его глаза стали еще холоднее, на губах появилась усмешка. Его мучило ужасное, тяжелое чувство вины. Но Квинн спрятал его за привычной маской.
Когда он сделал несколько шагов в сторону Мередит, она еще полнее прижалась к стене. Квинн заметил в ее глазах искры гнева и обиды. Ее застывшая поза выражала яростное презрение. Он улыбнулся слабой, кривой, мрачной улыбкой, значение которой невозможно было расшифровать. Мередит Ситон была исключительна. Она была действительно замечательной девушкой.
Он сел и взял ее за руку, держа достаточно крепко, чтобы она не могла вырваться, хотя и старалась.
— Эта картина, — сказал он, кивая на радугу на стене, — была куплена в лавке, в Цинциннати. — Он увидел, как ее глаза расширились от нехорошего предчувствия. — Это была, — продолжал он тем же ровным тоном, — станция одной железной дороги. — Он почувствовал, что ее пальцы впились в его руку.
— Я пытался найти художника, — продолжал он, так как реакции от нее не последовало, — потому что эта работа совершенно… исключительна. — Мередит побледнела, и если у него и оставались сомнения, то сейчас они исчезли. — Я хотел найти его, чтобы купить еще какие-нибудь его картины, и сказать ему, как хорошо он рисует. Я говорю вам это сейчас, Мередит.
Мередит пристально смотрела на него. В его лице было какое-то напряжение, которого она не могла объяснить.
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— Я видел лису на рисунке в домике некоего Пастора. Он один из моих друзей. — Квинн говорил, тщательно подбирая слова, надеясь, что она все подтвердит.
Мередит пристально смотрела в его глаза, больше не далекие, но, напротив, полные понимания и сожаления, которое пронзило ее насквозь.
— Так же, как и Элиас Спрейг, — мягко продолжал он. Ее спина была по-прежнему напряжена, глаза смотрели настороженно, а руки все еще старались освободиться. — К черту все, Мередит, — сказал он, ощущая боль оттого, что она не доверяет ему. Он сжал ее запястье, требуя согласия.
Если бы он обнял ее, если бы сказал те слова, что она так хотела услышать, она бы с радостью кинулась к нему. Но ничего подобного он не сказал, и она решила, что Квинн занимался с ней любовью только для того, чтобы выяснить то, что ему было нужно, а не потому, что испытывал к ней какие бы то ни было чувства. Не любовь, а чувство вины смягчило его голос.
Внезапно Мередит поняла, что ненавидит его.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — сказала она холодно и резко. — Да, я рисую, но я не знаю никакого… как вы сказали? М. — кто? — прежде, чем он ответил, она продолжила: — А я хочу вернуться в Новый Орлеан. Вы можете высадить меня в Натчезе. Я скажу, что меня похитили, но я убежала. Не хочу видеть вашего брата опозоренным.
— Мерри…
— Мередит, черт возьми, — сказала она спокойно. — Вы получили все, что хотели. — Она предоставила ему решать, что она имела в виду — то ли ее тело, то ли догадки о том, кем она была на самом деле. — А если вы не выпустите меня, то я закачу такое представление, которое и вы не забудете, и все остальные надолго запомнят. — Пронзительная душевная мука, полнейшее неприятие его поведения перекипели в гнев. Она дрожала от ярости. Она и прежде ощущала пустоту внутри себя, но такую, как сейчас, никогда. Никогда прежде ей не приходилось испытывать ощущение, будто ты устрица, которую вытряхнули из раковины и выставили на всеобщее обозрение.
Именно это он с ней и сделал. Он выставил на обозрение ее слабость, ее ранимость, ее потребность в нем. Никому еще не удавалось это сделать. Никому.
— Мередит, — пытался он понять, так как осознавал, что причиной боли, терзавшей ее, был он. Он вспомнил, как резко с ней обошелся после того, как занимался с ней любовью, — нет, после того, как они оба предавались любви, — похоже он не принял в расчет свое собственное сердце. Он вздохнул, увидев, как восторг в ее глазах сменился горьким недоверием. Одной рукой он все еще держал ее руку, а другую протянул к ее лицу, пытаясь без слов оправдаться, но ей были не нужны его оправдания. Она посмотрела на него с выражением, очень напоминающим отвращение, и выдернула свою руку.
— Уходите, — сказала она. — Ну, пожалуйста. Сердце его упало — такая горечь была в ее голосе. Квинн так долго держал свои эмоции закупоренными, что сейчас не знал, как их откупорить, как выразить что-нибудь помимо самых поверхностных чувств. По выражению ее лица он понял, что все его попытки успокоить ее будут отвергнуты. Она чувствовала страшную пустоту внутри, и ему очень хорошо было знакомо это чувство. Он ощутил страшную беспомощность, и все же сделал еще одно движение к ней, но она отшатнулась от него.
