— быстро спросила Эммелайн.
— Как вы об этом узнали?
— Мне рассказал твой отец.
Он резко отвернулся и подошел к окну.
— Он мне не отец. — Эммелайн замерла. — Да, я знаю, что Брэдфорд Хоторн мне не отец.
— Он сказал тебе?
— В весьма недвусмысленных выражениях. — Она вздохнула, и хотя Грейсон не смотрел на нее, он почувствовал, что вместе с этим вздохом из нее ушло напряжение.
— Ax, Грейсон!
Повисло молчание. Молчание, пронизывающее до костей.
— Мне очень жаль, — прошептала она и снова вздохнула. — Но мое прошлое не меняет того, что я тебя люблю. Очень люблю. Я не отказалась бы от тебя ни за что на свете. И я не отказалась.
— Да, она не отказалась.
Они повернулись на звук этого голоса и увидели Ричарда Смизи.
Эммелайн ахнула. Грейсона охватила ярость. И что-то еще. Он смотрел на этого человека, чьим сыном он был. Ему показалось, что он смотрит в зеркало. Он даже узнал надменность, с какой этот человек вздернул подбородок.
Грейсон сам не понимал, какие чувства он испытывает — интерес или отвращение. Этот человек, соблазнивший его мать, а потом безжалостно покинувший ее, — его отец.
— Уходите, — прошипел Грейсон, с трудом сдерживая гнев.
— Выслушайте меня, — высокомерно проговорил человек, совсем как Грейсон, а потом добавил: — Пожалуйста. — Грейсон сжал кулаки, но ничего не ответил, а Ричард продолжал: — Я очень любил вашу мать. Я и сейчас люблю ее. Но когда я оставил ее, я не знал, что она ждет ребенка. — Он глубоко вздохнул. — Я не могу передать вам, как я был потрясен, увидев вас недавно. Господи, у меня есть сын!
Грейсон выругался, а Эммелайн заплакала.
Тогда Ричард повернулся к Эммелайн.
— Но я также понял, пока стоял здесь, что даже если бы я знал, что вы ждете ребенка, я все равно ушел бы. И даже еще скорее.
Грейсону показалось, что комната сотрясается от этих слов, а потом он ощутил болезненный укол в сердце. И ненависть к себе за то, что вообще способен что-то чувствовать.
— Вы были правы, когда говорили о чести, — продолжал Ричард. — Потребовалось тридцать лет, чтобы я понял, что прожил жизнь без чести. Я люблю вас, Эммелайн. Я хочу провести жизнь с вами честно, а не встречаться тайком в дешевых отелях. И я хочу узнать своего сына.
— Но я не хочу вас знать.
Слова Грейсона прозвучали в полной тишине, и он встретил вопросительный взгляд матери. Он не желает знать этого человека. Он ничего к нему не испытывает, кроме мимолетного любопытства. Ему хотелось одного — чтобы этот человек поскорее ушел.
Мать, кажется, поняла его и повернулась к Ричарду спиной.
— Если вы говорили серьезно о том, что хотите жить честно, — сказала она, — вам следует опять уйти. И теперь уже навсегда.
— Но, Эм…
— Нет, — отчеканила она. — Я должна сама определить свое будущее. А вы упустили возможность иметь сына.
— Значит, вы возвращаетесь к Брэдфорду?
— Я не знаю, как сложится мое будущее. Я знаю только, что сама должна все сделать. Я послала записку Лукасу. Я хочу переехать в «Найтингейлз гейт».
— Что вы хотите? — ошеломленно спросил Грейсон.
— Пора мне жить своей жизнью. Я не могу больше находиться под деспотической пятой Брэдфорда Хоторна. — Она повернулась к Ричарду. — Вам пора идти.
— Не нужно пока ничего решать. Подождите немного, подумайте.
— Она велела вам уходить.
Мужчины смерили друг друга взглядами, и Ричард вышел.
