Земля была щедрой, трава сочной, урожай богатым. Река, по берегам которой благоухали цветы, будто радовалась жизни. Все было как тогда, год назад, когда она в последний раз купалась в пруду в Уэрлаттоне. Горизонт от жары подернулся белой дымкой, в неподвижном воздухе жужжали пчелы, и лишь одно омрачало этот сегодняшний праздник — тень, жившая у нее внутри.
Да, река опять вынесла ее на этот простор, хотя вода была еще мутна после пещер ужаса, и ей по-прежнему было страшно. Она скрывала это от Тоби, стараясь выглядеть беззаботной, но замужества она боялась, потому что память о Верном До Гроба отравляла ее существование.
Тоби повел ее прочь от Темзы, лошади скакали на север к роскошным лугам, вдоль бежавшего на юг, к Темзе, ручья. Тоби привязал лошадей к поваленному дереву и поставил корзинку с провизией на траву.
Они были вместе уже три недели, и Кэмпион не переставала удивляться, сколько они могут друг другу сказать. Он развлекал, наставлял, выслушивал ее. Любой пустяк мог стать поводом для обсуждения, потому что оба они хотели познать мир.
Они поели на берегу ручья — хлеб, холодное мясо, вино. Потом Кэмпион легла на спину, подсунув под голову седло, а Тоби расположился рядом.
— Они уже, наверное, знают, что ты здесь.
— Пожалуй.
Эта тема возникала не раз. Тоби считал, что у сэра Гренвилла Кони должны быть свои осведомители в Оксфорде. От вина Кэмпион клонило в сон.
— А без печатей нам не обойтись? — спросила она.
— Конечно можно, если ты этого хочешь. — Он обрывал нежные лепестки клевера и слизывал медовый нектар языком. — Хочешь о них забыть? Эту тоже выкинуть?
Золотая печать висела у Тоби на шее.
— От них уже было столько горя, — со вздохом сказала Кэмпион. — Я на это не напрашивалась. Я ничего подобного не хотела. Не хотела, чтобы Эбенизер меня ненавидел, не хотела встречаться с Кони и людьми вроде Вэвесора Деворэкса. — Она повернула голову к любимому. — Я не хотела попадать в Тауэр.
От ужасных воспоминаний захолодело внутри.
Тоби перекатился на бок и охнул, задев раненое плечо.
— Ты на это не напрашивалась, но не будь печатей, ты сейчас, наверное, оказалась бы женой какого-нибудь Сэмьюэла Скэммелла. У тебя бы, наверное, был свой маленький хмурый Скэммелл со своей маленькой Библией.
Она рассмеялась, подставив лицо солнцу.
— Да. — Журчание ручья настраивало на благодушный лад. — Бедняга Скэммелл.
— Бедняга?
— Он на это тоже не напрашивался. Он был безобиден.
— Но жаден.
Наступила тишина. Даже сквозь закрытые веки солнце казалось ярким. Она услышала, как зашевелились лошади, как в воде плеснулась рыба.
— А нам нужны эти печати, Тоби?
Он снова повернулся на живот, темно-рыжие волосы оттеняли красивое, унаследованное от матери лицо. Кэмпион очень любила его лицо. Вряд ли, думала она, его можно назвать классически прекрасным, как у лорда Этелдина. И все же в памяти-то оставался Тоби. Их взгляды встретились.
— Я дам тебе два ответа. Первый — я женюсь на тебе, будь ты самой бедной девушкой во всем королевстве. И второй ответ. Да, нужны. Лэзен принадлежал нашей семье с незапамятных времен. Когда-нибудь, одному Богу известно когда, мне бы хотелось его выкупить, и сделать это мне хотелось бы еще при жизни мамы.
Она и сама в душе считала так же.
— Но, если ты мне скажешь, — добавил он, — что печати тебе ненавистны, что ты хочешь отделаться от сэра Гренвилла и своего братца, тогда я тут же выброшу ту, что держу в руках. Я женюсь на тебе и сочту себя самым счастливым из смертных.
