Верхняя крышка рояля была поднята, и за ней нельзя было увидеть того, кто сидит за клавишами, и сидит ли за ними вообще кто-нибудь. Лотти осторожно обогнула рояль, дав себе твердое слово не закричать, чтобы она ни увидела. До ее ноздрей долетел уже знакомый тяжелый и сладкий запах жасмина.
Еще несколько шагов, и Лотти увидела сидящую за роялем темноволосую женщину, одетую во что-то белое.
Жюстина!
От ужаса горло Лотти перехватило так, что она не смогла бы крикнуть, даже если бы решила нарушить данную самой себе клятву.
Ветер за окном бешено гнал по небу облака, и когда сквозь них ярче проглянула луна, Лотти рассмотрела, что белая рубашка, в которую было одето привидение, явно ему велика. Аллегра.
Потрясенная силой и красотой музыки под руками десятилетней девочки, Лотти оперлась о край рояля. Ноги у нее предательски дрожали.
Маленькие пальчики Аллегры летали по клавишам заставляя их петь о безумной страсти, о любви и смерти, о несбывшихся мечтах и рухнувших навсегда надеждах. Слезы текли ручьем по бледным щекам Аллегры, но она ни на секунду не бросала играть, и даже заметив стоящую у рояля Лотти, она не остановилась и доиграла все до конца.
– Где? – шепотом спросила Лотти в наступившей после этого звенящей тишине.
– Здесь есть потайной ход, – пояснила Аллегра, складывая руки на коленях и вновь превращаясь в обычную девочку. – Мы с мамой часто там прятались и папа ни разу не смог нас найти.
– Нет, я хотела спросить, где ты научилась так играть? – сказала Лотти и повторила, указывая на клавиши: – Так играть!
– Меня учила мама, пока не умерла, а вообще, ? тут Аллегра пожала тонкими плечиками, – вообще мне музыка дается гораздо легче, чем многим другим людям.
Лотти покачала головой. Эта девочка была музыкальным гением, но даже не подозревала об этом.
– Но ты говорила, что совсем не помнишь свою мать.
– Нет, я прекрасно ее помню! – воскликнула Аллегра, и глаза ее загорелись. – Он не хочет, чтобы я помнила, но я помню. Она была доброй и ласковой, всегда смеялась и пела. Мы с ней часами сидели вот здесь на ковре и рисовали или разучивали новую песенку. Мама позволяла мне мерить ее шляпы и вместе со мной устраивала чаи для моих кукол.
Лотти грустно улыбнулась, живо вспомнив о своей, рано умершей, матери.
– Думаю, ты очень скучаешь по ней, – сказала она.
Аллегра встала из-за рояля, прошлась по паркетному полу приподняв при этом длинный подол материной ночной рубашки.
– Понимаешь, я не хотела притворяться привидением, – сказала она после некоторого молчания. ? Просто когда отец уезжал, я пробиралась сюда по ночам и играла. Мне даже было невдомек, что меня могут слышать слуги, я узнала об этом совершенно случайно когда подслушала однажды утром, о чем шептались Мегги и Марта.
– Но и после этого занятий своих не оставила.
– Нет, – с вызовом ответила Аллегра. – Напротив, спустя некоторое время я начала играть даже тогда, когда отец был дома. А однажды, когда он уехал в Йоркшир, я забралась на чердак, разыскала там мамины вещи, которые отец спрятал в сундук, и взяла себе эту рубашку. В ней до сих пор остался мамин запах.
Лотти кивнула. Теперь можно было как-то объяснить запах жасмина. Но все-таки почему, например, этот запах был таким сильным в коридоре и совсем слабым здесь, в комнате?
– У меня ничего не осталось от мамы, понимаешь? – сказала Аллегра, умоляюще глядя на Лотти. – Он все, все спрятал. И не хочет говорить со мной о ней. Он ведет себя так, словно мамы никогда не было на свете! – Голос Аллегры забирался все выше, а на щеках у нее загорелся румянец. – О, как я ненавижу его! Всей душой ненавижу!
