Кибитка, как успел заметить Уильям, представляла собой длинную телегу, поверх которой был натянут тент. Она чем-то напоминала карету, в каких отправляются путешествовать знатные женщины. Дубовые балки поддерживали парусиновое покрывало над головой. Места внутри было совсем мало, кругом стояли, лежали или висели предметы быта – подушки, скамьи, корзины. В жаровне, что находилась на полу, тлели угли. Воздух внутри был тяжелым, наполненным дымом. Предполагалось, наверное, что дым будет уходить через отверстие в парусиновом тенте, но он стелился по полу. С низкого потолка свисала всевозможная одежда, и именно она наполняла внутреннее пространство кибитки уютом.
Уильям остановился у жаровни, и Нона что-то быстро начала говорить ему на своем языке. Мужчина озадаченно посмотрел на Тамсин.
– Она говорит, чтобы ты садился, – пояснила девушка.
– Она сказала гораздо больше, – прошептал он. – Переведи, что именно она сказала, если не трудно.
Он с опаской наблюдал за старой женщиной, пока она говорила, время от времени помахивая рукой в его сторону.
– Хорошо. Она говорит: «Садись, садись, садись, раненый, истекающий кровью шотландец, спасший мою внучку от воров и убийц, которые промышляют при свете луны», – перевела Тамсин. – Она говорит, что не боится вида крови, покажи ей свою окровавленную руку, она не испугается. Еще говорит, что она женщина, а не хилое существо, какими бывают только мужчины.
– Спасибо, – протянул Уильям.
Глаза Тамсин искрились смехом. Она повторила:
– Садись.
Уильям опустился на скамью. Проходя мимо, девушка споткнулась о его сапог. Она вздрогнула, ее щеки побледнели. В этот момент бабушка обратилась к ней с каким-то вопросом, и Тамсин ответила, покачивая головой.
– Ты повредила ногу, когда упала в вереск, – заметил Уильям.
– Простой ушиб. Заживет. А вот ты можешь истечь кровью до смерти.
– Разве только по вине вашего слишком цветистого языка. Я уже разрезал рукав, чтобы дело шло побыстрее. – Он осторожно вытащил руку из разрезанного рукава. По руке текла кровь, ладонь была вся красная.
– Айа, – произнесла Нона и проворно повернулась, чтобы достать ткань для перевязки.
Тамсин посмотрела на руку Уильяма и покачала головой.
– Теперь вижу, что рана действительно серьезная, – прошептала она. – Я не должна была подшучивать над тобой.
Тамсин повернулась, чтобы поговорить с бабушкой, но Нона уже подошла к Уильяму и осторожно прижала свернутый кусок материи к ране. Руку пронзила острая боль. Он задержал дыхание. Ткань тут же стала красной от крови. Потом Нона с силой схватилась пальцами за руку и сдавила рану. Из глаз Уильяма посыпались искры. Он протяжно вздохнул, чтобы не потерять сознание. Нона снова заговорила с Тамсин.
– Пули в руке нет, – перевела девушка. – Она прошла навылет. Похоже, кровь очистила рану.
– Хорошо, – заметил он. – Думаю, если бы пуля застряла в руке, твоя бабушка вытащила бы ее голыми руками. Ее прикосновения незабываемы.
Нона стукнула костяшками пальцев по его нагрудным доспехам и что-то сердито пробормотала. Уильям вопросительно посмотрел на Тамсин.
– Она говорит, чтобы ты снял свою стальную рубашку и дублет.
Мужчина кивнул и для начала стащил с головы шлем, пригладив рукой темные пряди волос. Нона возилась с его раненой рукой, другой он принялся неловко расстегивать крючок на плече. Тамсин протянула правую руку, чтобы помочь ему. Левую она, как обычно, прятала, держа ее на талии.
– Тут пригодились бы обе руки, – заметил Уильям. – Твоя левая рука все еще болит?
– Я уже говорила, она не повреждена. Просто… она не годится для тонкой работы, – нашлась девушка.
Уильям кивнул и сосредоточился на крючках, удерживающих металлические детали доспехов. С помощью Тамсин он наконец справился с наплечными крючками и снял сначала нагрудник, а потом ту часть доспехов, что закрывала спину.
Нона отошла за чем-то, и Уильяму пришлось самому зажимать рану тампоном. Тамсин опустилась рядом с ним на колени. Тонкими пальцами все той же правой руки она принялась расстегивать длинный ряд крючков и петель, стягивающих края кожаного дублета, который Уильям носил под доспехами. Он вспомнил, как совсем недавно делал то же самое для девушки. Предоставив ей возможность самой справляться с застежками, Уилл откинулся назад, чувствуя, как по его телу разливается восхитительное ощущение, которое могут подарить только женские руки.
Тамсин наклонилась ниже, и Уильям ощутил едва уловимый аромат. Так пахнет вереск, когда колышется на ветру.
Девушка продолжала сражаться с крючками, тихо вздыхая время от времени. Он видел ее густые черные ресницы, опущенные веки наполовину скрывали чистые зеленые озера ее глаз. В вырезе сорочки он мог видеть изящные изгибы ее шеи и плеч, мягкие округлости ее грудей. Внезапное острое желание пронзило его, захватив врасплох. Уильям тяжело сглотнул и задержал дыхание.