— Тогда не выбрасывай. Уж лучше мы выкупим лэзенский замок.
— И ты будешь Кэмпион Лэзендер, — подхватил он. Она рассмеялась, вспомнив, как он заметил в корзинке цветки лихниса и выбрал для нее имя.
— Если бы мы с тобой не встретились, меня бы все еще звали Доркас.
— Доркас — Тоби произнес это имя подчеркнуто тяжеловесно. — Доркас. Доркас. Доркас.
— Прекрати! Я ненавижу это имя.
— Я буду называть тебя Доркас, когда ты будешь меня огорчать.
Она согнала со щеки муху.
— Кэмпион, — произнесла она оценивающе. — Это имя мне подходит.
— А я его обожаю. Я очень рад, что в день нашего знакомства ты не собирала борщевик. Леди Борщевик Лэзендер звучит не очень романтично.
— Или сонную одурь.
— Или крыжовник.
— Леди Черника Лэзендер, — протянула она. — Нет, Кэмпион мне нравится.
Тоби выковыривал зернышки из овсюга.
— Был такой поэт по имени Кэмпион.
— Знаю.
— Потому что я тебе сказал. — Он приподнялся на локтях и придвинулся к ней. — Вот послушай, — он ненадолго задумался:
Свобода исчезает,
Когда мы покоряемся женщинам.
Так почему же, зная это,
Мы все же становимся их пленниками,
Почему не можем иначе?
— Это Кэмпион написал? — рассмеялась она.
— Да.
— Не слишком справедливо, правда?
Он пощекотал ее травинкой.
— Тебе это и не должно нравиться. Ты должна была разозлиться на меня и сказать, что я женоненавистник.
— Слишком жарко, чтобы злиться. Прочитай мне еще что-нибудь из того, что он написал, а если мне не понравится, я не выйду за тебя замуж.
— Договорились. — Он сделал вид, что задумался, потом наклонил голову, чмокнул ее в губы и процитировал:
Небо — это музыка,
А рождение твоей красоты -
Небесно.
Теперь настала очередь Кэмпион изобразить задумчивость. Она пристально вгляделась в его зеленые глаза:
— Я выйду за тебя.
— Тебе понравилось?
— Да.
— Я так и думал.
— И поэтому ты выучил эти строки к сегодняшнему дню?
— Откуда ты знаешь? — воскликнул он.
— Потому что ты помнишь только те стихи, которые твой отец распевал на Рождество, и потому что ты оставил томик стихов Кэмпиона в саду на столе, и за ночь он размок.
— Женщине вредно быть такой проницательной, — вздохнул Тоби.
— Нам приходится, дорогой, принимать во внимание, за что мы выходим замуж.
— За кого вы выходите замуж.
— За что.
Он снова поцеловал ее, а когда ее глаза закрылись, положил правую руку ей на живот. Он
про его похотливые пальцы, пробирающиеся вниз живота. Про то, как присутствовавшие на суде глазели на нее, пока Верный До Гроба ощупывал ее тело. Она явственно помнила, как его руки массировали и растирали соски. Преподобный Херви замарал ее. И это пятно останется с ней.
Тоби не проронил ни слова на протяжении ее исповеди. А она не решалась поднять на него глаза и разглядывала противоположный берег ручья.
Тоби любовался ее грустным и прекрасным профилем и ждал.
Теперь она повернулась к нему, будто защищаясь.
— Вэвесор Деворэкс сказал мне нечто странное.
— Что?
Он вел себя столь осторожно и предупредительно, как если бы ловил верткую форель в холодной воде.
— Он сказал, что у каждого есть страшная тайна, что-нибудь жуткое, и добавил, что тайна эта всегда в спальне. Все это прозвучало так мерзко, будто любовь всегда кончается в неопрятной, грязной, комнате с вонючими простынями.
— Не кончается.
Она его не слушала.
— Скэммелл тискал меня, и тот человек, которого ты убил, тоже пытался. И преподобный Херви, и солдат в Тауэре.