Дверь за ним закрылась, но Грейсон долго еще смотрел на нее, пытаясь разобраться в своих ощущениях.
— Я действительно послала записку Лукасу.
Голос матери ворвался в его размышления. В голосе ее звучала сила, таким его Грейсон почти никогда не слышал. Если вообще слышал когда-нибудь.
— Я буду принимать решения касательно моего будущего в «Найтингейлз гейт». Но знай, что Ричард — это мое прошлое. Я поняла это в номере отеля еще до того, как ты пришел. Хотя есть одна вещь, которую мне нужно сделать. Я. давно должна была это сделать. Я должна была противостоять Брэдфорду. Он всегда был слишком суров к тебе. Но это потому, что ты с самого начала был такой безупречный. Твоя внешность. Твоя личность. Твои успехи. Тебе все давалось легко.
Она протянула было к нему руку, но рука, затрепетав, упала.
— Когда Брэдфорд предоставил тебя самому себе, — продолжала она, — ты мог потерпеть крах и обвинить в этом своих родителей. Но ты добился успеха и верил каждому, не думая о том, что эти люди могли бы при случае тебя погубить. Ты всегда старался стать лучше, даже когда уже стал лучше всех остальных. — Она снова протянула руку, на этот раз коснувшись его плеча. — Я люблю Мэтью и Лукаса всем сердцем. У каждого из них есть замечательные качества. Но именно ты добился успеха, которого Брэдфорд ждал от своего родного сына. И тогда Брэдфорд возненавидел тебя. А когда Лукас разочаровал его, а Мэтью оказался замешанным в скандале, он возненавидел тебя еще сильнее. Всю жизнь он издевался над тобой. Но ты не согнулся под его ударами. Ты добился успеха.
Он смотрел на ее руку, лежащую у него на плече.
— Вы любили моего отца?
— Я любила Брэдфорда по-своему.
— Я говорю о Смизи, моем настоящем отце.
— Твой настоящий отец — Брэдфорд Хоторн, хотя он небезупречен и груб. Но Ричард Смизи не имеет никакого отношения к тому замечательному человеку, каким ты стал.
— Но мы с ним одной крови. Вы когда-нибудь любили его?
Вечернее небо манило к себе, оно сияло и сверкало миллионами звезд.
— Я уже не знаю. Раньше я думала, что любила. Но сейчас, оглядываясь назад, я сомневаюсь в этом. Он появился в моей жизни и быстро разобрался, о чем я мечтаю и на что надеюсь. Мне казалось, он интересуется мной, тогда как Брэдфорд интересовался только деньгами, Которые я ему принесла. Теперь я понимаю, что в то время была молода, одинока и напугана. И мне нужен был кто-то…
Она беспомощно посмотрела на него, не зная, как ему все объяснить.
— Мне нужен был кто-то, на кого я могла бы опереться, — продолжала она. — Кто дал бы мне понять, что дорожит мной. Бывают в жизни периоды, когда любому из нас может потребоваться участие и помощь.
Она тяжело вздохнула.
— Я думаю, что с Софи то же самое, — произнесла она. — Она была одинока и очень напугана. Мое сердце плачет о молодой девушке, на которую обрушилась смерть матери, а ее отец в это время увлекся молодой сиделкой. Когда я оказалась в такой ситуации, я обратилась к Ричарду. Но Софи поступила иначе — она убежала. — Эммелайн покачала головой. — Малышка Софи. Как она тебя обожала! Ты помнишь тот вечер, когда это чудовище Меган включила говорящую машину со словами Софи?
Грейсон нахмурился.
Эммелайн посмотрела на сына с грустью.
— Я помню этот вечер. Все дети собрались вокруг граммофона, а их родители были в гостиной. Но я все слышала, и я запомнила ее слова. Она любила тебя. Мне всегда казалось, что любовь эта была для нее мучительной. И я никогда не могла понять, почему при такой любви, когда ей понадобилось на кого-то опереться, она не пошла к тебе, а предпочла уехать.