– Кстати, – проговорил он, стараясь отвлечься, – как это дед с бабкой называют тебя? Чалли?
– Чалаи, – прошептала она. – Это означает «звезда». Бабушка и дедушка никогда не называют меня моим шотландским именем Томасин, которое отец дал мне в честь своего отца, Томаса Армстронга из Мертон Ригг.
– Звезда, – тихо повторил Уильям. Он сразу понял, почему Тамсин получила такое имя. – Оно подходит тебе. Твои глаза…
В этот момент он почувствовал слабость, перед глазами поплыли черные круги. Все вокруг подернулось мутной дымкой. Он слегка тряхнул головой и привалился спиной и плечами к низкой деревянной стенке фургона. Тамсин нахмурилась.
– Уильям Скотт? Уилл?
Он видел ее как будто во сне. Ее зеленые, прозрачные глаза напоминали ему озерную траву, колышущуюся под слоем воды. Он никогда раньше не видел таких удивительных глаз. Вдруг все поплыло у него перед глазами.
– Уильям, – встревоженно окликнула его Тамсин.
Мужчина пошевелился, попытался ответить, но во всем теле ощущалась такая тяжесть, словно он тонул в этом озере, окруженный водяными растениями.
– Ты побледнел. Стал белым, как луна, – проговорила Тамсин.
Нона передала ей чашку, и девушка поднесла ее к губам Уильяма.
– Пей.
Он отхлебнул немного вина, подслащенного медом. Тамсин наблюдала за ним, держа руку на его плече. Спустя несколько секунд сознание его прояснилось. Девушка помогла ему снять дублет.
– Крепко зажми рану, – приказала она.
Тамсин стянула с него льняную рубашку, ухватившись за нее обеими руками. Уильям обратил внимание, что, если Тамсин и делала что-то левой рукой, она всегда держала ее сжатой в кулак. Сейчас на руках девушки не было перчаток, и мужчина заметил, что тыльная сторона ее левой руки была совсем узкой.
Тамсин отложила рубашку в сторону и опустилась на скамью рядом с Уильямом. Спиной он ощущал прохладу ночного воздуха, а груди и рукам было горячо от жаровни.
– Ты потерял много крови, – заметила Тамсин. – Приляг. – Она мягко, почти без усилия коснулась его груди, заставляя лечь. Прикосновение ее ладони обожгло его кожу; он послушно откинулся на груду подушек.
В нескольких футах от скамьи Нона пальцем помешивала содержимое маленького глиняного горшочка. Усмехнувшись, она что-то сказала внучке, потом подошла к скамье и села по другую сторону от Уильяма.
– Что она сказала? – поинтересовался он.
– Она считает тебя красивым мужчиной. Почти как цыганские мужчины, которые хорошо известны своей привлекательностью.
Нона снова что-то сказала. Тамсин ответила, а потом повернулась к Уильяму:
– Бабушка говорит, что наложит на твою рану целебную мазь, рана заживет, но останется шрам. Она говорит, твоей жене это понравится. Мужчины выглядят лучше, если их тело украшают шрамы. Значит, мужчина храбрый. Так говорит бабушка.
– У меня нет жены. Зато шрамов уже больше, чем достаточно.
– Я говорила ей. Эти, похоже, остались от страшных ран, – мягко проговорила Тамсин.
Она дотронулась до шрама на его подбородке и длинного блестящего рубца, пересекающего плечо спереди. Ее нежные прикосновения были ему удивительно приятны.
– Игры с мечом в детском возрасте, – пояснил Уильям.
– Надеюсь, с тех пор ты стал опытнее, – заметила девушка.
– Да уж, – подтвердил он, засмеявшись.
Нона щелкнула языком, прикладывая к ране смоченную водой ткань, и что-то сказала.
– Она говорит, что я не должна дотрагиваться до тебя, – объяснила Тамсин. – И еще она говорит, что твои рубцы – это маленький недостаток. – Широко раскрытые глаза девушки смотрели серьезно. – Некоторые мужчины имеют гораздо более крупные недостатки, поверь мне. Гордись своей красотой и совершенством своего тела.
Каким-то непостижимым образом он догадался, что последние слова она добавила от себя, ее бабушка этого не говорила.
Нона наложила на рану мазь, заполнив ею дыру, и сжала ее края. У Уильяма вырвался глухой стон, когда женщина принялась туго бинтовать его руку тонкими полосками материи. Она быстро соорудила перевязь, уложила в нее раненую руку, а потом обтерла кровь с его руки.
– Спасибо, мадам, – отчетливо, чтобы Нона сумела его понять, поблагодарил он, приподнявшись на скамье.
Она бесцеремонно пихнула его в грудь, укладывая на подушки.
– Не стоит благодарить меня, приграничный manus, – ответила Нона и одарила его беззубой, но очаровательной улыбкой.
Брови Уильяма удивленно полезли вверх.