Он проглотил тяжелый комок, образовавшийся в горле, и понял, что надо уйти, чтобы дать ей время, дать самому себе время. Квинн медленно кивнул и пошел к двери. Он открыл замок и почти бесшумно вышел.
Мередит увидела, что он не взял с собой ключ. Теперь у него не было причин запирать дверь. Он знал, кто она такая, хотя бы отчасти, и, конечно же, понял, что она не представляет опасности ни для него самого, ни для того, что ему приходилось скрывать. Только сейчас она вспомнила, как много ему рассказала, почти все, а он не сказал ничего. Совсем ничего.
Вернулись тяжелые сомнения. Кем он был? Чем занимался? И почему она не может устоять против него? Оказывается, не может. Что еще она выболтает ему невзначай? Какой опасности может подвергнуть других?
Но и это было еще не все. Даже если он, по ее предположениям, был членом Подпольной железной дороги, он использовал ее. Было слишком очевидно, что он не испытывал к ней никаких чувств. В муке Мередит закрыла глаза. Когда он ласкал ее, она верила в обратное. На один чудесный момент она действительно поверила, что он любит ее.
Дура! Именно такая дура, какой она так часто притворялась. Она знала, что ей надо уйти от него. Неважно, кем он был. С ним она была ужасающе бесстыдной и даже сама провоцировала его, но тогда она обманывала себя тем, что была тоже ему нужна. Нужна ради нее самой, а не ради того, что он мог вытянуть из нее.
Она заплакала, впервые почти за пятнадцать лет. Заплакала так, словно ее сердце было разбито. Да оно и было разбито.
ГЛАВА 16
Выйдя из каюты, Квинн помедлил; он не хотел уходить, но понимал, что в такой момент правильнее было бы оставить Мередит одну. Да и сам он был озадачен не меньше нее. Ему самому требовалось время, чтобы разобраться в своих мыслях, хотя он подозревал, что ему будет не по силам это сделать.
Мередит затронула ту часть его души, которую он считал давно мертвой. И тем не менее в его жизни для нее не было места.
Изо дня в день он жил, рискуя, никогда не зная, что встретит его за следующим поворотом. И до сего дня он и не хотел знать, что там. Жизнь имела обыкновение вмешиваться в самые тщательно разработанные планы.
Он, отвечая за свою собственную жизнь и за жизнь тех, кому он помогал, жизнью другого человека жертвовать не мог. Из-за него и так пострадали слишком многие.
Совсем другое дело Кэм. Кэм рисковал так же, как и он сам, такая же ненависть владела его сердцем, и он так же нуждался в каком-нибудь деле, которое помогло бы ему от нее избавиться. Поступать по-другому значило лишь погибнуть по другим причинам. Но Мередит? Как он мог подвергнуть ее опасности?
А он сам? Он сомневался, сможет ли когда-нибудь испытывать привязанность к другому человеку. Даже между ним и Кэмом был барьер, несмотря на то, что их очень сблизила общая цель и общая опасность. Отчасти их разделяло то, думал Квинн, что Кэм никогда полностью не доверится белому человеку. Но отчасти Квинн и сам был в этом виноват Он боялся, что больше не сможет вынести боль, которую он испытал, когда умер Терренс. Даже вспоминая об этом, он чувствовал себя так, словно с него сдирают кожу, открывая старые раны, которые мучили его так же сильно, как и пять лет назад.
Он посмотрел на замок и, поискав в кармане ключ, понял, что оставил его в каюте. Он не мог заставить себя вернуться — тогда ему пришлось бы предложить Мередит Ситон больше, чем он осмеливался. А потом — куда она пойдет? Они находились посреди реки. Только завтра они прибудут в Натчез.
Господи, как же он запутал свое дело! Совершенно безнадежно запутал! Он подумал о Мередит, свернувшейся калачиком у стены, и ему захотелось вернуться к ней. Но что он может сделать? Рассказать ей о своей жизни? Сказать, что он убийца? Беглый каторжник, которого разыскивает английское правосудие? Что из-за его прошлого у него нет будущего? Он с отвращением посмотрел на свои мозолистые ладони. Если бы она знала, отчего они такие…
Шаркая ногами, Квинн поднялся в кабину лоцмана, который стоял в одиночестве, как часовой в дозоре, у беспокойной и часто полной опасности реки. Джамисон приветствовал капитана своей обычной улыбкой, которая была немногим больше, чем просто легкий изгиб плотно сжатых губ.
— Мистер Девро, — приветствовал он капитана. Квинн один раз просил называть его по имени, но Джамисон отказался. Это было бы не очень вежливо по отношению к нанимателю.
— У вас не осталось манильских сигар? — спросил Девро. Он подарил Джамисону коробку сигар высшего качества и тот обращался с ними как с сокровищем.