Эти слова удивили его. Они вошли в его возмущение как нож.
«Ах, но ведь я знаю, где вы живете!»
Слова Софи. Она ведь пошла к нему.
Она пошла к нему, потому что нуждалась в нем. Он понял это наконец и застонал от боли, пронзившей его сердце.
Она потеряла мать и почти потеряла отца. Она пошла к нему, но увидела его с Меган. И поэтому она бросилась к тому единственному в ее жизни, что могло ее утешить. К музыке. Поздно вечером, одна в концертном зале. И Найлз Прескотт нашел ее там.
Софи нуждалась в нем, а он предал ее, хотя и не знал об этом. Когда Найлз Прескотт нашел ее в тот вечер, он не просто взял ее девственность он еще и отдал ее дебют другой. Он лишил ее невинности, — и он лишил ее уверенности в себе.
Грейсон вспомнил те первые месяцы в мансарде, когда он чувствовал себя покинутым и брошенным на произвол судьбы. Но у него были корзинки, присылаемые Софи, и ее слова, и он мог согреваться ими, пока не нашел свой путь.
В это мгновение он понял, что тогда Софи потеряла себя, потеряла веру в то, что она чего-то стоит. Ни невинности у нее больше не было — того, что, как учат матери, девушка должна обязательно принести своему мужу. Ни таланта — того единственного, что, как учила ее мать, имеет значение в мире, считавшем ее странным гадким утенком. И ей не к кому было обратиться, кроме как к чужим людям, которые ничего от нее не ждали. Убежав, она дала себе шанс начать все сначала. С чистого листа. Стать другой, не той девочкой, которая, по ее мнению, потерпела такое сокрушительное поражение,
И он осознал в это мгновение, что она вовсе не добровольно отбросила свою прежнюю жизнь. Эту жизнь у нее отобрали.
И в это же самое короткое мгновение он почувствовал, что свободен — от своего прошлого и от прошлого Софи. Не важно, что Брэдфорд никогда не будет доволен его поступками. Ему, Грейсону, следует, как всегда, делать все, что в его силах. В этом-то и состоит честь.
— …Но это мы оставили позади, — продолжала Эммелайн, хотя Грейсон давно не слушал ее. — У всех у нас есть прошлое, сынок, и прошлое не должно стоять на дороге у будущего.
Внезапно Грейсон крепко обнял мать.
— Мама, я люблю вас. — Эммелайн очень удивилась.
— Да что же я такого сказала?
— Ничего — и все. — Как выразилась недавно Софи. — Я все потом объясню. А сейчас мне нужно найти Софи.
Довольно она уже страдала. Больше он не позволит ей страдать от того, что его снова нет рядом с ней, когда она в нем так нуждается. Софи, которая спасла его. Софи, которая всегда была готова помочь ему.
А теперь он поможет ей.
Он поможет ей снова обрести веру в себя. Он покажет ей, что есть на свете кто-то, кому она дорога — такая, как она есть.
Софи стояла, глядя на хаос, царящий в ее так называемой музыкальной комнате. Она улыбнулась бы, потому что состояние комнаты полностью соответствовало состоянию, в котором оказалась ее жизнь, — если бы она была способна на какие-то эмоции.
Диндра, Маргарет и Генри устроили вокруг нее отчаянную возню. Но она выключила их из своего сознания. Концерт начнется через час, а она все еще в халате. Волосы были причесаны, макияж превосходен, но на большее у нее уже не было сил.
Она не слышала, как отворилась входная дверь, она не слышала, как в холле раздались быстрые шаги, пока не почувствовала, что кто-то стоит рядом с ней.
— Софи, вы опоздаете.
Голос Грейсона окутал ее, и, сделав над собой усилие, она повернулась и посмотрела на него. Высокого, красивого. Того, кто был ее героем с тех пор, как она себя помнит. Того, в ком заключалось все, что ей было нужно в этой жизни. Того, кто сказал, что она его возненавидит. Господи, за что ей такие муки?
