Бедняжка и без того настрадалась на своем веку. Так что уж ты не причиняй ей дополнительного горя своими выходками.
Мейвис уперлась кулаком в крутое бедро, обтянутое юбкой аквамаринового цвета.
— Оставь свои нравоучения для себя, Керри! Мы с Джеком добрые друзья, и не более того. Всегда ими были и останемся впредь, независимо от того, женат он или не женат. Так что лучше прикуси язык. Тем более что Кристина как раз к нам направляется. Полагаю, эта тема исчерпана? — Мейвис озабоченно оглядела окружающих.
Не успела Керри ей ответить, как раздался зычный голос Нелли, восседавшей в своем инвалидном кресле:
— Где тебя черти носят, Кристина? Ты пропустила самое интересное!
— Я была тут неподалеку, — ответила девушка, тепло улыбнувшись ей. — Мне хотелось побыть одной.
— Не самый подходящий денек ты выбрала для этого, милочка! — пробурчала Нелли. Над головой у нее все еще трепыхался красный воздушный шар, привязанный ниткой к спинке кресла. — Впрочем, тебе виднее. Полагаю, тебя обрадует известие о скором возвращении домой твоего Джека? Его через месяц демобилизуют. Великолепная новость, правда?
Кристина недоуменно уставилась на Нелли.
— Простите, но откуда вам это известно?
— От Мейвис! — бесхитростно выпалила Нелли. — Она получила сегодня утром от него письмо. Надеюсь, что ее Тед тоже скоро вернется. Жаль, что я не получала вестей от моего Гарольда, однако надеюсь, что и он…
Но Кристина уже не слушала ее болтовню. Она побледнела и оглянулась на Мейвис. В глазах ее светились ненависть и ревность, губы тряслись.
— Проклятие! — в сердцах воскликнула Мейвис. — Мое терпение лопнуло! Откуда же мне было знать, что Джек еще не сообщил ей эту новость?
— Зато теперь ты в курсе! — с горечью промолвил Дэнни, косясь на отца, потихоньку отступающего от эпицентра назревающего скандала.
— На твоем месте, Мейвис, я бы задумалась, как себя дальше вести, — мрачно проговорила Керри. — По-моему, сестричка, тебе пора образумиться, пока не поздно.
Глава 2
Из всех четырех девушек Кристина была самая хрупкая и миниатюрная. Кейт была стройная, но высокого роста. Керри в последнее время раздалась в груди и в бедрах так, что перестала нравиться самой себе. Зато Мейвис кичилась своей узкой талией и большой высокой грудью.
У Кристины была узкая кость, а ее хрупкость вызывала у одних стремление защитить ее, у других — острое раздражение. К числу последних относилась и Мейвис, знавшая, что под внешней беззащитностью скрывается сильная натура. Кристину она не переносила на дух.
Похоже, настал момент, когда характер эмигрантки должен был полностью проявиться. Ее прекрасные черные глаза яростно сверкали, в них светилась ненависть. Вытянув руки вдоль туловища и сжав кулаки, а не подперев ими бока, как принято среди уроженок южного Лондона, она закричала Мейвис в лицо:
— Это правда? Ты получила письмо от моего мужа? Он пишет, что скоро приедет домой?
На виске у еврейки билась синяя жилка.
Мейвис тяжело вздохнула: она не любила публичных скандалов, хотя отнюдь не была скромницей и тихоней. Тем более ей не хотелось портить праздник обитателям площади Магнолий, вступая в перебранку с пользующейся всеобщим покровительством иностранкой.
— Да, правда, — как можно спокойнее ответила она, стараясь придать голосу приятное звучание. — В его письме нет ничего особенного, оно адресовано не только мне, но и всей нашей семье. Наверняка он отправил весточку и тебе, но она где-то затерялась. Сейчас трудно ожидать аккуратности от армейской почты. Ты же не станешь с этим спорить?
— Верно, — поспешно вмешалась Керри, стремясь разрядить обстановку. — Дэнни всегда отправлял одновременно письма мне и своей маме, но какое-то из них непременно запаздывало. Ведь так, Дэнни? — обернулась она к мужу, ища его поддержки.
Тот кивнул, изо всех сил стараясь изобразить на своем веснушчатом лице серьезность и чистосердечие.
— Именно так! — воскликнул он. — Или Керри получала мое письмо на неделю раньше, или мама, а иногда письма вообще пропадали.
Но Кристину неаккуратность почтового ведомства абсолютно не трогала.
— Мне бы очень хотелось взглянуть на это письмо, — дрожащими губами произнесла она, глядя Мейвис в глаза. — Хотелось бы самой прочитать, что пишет мой муж.
На площадь начали возвращаться люди, танцевавшие конгу. Процессию возглавлял Альберт Дженнингс. Но ни две его дочери, ни Кейт, ни Кристина даже не взглянули в его сторону.
Пристально глядя беженке в глаза, Мейвис проговорила напряженным голосом:
— Извини, Кристина. У нас не принято знакомить посторонних со своей личной корреспонденцией. Такова традиция!