Она замолчала и снова почувствовала ненависть к печатям. Ведь это из-за них она стала жертвой похоти.
Тоби поднял голову и насильно задрал ей подбородок.
— Ты полагаешь, моим родителям плотские чувства показались мерзостью?
— Нет, но у них все было по-другому.
Она понимала, что возражает как ребенок. Он настаивал:
— Грязь вовсе не обязательна…
— Откуда ты знаешь?
— Ты меня слушать будешь?
— Ну да, леди Кларисса Уорлейк?
— Нет! — расхохотался он. — Так будешь ты меня слушать?
— Если не леди Кларисса, то кто же тогда?
— Кэмпион! — Он поразил ее внезапной суровостью. — Слушай же! Как, по-твоему, обитатели Лэзена находили себе жен, мужей и любовников?
— Не знаю.
Она чувствовала себя малым ребенком, попавшим в непонятный мир. Ей было страшно, потому что уродливое пятно расползлось, заполнило все вокруг.
— Помнишь, мы разговаривали о майских праздниках? И о празднике урожая? И о том, как молодые и не очень молодые люди вечером уходили в лес? В этом не было ничего ужасного! Если бы это было ужасно, зачем бы люди стали ждать этих праздников? — Он прикоснулся к ее руке, — Да, бывало неудобно, если шел дождь, но мерзко никогда. По крайней мере треть браков начиналась так, и церковь не имела ничего против. Это называется любовью. Для людей она праздник. Ее не запятнаешь.
— У меня никогда не было майского праздника. — Она смотрела на траву, потом подняла на него осуждающий взгляд. — А у тебя был?
— Конечно, был! А что я должен был делать? Сидеть дома, читать книгу и решать, кто из моих соседей грешник?
Его негодование вызвало у Кэмпион непроизвольную улыбку. Она сокрушенно покачала головой:
— Прости меня, Тоби. Прости. Ты не должен на мне жениться. Я всего лишь пуританка и ничего не знаю.
Он засмеялся:
— Я рад, что ты пуританка.
— Почему?
— Потому что никто не ловил тебя ни майской ночью, ни в стоге сена.
Кэмпион все еще чувствовала себя несчастной.
— А ты поймал, и не одну, правда? И меня застал, когда я купалась. Если бы я только знала, что ты за мной подсматривал…
— Ты бы умерла?
— Я бы смутилась.
— Бедняжка Кэмпион. Когда ты купалась в последний раз?
— В прошлом году. В тот день, когда мы с тобой познакомились.
Как часто она вспоминала в Тауэре эти минуты блаженства, эти теплые лучи солнца на коже, чистую воду вокруг. Тоби привстал на колени.
— Я пошел поплавать.
— Ты шутишь?
— А почему бы и нет?
Она была озадачена. Неужели, думала она, он станет раздеваться здесь? Ей было страшно. Этот страх вселил в нее Верный До Гроба Херви, страх перед ее собственным телом, перед телами других. Она боялась приближающейся брачной ночи и чувствовала, что Тоби заманил ее сюда, чтобы изгнать этот страх.
Он посмотрел на нее:
— Тебе же жарко.
— Нет, не жарко.
— И тебе жарко, и мне жарко, и я пойду в воду.
Он встал, сделал несколько шагов в сторону и разделся. Она не смотрела на него. Она смотрела на другой берег ручья, где над ячменным полем, расцвеченным маками, дрожало знойное марево. Она знала, что ведет себя глупо, но не могла справиться с собой.
Тоби побежал в воду. Краем глаза она заметила светлую фигуру, устремившуюся в самую середину ручья. Он вскрикнул от восторга, послав вверх фонтан брызг, и встал на ноги там, где вода доходила ему до пояса.
— Здесь чудесно. Залезай.
— Слишком холодно.
— Тебе же жарко.
Она увидела темный синяк на плече, изуродованный сустав.
— А перчатку ты снял?
— Залезай, узнаешь.
Тоби поплыл вниз по течению, и скрылся в густых зарослях травы. До нее долетел его призывный голос:
— Заходи, отсюда мне тебя не видно.