— Ну же, Софи, — ласково проговорил он. — Пойдемте наверх, вам нужно одеться.
Она вздрогнула, когда его сильные пальцы взяли ее за руку.
— Вам предстоит выступить на концерте.
— Нет. — Она отодвинулась. — Я не могу.
— Конечно, можете, дорогая моя. — Она рассердилась.
— Не называйте меня так! Я вам не дорогая! И я не гожусь для того, чтобы давать концерты!
Он взял ее за плечи и властно повернул к себе.
— Вполне годитесь. Я слышал, как вы играете.
— И еще вы прочли те ужасные вещи обо мне и знаете, какие я даю представления. Я только и делаю, что шокирую публику и возбуждаю их низменные инстинкты. Я сделала карьеру на своей необузданности. — Она сердито смахнула непрошеные слезы. — Но сегодня я хочу все сделать как нужно. Сегодня я хочу играть Баха. — Она закрыла глаза. — И я хочу им понравиться. Хоть один раз я хочу соответствовать. — Ее бравада испарилась так же быстро, как и появилась, и плечи ее опустились. Она посмотрела на него сквозь слезы, которые больше не могла сдерживать. — Впервые в жизни мне захотелось, чтобы гадкий утенок из Бостона превратился в лебедя.
Он взял ее лицо в ладони.
— Ах, Софи, вы всегда были лебедем. Вы всегда обладали способностью перелагать человеческие страсти на музыку. Вы всегда были лучше всех, и от этого мы испытывали неловкость. И это вовсе не значит, что вы — гадкий утенок.
Она посмотрела на него. Как же он не понимает?
— Я не могу играть так, как вы хотите, Грейсон, как мне самой этого хочется! Я не могу играть Баха. Если я попытаюсь, я просто докажу, что я действительно такая, какой всем представляюсь. И поделом мне!
— Почему? Потому что вы не девственница? — Он вздохнул, и на его красивом лице отразились все его чувства. — Это не имеет значения, Софи. Не имеет, и мне давно уже следовало это понять.
— Но для меня это имеет значение. — Голос ее дрогнул.
— Почему?
Она попыталась отступить от него, но он ее не пустил.
— Почему? Говорите же, почему?
— Потому что тогда все начала я сама!
Слова провибрировали по комнате. Темные глаза Грейсона сверкнули от удивления, и он изумленно уставился на Софи. Она посмотрела на него, и ей стало не по себе, все внутри у нее замерло, но отступать было поздно.
— Я сама поцеловала его. — Глупо. По-дурацки. Она крепко зажмурила глаза. — Я не знаю, зачем я это сделала. Может, я хотела вам отомстить? Или отплатить своей матери за то, что она умерла? Или отцу — за то, что он выключил меня из своей жизни и занялся Патрицией? — Но все эти объяснения ничего не значат. Значит только то, что она первая поцеловала Найлза Прескотта. Она открыла глаза и посмотрела на него.
— Я не имела в виду ничего другого, кроме поцелуя. Правда, не имела. Я помню, что очень удивилась, сделав это, удивилась и сразу испытала к нему неприязнь. Но когда он крепко обнял меня… я не сказала «нет». Я не сказала «нет»! — проговорила она сквозь зубы.
Она опустила глаза на перламутровые пуговицы на его рубашке. Она попыталась сосредоточиться на них, чтобы не видеть прошлого, чтобы больше ничего не чувствовать.
— Потом мне было плохо от всего, что случилось, все происшедшее было мне ненавистно, но больше всего я ненавидела себя за то, что отдалась ему. Такое полное и отвратительное расточительство! Потому что когда я пришла в себя после боли и возмущения и что там я еще такое ощущала, я поняла, что отдала ему то единственное, что имело для вас значение. — Она глубоко вздохнула, содрогаясь. — Вас никогда не интересовало, как я играю, как я выгляжу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38