Кристина закусила нижнюю губу и шумно вдохнула. Она злилась на себя за проявленную бестактность, мысленно проклинала коварную Мейвис, ловко отказавшую ей в просьбе, и бесилась из-за того, что Джек в первую очередь не написал ей.
— Эй, Мейвис! Покажи свое мастерство! Спляши конгу вместе с нами! — раздался окрик Альберта, выделывающего немыслимые па во главе танцующей «змеи», растянувшейся вдоль площади. Как и все остальные участники веселья, он был слегка подшофе. — Айя! Айя! Айя, конга, — беззаботно напевал он, болтая в воздухе ногой.
Мейвис расплылась в улыбке и немедленно приняла приглашение папаши. Воспользовавшись удобным случаем, ее моментально обхватил за талию один из бойких местных парней и увлек за собой к танцующим. Извиваясь, «змея» устремилась к пустоши.
Керри с жалостью взглянула на Кристину: ее колотил озноб — то ли от обиды, то ли от злости. Любопытно, что почувствовала бы она сама, подумала Керри, если бы ее Дэнни сообщил в первую очередь соседке, что он скоро вернется домой? Но даже представить себе подобную ситуацию ей не удалось. Во-первых, Дэнни не любил писать писем и поленился бы вступить в переписку даже с самой Бетти Грейбл. А во-вторых, ее муж на такую подлость просто не способен. О своем приезде он в первую очередь известил бы ее.
— Кристина! — нерешительно промолвила Керри. — Я…
— Забудь об этом! — перебила ее подруга. — Схожу-ка я, пожалуй, выпью чайку. Пока!
Она поспешно ушла, проклиная себя за то, что не сдержалась и так бурно отреагировала на неприятное известие, обрушившееся на нее из уст простодушной Нелли Миллер. Нужно было сделать вид, что Джек и ей написал, а не давать Мейвис лишний повод для злорадства. Как она просияла, видя, что законная жена Джека трясется от ревности! Нет, за этим что-то кроется…
Свернув у палисадника Дженнингсов на дорожку, Кристина миновала калитку, давным-давно сорванную Билли с петель, и вошла в дом. То, что дверь была не заперта, вовсе не говорило о присутствии хозяев. Просто запираться считалось дурным тоном у всех обитателей этой площади. Едва лишь Кристина вступила в полутемный захламленный коридор, как с кухни раздался зычный голос Лии Зингер.
— Это ты, малышка? — крикнула она на идиш, что могло быть адресовано любому лицу женского пола, например, Мириам, Керри, Розе или Берил. Кристина невольно улыбнулась, но тотчас же вновь помрачнела, вспомнив, что малышка Берил — дочь ненавистной Мейвис.
В отличие от остальных членов семьи Мейвис отнеслась к Кристине холодно и не выказывала ей сочувствия. Не трогали ее ни рассказы о зверских расправах нацистов над евреями, ни печальные повествования о ее мытарствах.
Раньше Кристина не обращала на это внимания, но теперь подумала: не объясняется ли поведение Мейвис тем, что за Кристиной начал ухаживать Джек Робсон? Пробираясь между стенкой и огромным сундуком, она отозвалась на идиш:
— Лия, это я, Кристина!
В голове у нее возникла страшная догадка: видимо, уже тогда, в 1936 году, Мейвис считала Джека своей собственностью.
— В кастрюле на плите есть немного супа, — сообщила вошедшей в кухню Кристине Лия, раскатывая тесто для слоеного пирога. Рукава ее старенькой кофты были закатаны до локтей, пот капал со лба на разделочную доску, фартук, нос и подбородок испачкались в муке.
— Объедение, а не супчик! На мясном бульоне, с ячменем и фасолью, — уточнила она.
— Спасибо, я не голодна. — Кристина чмокнула Лию в щеку. — Но чаю выпью с удовольствием.
Старуха пристально взглянула на нее и, оставив в покое тесто, отряхнула муку с ладоней.
— Садись за стол, деточка! Я мигом приготовлю чай, — сказала она, смекнув, что Кристина расстроена. Но ведь не из-за чересчур бурного торжества на площади? Лия сама без устали благодарила Всевышнего за поражение нацистов. Так почему же Кристина печалится в такой радостный день? Почему у нее такой вид, словно бы все беды человечества свалились на ее хрупкие плечи?
— Ну, выкладывай, деточка, какой червь тебя гложет! — произнесла она на идиш, заглядывая Кристине в глаза. — Почему ты грустишь, когда все вокруг поют и пляшут? Разве это и не твой праздник?
Кристина села за старый кухонный стол, выскобленный за многие годы до белизны, и откинула со лба прядь черных волос. Кому же еще, как не Лии, поведать свою печаль? Кто, как не старая еврейка, умудренная жизненным опытом, сможет понять, что гнетет ее в этот радостный для всех день? Не исключено, что Лия потому и не веселится вместе со всеми, что тоже размышляет о горькой судьбе своей старинной подруги и ее дочери Евы, гадает, удалось ли им выжить. А когда в голове засели такие невеселые мысли, то не потанцуешь зажигательную кубинскую конгу! Да и другой заботой вполне можно было поделиться с Лией, ведь Мейвис доводилась ей внучкой, а Джека она знала с детства. С дрожью в голосе Кристина промолвила:
— Я постоянно думаю о маме и бабушке, пытаюсь себе представить, что с ними произошло после того, как их увезли тогда в фургоне.