– Она немного знает английский и, когда хочет, пользуется им, – пояснила Тамсин и взяла в руки его кожаный дублет. – Мой дедушка может заштопать дыру на рукаве. Это отличная вещь. Испанская, я думаю, судя по крою и этим валикам на плечах.
– Да. Я купил его в Эдинбурге у портного, которому испанский купец привозит ткани и кожи.
Нона наклонилась вперед и пальцем постучала по коже дублета, издав при этом какие-то восклицания на своем языке. Было совершенно очевидно, что она восхищена качеством дуб лета.
– Она любит хорошие вещи, – сказала Тамсин.
– Я пришлю ей что-нибудь в подарок, в знак благодарности, – отозвался Уильям. – Что ей больше нравится: шелка или драгоценности? Испанская кожа? Я в долгу у твоей бабушки за то, что она занималась моей рукой.
– Ей мог бы понравиться любой подарок, Уильям Скотт. Но ты угодишь ей больше, если пришлешь что-нибудь блестящее.
– Тогда я пришлю несколько драгоценных безделушек и кусок шелка.
– Только не красного цвета, – быстро проговорила Тамсин. – Она никогда не носит красное.
– Но красный цвет был бы ей очень к лицу. – Уильям посмотрел на девушку и шепотом добавил: – Как и тебе.
Про себя же он подумал: «Более чем к лицу! Она была бы фантастически красива в красном. Даже красноватый свет жаровни добавлял пламя на ее щеки и заставлял сиять ее глаза».
– Я тоже никогда не надеваю одежду красного цвета, – сказала Тамсин, – потому что этот цвет любила моя мать. В знак скорби мы не носим одежду ее любимого цвета.
– Соболезную. Она скончалась недавно?
– В тот день, когда я родилась.
Уильям, ошеломленный, взглянул на девушку.
– Что, это случилось двадцать лет назад?
Тамсин смутилась. По щекам разлился жаркий румянец.
– Даже больше, – наконец ответила она. – Такой у ромал обычай. Мы всегда помним о тех, кого любили и потеряли, – объяснила девушка. – Имя моей матери никогда не должно произноситься вслух. Даже если другой человек носит такое же имя, мы никогда не называем его этим именем. Семья умершего никогда не ест его любимую пищу, любимые песни умершего никогда не поются. Моя бабушка не носит красную одежду, я тоже. А мой дедушка больше не ест мед, потому что мед очень любила его дочь. Ты можешь подумать, что это странный обычай, но цыгане так выражают свою скорбь.
– Я понимаю, – приглушенным тоном произнес Уильям. И еще тише проговорил: – Я понимаю.
Он отвернулся, думая о своем отце и о собственном отвращении к арканам и петлям, о том, как при виде дуба на него накатывают воспоминания, хорошие и печальные. Он думал о том, как улыбка его собственной дочери могла временами до такой степени напоминать Джен, что он не выдерживал и отворачивался.
– Цыгане любят со всей страстью, – добавила Тамсин, будто стремилась защитить традиции народа, к которому принадлежала ее мать. – Они не так легко отпускают своих мертвых. Если они любят кого-то, то всю жизнь.
– Это самый лучший способ любить, – согласился он. Ее слова глубоко тронули его сердце, вновь всколыхнув боль от потери отца, а потом и Дженни Гамильтон. – Никто не забывает своих любимых, красавица, – сказал он наконец.
– Мне повезло, – произнесла Тамсин. – Я потеряла только одного человека, свою мать, но я не успела даже узнать ее.
– Действительно повезло, – прошептал он. – Скажи мне, а что бы ты хотела для себя, Тамсин-цыганка? Нона получит безделушки и шелк. А что может порадовать тебя? Тебе я тоже многим обязан.
– Мне ты ничего не должен. Ты спас мою жизнь в замке Масгрейва. – Она машинально коснулась едва заметных следов от веревки, которые остались на горле у основания шеи. При виде этих отметин Уильям вновь испытал гнев.
– Как бы то ни было, я всегда оплачивал свои долги. Что ты хочешь?
– Единственное, что мне нужно от тебя, – это свобода.
– Но именно этого я и не могу тебе дать.
– Можешь, – прошептала она. – Никто не будет знать об этом, кроме нас с тобой. Ты можешь поехать в Рукхоуп и сказать Масгрейву, что потерял меня.
– Но я не хочу терять тебя, – тихо сказал он. – Я дал слово, что буду присматривать за тобой, и я сдержу его.
Тамсин молча смотрела на него своими кристально чистыми зелеными глазами. Под ее взглядом Уильям испытал странное чувство тревоги, по спине пробежал холодок.
Нона села рядом с ним, пока он говорил. Она взяла его правую руку в свою, повернула ладонью вверх и, касаясь кончиками пальцев его кожи, стала водить желтоватым ногтем по линиям на его раскрытой ладони. Потом она тихо заговорила:
– Она говорит, тебя ждет удача, – перевела Тамсин.
– Конечно. Удача, длинная жизнь и богатство, – пожал он плечами.
Брови девушки сошлись на переносице. Было очевидно, что ей не понравился его ответ.
– Моя бабушка никогда не лжет за серебро, как некоторые, возможно, думают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54