— Да, сэр, — с некоторой неохотой отозвался Джамисон. Ему была невыносима даже мысль о том, чтобы расстаться хоть с частью своих сокровищ.
— Я верну вам, мистер Джамисон, — сказал Квинн, едва заметно улыбаясь. Раз уж Джамисон отказывается называть его Квинном, то и он будет придерживаться всех формальностей.
— Не обязательно, сэр, — ответил Джамисон, но его глаза потеплели. Он подошел к деревянному ящику и почти со священным трепетом извлек длинную тонкую сигару, обер-в шоколадно-коричневый лист и обрезанную с обоих концов.
Квинн взял ее и откусил кончик с одной стороны, сжав зубы крепче, чем было необходимо.
— Когда мы будем в Натчезе? — спросил он после того, как лоцман поднес ему спичку.
— На рассвете, — ответил Джамисон. Квинн кивнул и повернулся, чтобы идти.
— Мистер Девро…
— Да, мистер Джамисон? — обернулся Квинн, вопросительно подняв бровь.
— Я слышал, как кое-кто расспрашивает о “Леди”, — он ласково произнес последнее слово. Квинн часто думал, что его пароход был единственной любовью Джамисона.
— Какие вопросы? — тон Квинна был безразличным.
— Какой у нас груз. Где остановки. Нет ли чего подозрительного.
— А кто их задавал?
— Братья. По фамилии Кэррол. Несколько раз они ехали на нашем пароходе.
Квинн замер. Он не любил ненужного любопытства. И не хотел, чтобы Джамисон впутывался во все это. Джамисон ничего не знал о секретном отделении на грузовой палубе, как не знал и о нелегальном грузе, хотя Квинн понимал, что кое-какие подозрения у лоцмана могли возникнуть. Джамисон был неглуп, но немного ограничен; не в свои дела не лез и был чрезвычайно законопослушен. Квинн кивнул, благодаря за информацию, и, выйдя из рубки, задержался на верхней палубе.
Сгущались сумерки. Небо на западе было окрашено малиновым и багряным. Он смотрел, как матросы спешат зажечь масляные светильники, повсюду развешанные на палубах. Через несколько минут пароход превратился в сказочное место, где мигающие огоньки в граненых колпаках будут подрагивать от смеха, разговоров и музыки.
А одной палубой ниже, в каюте, которая была его святилищем, а стала адом, находилась молодая женщина, взгляд которой, казалось, преследовал его.
Сейчас он презирал себя, как никогда раньше. Когда он уходил, ее глаза можно было сравнить с глазами раненого олененка, который потрясен жестокостью, для него непостижимой.
Квинн думал, что больше никогда не почувствует привязанности к женщине. После предательства Морганы — никогда. И все же, Мередит Ситон сразу же возбудила что-то сильное и одновременно уязвимое, даже нежное в его душе. Он не мог понять почему, пока сегодня не увидел, как она умна и мужественна,
Он облокотился на поручни и печально засмеялся. Его обманули, а это не так-то легко было сделать. Обычно он всегда был настороже, инстинктивно предчувствуя опасность.
Но даже встретив его обвинения, Мередит Ситон мало о чем рассказала ему. Она была достаточно умна, чтобы отрицать очевидное, а его умозаключения она просто игнорировала, оставив не рассеянным густое облако сомнений. И продолжала держаться этой тактики после того, как он…
Что он? Переспал с ней. Взял ее девственность и покинул ее, не сказав ни одною ласкового слова! Квинн стиснул поручни. Он пытался оправдать себя тем, что вынужден был быть подозрительным, но он знал, что был неправ. Он боролся со своим собственным демоном — страхом довериться кому бы то ни было, боязнью отдать часть своей души, опять полюбить, быть любимым. Ведь это всегда приводит к несчастью. Вокруг него гибли люди. Он не хотел ничьей смерти. Тем более ее.
О чем она сейчас думает? Она, наверное, ненавидит его. А как же иначе? Он разрушил жизнь, которую она создавала для себя так же старательно и аккуратно, как и он — свою. Он не мог сдержать громкий стон, рожденный мукой его сердца и вырвавшийся из груди как стенание души, затерявшейся в аду.
Квинн не осознавал, как долго он простоял, раздумывая, как бы исправить то, что разрушил. Но, наконец, он пошел к Мередит. Мерри. Он не знал, почему именно так ему хотелось назвать ее. Обычно он видел официальную, неприступную Мередит, кроме тех случаев, когда она дразнила его, играя роль глупышки Мередит. Квинн улыбнулся, вспомнив обед, когда она впервые появилась у него на пароходе и так ловко исключила его из числа джентльменов. Ее колкость оказалась пророческой.
А в карандашном наброске лисы была явная радость, даже восторг, даже проказливость, которая, как он подозревал, где-то глубоко пряталась в ней вместе со страстью, которой она его одарила и которую он так неблагодарно отринул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53