Лотти невольно раскрыла руки, и Аллегра не задумываясь бросилась в ее объятия. Она уткнулась лицом в грудь Лотти и зарыдала. Лотти успокаивающе гладила девочку по голове и в этот миг заметила в дверном проеме освещенное лунным светом лицо Хайдена. Еще секунда, и оно вновь растаяло в тени.
Лотти прикрыла спящую девочку одеялом. Лицо Аллегры все еще было залито слезами, но дышала она глубоко и спокойно, слегка .приоткрыв во сне рот. Но все равно Лотти было трудно уйти от нее сразу. Она посмотрела по сторонам, увидела свою старую куклу, сняла ее с полки и вложила в руки спящей Аллегры. Затем привернула лампу и вышла, тихо затворив за собой дверь.
Хайдена она нашла именно там, где и ожидала отыскать, – он стоял посреди музыкальной комнаты перед портретом Жюстины. Зыбкий лунный свет переливался на холсте, отчего лицо на портрете казалось живым.
– Почему бы моей дочери и не возненавидеть меня? – резко спросил Хайден, не оборачиваясь, но услышав шаги вошедшей Лотти. – В конце концов, ведь это я лишил ее матери.
Это было так неожиданно, что у Лотти замерло сердце.
– Посмотри на этот дом, – продолжал Хайден. Помимо этой комнаты, в нем нет ни одного портрета Жюстины, нет ее вышивок, акварелей, ни малейшего напоминания о женщине, которая жила здесь, ходила по этим коридорам. Когда она умерла, Аллегра была совсем маленькой. Я полагал, что для нее будет лучше забыть все.
Сердце Лотти вновь забилось, и теперь чаще, чем обычно. Ноги у нее предательски задрожали, и она присела на краешек дивана.
– Неужели ты вправду думал, что Аллегра может забыть свою мать? Не верю.
Хайден отвернулся от портрета, подошел к роялю и одним пальцем стал наигрывать знаменитую тему из второй части Патетической симфонии Бетховена.
– После смерти матери я даже запретил Аллегре подходить к роялю. Мне казалось, что музыка и безумие слишком тесно связаны друг с другом. Жюстина была великолепной пианисткой. Будь она мужчиной, ее наверняка пригласили бы играть при дворе. Она обожала музыку.
– А ты обожал Жюстину, – грустно произнесла Лотти.
Палец Хайдена сорвался, прозвучала фальшивая нота.
– Мы оба были очень молоды, когда поженились, – сказал он, снимая руку с клавиш. – Мне едва исполнился двадцать один, ей семнадцать. Поначалу мне даже нравились перепады в ее настроении, они казались мне очаровательными. В конце концов, она же была француженкой. Только что она смеялась, а в следующую минуту уже дулась по какому-то пустяку. А потом мы с ней мирились, и это было так приятно. Я не мог на нее сердиться.
Лотти украдкой взглянула на портрет и сразу же пожалела об этом.
Хайден отставил от рояля табурет и повернулся лицом к Лотти.
– После рождения Аллегры перепады в настроениях Жюстины сделались еще сильнее, – продолжил он. – Она могла несколько дней не спать, а затем неделям не вылезала из постели.
– Тебе было трудно с ней.
– Это были тяжелые, но и счастливые времена, ? покачал головой Хайден. – Когда Жюстина чувствовала себя хорошо, мы были счастливы. Она обожала Аллегру. Со мной Жюстина иногда бывала вспыльчивой, но она никогда и пальцем не тронула дочь. – Лицо Хайдена сделалось таким мрачным, что Лотти невольно взглянула в окно, посмотреть, не спряталась ли за тучи луна. – Когда Аллегре исполнилось шесть болезнь полностью завладела Жюстиной. Я решил, что сезон, проведенный в Лондоне, сможет улучшить ее состояние. Ведь она была молода, а я лишил ее радостей светской жизни, увезя в эту глушь. Мои старинные друзья, Нед и Филипп, когда-то были влюблены в Жюстину. На нашей свадьбе они смеялись и клялись, что никогда не простят мне, что я лишил их этого сокровища.