— Деточка моя, ты же знаешь, — с мягкой грустью произнесла Лия, кладя свою большую кисть с суставами, искривленными артритом, на руку Кристины и присаживаясь рядом с ней на табурет. — Их, как и многих других немецких евреев, отвезли в концлагерь, где они и погибли мучительной смертью.
Обе женщины замолчали: что тут скажешь? Да и возможно ли передать словами весь тот ужас, который творился в лагерях, глубину страданий узников, обреченных на гибель. По иронии судьбы одной из первых жертв травли евреев, начатой Гитлером, стала уроженка южного Лондона Якоба. У нее на глазах фашисты сожгли лавку ее зятя, застрелили всех ее родственников-мужчин, а ее вместе с дочерью арестовали.
Пальцы Лии сжали руку Кристины. До сих пор оставалось загадкой, в какой лагерь фашисты увезли Якобу и Еву. Тогда, в 1936 году, германские власти лицемерно подбирали для этих кошмарных мест благозвучные наименования, надеясь ввести иностранных журналистов и мировую общественность в заблуждение. Концентрационные лагеря они называли не иначе как «просветительными центрами для несознательных немецких граждан». Скорее всего родных Кристины бросили в женский концлагерь в Лихтенбурге.
— А вдруг они живы? — с жаром воскликнула девушка, впервые выразив свою сокровенную надежду словами. — Что, если их выпустили, когда я уже покинула Гейдельберг? Откуда им знать, что я пробралась в Швейцарию и потом попросила политического убежища в Англии!
Лия была потрясена ее словами, но все же робко возразила:
— Они бы догадались, Якоба непременно написала бы мне…
— С чего бы это? — спросила, гневно сверкнув глазами, Кристина. — Вы с ней давным-давно утратили связь. Я сама-то вспомнила о вас, только когда представители Красного Креста попросили меня назвать адрес каких-нибудь моих родственников или знакомых в Великобритании, США или Канаде.
Лия молчала, погрузившись в воспоминания о своих школьных годах в Бермондси. Тогда они еще писали на грифельных досках… Она вдруг явственно ощутила запах мела и бедности, характерный для их классных комнат. Они с Якобой сидели рядом, и однажды учитель попросил ее быть поласковее и повнимательнее к этой девочке, чей отец погиб на англо-бурской войне. Вскоре они с Якобой подружились, вместе встретили начало второй англо-бурской войны и отмечали юбилей королевы Виктории.
Потом Якоба познакомилась с Антоном Бергером, евреем из Германии, изучавшим в Лондоне медицину, вышла за него замуж и уехала в Гейдельберг. На первых порах она писала подруге письма, но постепенно они приходили все реже и реже и, наконец, совсем иссякли, когда Европу окутал мрак Первой мировой войны. После 1918 года Лия снова начала получать открытки из Германии. В них Якоба сообщала, что она овдовела и что Ева, ее дочь, вышла замуж и родила Кристину. В двадцатые годы связь с Якобой окончательно прервалась, видимо, подруги с годами почувствовали, что стали совершенно чужими. Лия вздохнула:
— О Боже! — У нее на глаза навернулись слезы. — Какое горе! Какое горе!
Лие никогда не приходило в голову, что Якоба и ее дочь могли остаться в живых. Евреев вычеркнули из общественной жизни Германии, они стали «лишенцами», людьми без гражданских прав. Уж если отца и брата Кристины застрелили на улице, у нее на глазах перед их охваченным пламенем домом, зачем же тешиться надеждой на чудесное спасение матери и бабушки? Наверняка они погибли. Иллюзии, возникшие у Кристины, всерьез обеспокоили Лию. Это означало, что девочка не смирилась с трагедией и до сих пор страдает от мыслей об ужасных испытаниях, выпавших на долю ее мамы и бабушки. Лия не собиралась поддерживать ее в этих фантазиях.
— Они мертвы, глупышка, — мягко промолвила она. — Разве мы не молились за упокой их душ? Разве сердца не подсказывают нам, что они в раю?
Еще недавно Кристина согласилась бы с ней скрепя сердце. Но только не теперь! Она могла бы возразить Лии, что Леона Эммерсона тоже считали мертвым, однако он выжил. Да мало ли аналогичных случаев было за эти годы?
— Я заварю чай, — сказала Кристина и встала из-за стола, не желая огорчать Лию. Лучше поделиться своими тревогами с Кейт, она всегда настроена оптимистично. А Карл Фойт, ее отец, подскажет, с чего ей лучше начать розыск.
— Вот незадача! — воскликнул Дэнни, провожая Кристину озабоченным взглядом. — Кажется, она разозлилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37