— Ты и в прошлом году так говорил!
Потом наступила тишина.
Жара была невыносимой. Платье прилипало, кожа зудела. Воздух дрожал над ячменем, солнце ярко освещало маки и подсолнухи.
Ей хотелось поплавать. Она вспоминала это чистейшее наслаждение, когда освобождается заточенная в темницу душа, ей хотелось погрузиться в ручей, будто прозрачная, прохладная вода могла смыть следы прикосновения Верного До Гроба Херви. Она подождала, не скажет ли Тоби еще что-нибудь, не позовет ли снова, но он молчал. Тогда она прокричала:
— Я останусь здесь!
— Хорошо! Как хочешь, любимая!
Она ждала и хмурилась. Он больше ничего не говорил и не появлялся из-за зарослей крапивы. Она еще помедлила.
— Ты где?
— Здесь!
Она встала, дошла до зарослей крапивы и увидела его в двадцати ярдах ниже по ручью. Он сказал:
— Теперь убедилась? Мне тебя не видно.
— Отойди подальше!
Она махнула рукой туда, где ручей исчезал за поворотом в пререплетениях ивняка и крушины.
— Зачем это? Ты же не собираешься купаться.
— Может, и соберусь, если ты отойдешь за ивы.
Он изобразил на лице покорность, повернулся и чуть отплыл.
— Хватит?
— Еще столько же! Давай-давай!
Он засмеялся и поплыл дальше. Она подождала, не вернется ли он. Он не вернулся. Она отошла туда, где была свалена его одежда. Небрежно брошенная золотая печать отсвечивала на солнце. Вода притягивала неудержимо. Кэмпион так часто мечтала об этой минуте, но она понимала, что ей хочется раздеться и по другой причине. Тень должна быть уничтожена.
— Кто-нибудь может увидеть! — крикнула она. Ответа не последовало.
Она снова подошла к сваленной на землю одежде Тоби. Все было тихо, кругом ни души. Можно вполне успеть окунуться и поплавать, прежде чем Тоби успеет вернуться из-за дерева.
Одна из двух лошадей подняла голову и уставилась на нее, отчего Кэмпион испытала какую-то глупую неловкость. Она снова посмотрела на горизонт, на стоявший в полумиле лес, потом вверх и вниз по ручью. Ей было жарко и страшно.
Ей и раньше бывало страшно во время купания, но то был страх перед Мэттью Слайзом и его кожаным ремнем. Этот страх был совершенно иного рода. Она сняла ботинки и чулки, расстегнула корсаж, развязала шнуровку на платье и присела, озираясь по сторонам. Как раньше, отчаянно колотилось сердце. Она решительно стащила через голову платье, развязала шнурки от нижней юбки, чувствуя, как солнце припекает голую спину. Затем выпрямилась, юбка упала, и больше на Кэмпион ничего не оставалось. Она помчалась укрыться в воде.
Ничто не изменилось. Все то же замечательное ощущение чистоты и прохлады, которое разливалось по всему телу. Она уже забыла, какая это радость. Неуклюже взмахивая руками, Кэмпион поплыла на середину ручья, чувствуя, как течение подхватывает ее, а ноги цепляются за камыши. Ей было хорошо, очень хорошо, вода поддерживала и очищала ее. Неподалеку от берега она встала на колени, наслаждаясь свежестью.
— Разве не здорово? — окликнул ее Тоби, оказавшись на расстоянии каких-нибудь сорока футов. Он нырнул, снова оказался на поверхности и подплыл поближе. Кэмпион подумала, не броситься ли ей на берег за одеждой, но он выпрямился и стоял в ручье.
— Иди погляди, как восьмипалый будет ловить форель. Она покачала головой.
— Тогда я к тебе подойду.
— Оставайся на месте, Тоби.
Он пошел медленно, борясь с течением.
— Когда поженимся, будем этим заниматься каждое лето. Если мы вернем себе Лэзен, то сможем огородить стеной часть рва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61