«Странного сокровища», – подумала про себя Лотти, разумеется, не произнеся этого вслух.
Хайден прошелся по комнате, точь-в-точь как незадолго перед этим делала это его дочь.
– Поначалу казалось, что я поступил совершенно правильно. Первые две недели Жюстина сверкала на всех лондонских балах, успела стать душой общества, а затем все покатилось кувырком. Она опять перестала спать. Глаза у нее лихорадочно блестели, смех сделался нервным, резким. Она вступала со мной в перебранки по малейшему поводу, самому незначительному. Это было ужасно. Мы с ней объяснились и сошлись на том, что так больше продолжаться не может. После этого она стала пропадать одна, возвращалась под утро, а когда мы выходили куда-нибудь вдвоем, не стеснялась флиртовать со всеми подряд.
– И что ты сделал? – спросила Лотти, борясь с желанием схватить расхаживающего взад и вперед Хайдена за руку.
– А что я мог поделать? – Он обернулся, чтобы посмотреть в лицо Лотти. – Кто-то из друзей порекомендовал мне своего доктора, очень известного, которого не раз приглашали к самому королю, но тот лишь покачал головой и предложил отправить Жюстину в сумасшедший дом. В сумасшедший дом! – Хайден опустился на колено перед сидящей на диване Лотти и положил руки ей на плечи. – Ты знаешь, что такое сумасшедший дом, Лотти? Больных там приковывают цепями к стене или содержат в железных клетках. И возят зевак посмотреть на сумасшедших. Жюстина там и дня нe прожила бы!
У Лотти не было сил взглянуть на портрет или на Хайдена. Она не могла представить себе Жюстину прикованной цепями к стене, в окружении зевак, которые смеются и показывают на нее пальцем. Она даже не поняла, что плачет, пока Хайден не смахнул слезинку с ее щеки.
– После того как доктор ушел, я сказал Жюстине, что утром мы возвращаемся в Корнуолл. – Он прикоснулся пальцем к белому шраму у себя за ухом. – Ей очень не понравилось это известие. Опасаясь за самочувствие Жюстины, я дал ей снотворного, большую дозу лауданума. Лекарством снабдил меня ее врач еще до нашего отъезда в Лондон. Вскоре она крепко уснула, а мне нужно было устроить еще кое-какие дела. И я уехал из дома, оставив Жюстину на попечение слуг.
Хайден поднялся с колена. Как ни хотелось Лотти услышать конец этой истории, еще сильнее ей хотелось прижать палец к губам Хайдена, прекратить его муку.
Но он заговорил вновь, сухо и бесстрастно:
– Когда я вернулся, то застал в ее постели Филиппа. И знаешь, что было хуже всего?
– Нет, – прошептала Лотти, вжимаясь в спинку дивана, но было уже поздно.
– Филипп заставил ее поверить, что он ? это я. Жюстина так и не поняла, что ее обманули, она находилась под воздействием наркотика. Не знаю, что меня удержало от того, чтобы не свернуть Филиппу шею прямо на месте.
И Хайден медленно сжал в кулаки свои могучие руки.
– И слава богу, иначе тебя посадили бы в Ньюгейтскую тюрьму и Аллегра осталась бы без отца, – сказала Лотти.
«Интересно, осталась бы она при этом и без матери?» – хотела спросить Лотти, но удержалась.
Хайден взъерошил ладонью волосы и сказал, покачав головой:
– Филипп тогда ушел, а все остальное я помню как в тумане. Наверное, я сам тогда едва не сошел с ума. Помню, как я нес на руках Жюстину, мне хотелось поскорее вытащить ее из постели, где она… где они… – Он снова сжал кулаки. – Она не понимала, что случилось. Лежала у меня в руках, обхватив мою шею. Смотрела мне в глаза и просила прощения за какие-то свои слова, сказанные утром. Говорила, что любит меня и благодарна за то, что я дал ей возможность выразить свою любовь.
Он разжал кулаки и посмотрел на свои руки так, словно они были чужие.
– На короткий миг меня охватило желание задушить Жюстину прежде, чем она узнает о том, что она…
– Но ты ее не задушил! – пылко воскликнула Лотти вскакивая с дивана.
– Мне не нужны ни ваши оправдания, ни ваше сочувствие, миледи, – сказал Хайден.
– Я не жалею тебя, – возразила Лотти. – Я тебе… завидую.
– Завидуешь? – удивился Хайден. – Ты что, тоже сумасшедшая?
– Многие люди так и проживают свою жизнь, не узнав той любви, которая связывала вас с Жюстиной, – покачала головой Лотти.
– Господи, сохрани меня от восторженных школьниц, – сказал Хайден, возводя глаза к небу. – Если это была любовь, то не дай мне испытать ее еще раз. Не дай погибнуть.
– Но эта любовь не погубила ни тебя, ни Аллегру.
– Ты уверена? Но разве ты не слышала того, что сказала Аллегра? Она ненавидит меня.
– В самом деле? – подбоченилась Лотти. – Но разве она не впала в истерику, когда узнала, что ты собираешься расстаться с ней? Разве не для тебя она разыгрывала весь этот маскарад с привидениями? Она же надеялась, что это ты придешь на звуки музыки, а не я. Разве она переоделась в платье покойной матери не для того, чтобы привлечь к себе твое внимание?
Хайден долго молчал, а затем ответил, недоверчиво покачав головой:
– Это глупо! Когда я стараюсь проявить к ней внимание, Аллегра просто убегает от меня. Или поступает так, как поступила с куклой, которую я ей подарил.
– Это потому, что она ждет от тебя вовсе не подарков. Она хочет твоего внимания к себе! Хочет чтобы ты видел в ней ее саму, а не Жюстину!
Лотти сама не заметила, в какой момент перешла на крик. Ей хотелось лишь всегда стоять вот так лицом к лицу с Хайденом, настолько близко, чтобы чувствовать тепло его тела, ощущать тонкий запах его мыла.
Хайден протянул руку, поправил пальцем локон на голове Лотти и негромко спросил:
– А ты, Карлотта? Чего хочешь ты?
Ей тоже хотелось, чтобы он видел в ней ее саму а не Жюстину. Ей хотелось быть уверенной в том, что она вышла замуж не за убийцу. Но больше всего ей хотелось, чтобы он поцеловал ее. Хотелось привстать на цыпочки и подставить ему свои губы. Хотелось самой поцеловать его прежде, чем сюда вернутся полчища призраков. Хотелось обхватить его за шею, прижаться к его груди и согреть своим теплом.
Что она и сделала.
15
Хайден замер, когда Лотти коснулась его подбородка, закрыл глаза и тяжело сглотнул, когда почувствовал ее нежные губы. Застонал, когда язык Лотти коснулся кончика его языка. Это было мучительно-сладко и горько, это было невыносимо.
Обняв Лотти, он ответил на ее поцелуй, глубоко погрузив свой язык в шелковистую, влажную пещеру ее рта. Этот поцелуй обещал неземное блаженство, блаженство, которого Хайден не знал уже столько лет. Где-то в глубине его сознания любовь навсегда соединилась с чувством утраты. Но Лотти постепенно растапливала тот лед, возвращая Хайдена к жизни.
Он поднял глаза и поймал насмешливый взгляд Жюстины, улыбавшейся ему с портрета. Она словно предупреждала его, что это искушение обернется для него новым несчастьем.
Хайден нашел в себе силы оторваться от Лотти, окинул взглядом ее волосы, посеребренные лунным светом, ее полные влажные губы, заглянул в ее бездонные загадочные глаза, в которых так легко было утонуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33