А как мы поженимся, давай вернемся в Петербург поскорее. И все успокоится. У нас начнется новая жизнь. А она тебя очень скоро забудет. С глаз долой, из сердца…— …вон, — кивнул Андрей.
Меж тем в соседнем имении томилась еще одна пропащая душа. Владимир Корф был на грани отчаяния. Уже несколько дней он не выходил из библиотеки, пытаясь разобраться в своих чувствах. Ему было стыдно за свой недавний поступок, унижение Анны ничуть не принесло ему радости. К тому же он в одночасье потерял друга и лишился симпатий Оболенского. И потом эта Полина… Еще чего доброго решит, что отныне ей все можно! Корф слышал, как она порывалась войти к нему в кабинет, но Варвара заняла подле барина все оборонительные рубежи и стойко охраняла его покой. Она и еду ему носила, и пыталась что-то в утешение сказать. Мудрая старуха что-то такое поняла, в чем пока и сам себе Владимир не признался, и оттого еще больше злился и замыкался наедине со своими мыслями среди книг и воспоминаний.— Ты любишь Анну, не так ли? — вдруг услышал Владимир голос отца — так явственно, так близко. — Признайся, ты любишь ее. И долго ли еще собираешься скрывать свою любовь под маской ненависти?— А что такое любовь? — с тихим отчаянием спросил Корф. Со дня похорон отец не оставлял его, он являлся ему, как живой, утешал, спорил, был рядом. — Да разве любовь — не такая же маска, скрывающая низменные чувства, похоть, сладострастие?— Они проявление слабости. Умение любить даруется сильным.— Любовь — удел благородных. Тратить ее на крепостных способны только безумцы, для которых достоинство — пустое слово! Даже Миша не смирился с ее происхождением!— Что тебе известно о ее происхождении ?!— Вы правы — ничего, — улыбнулся Владимир — даже удивительно, призраки, оказывается, тоже умеют сердиться! — Но вы сами виноваты — окружили все такой таинственностью, что даже сейчас я не могу распутать этот клубок лжи.— Это не моя тайна.— И вы поклялись унести ее с собой в могилу? Что ж, у вас все получилось. Поздравляю, вы сдержали слово. Но тогда перестаньте обвинять меня в непорядочности. Анна — моя крепостная, и я имею полное право распорядиться ее судьбой и жизнью по своему усмотрению.— Ты поступил подло, и ты прекрасно это понимаешь. Так же, как и то, что нет смысла скрывать истинные чувства, и прежде всего, от самого себя!— Да неужели же вы искренне полагаете, что любовь между мной и Анной возможна? Она уверена в моей ненависти к ней, а я не уверен, стоит ли ее разубеждать. Анна рассмеялась бы мне в лицо, приди я к ней с объяснениями. Меня она презирает, а любит Мишу — несмотря ни на что!— Ты ошибаешься. В сердце Анны никогда не было зла.— Но и любви тоже.— Ах, вот что терзает тебя! Я понял. Ты боишься, что она никогда не полюбит тебя. Ты боишься быть отвергнутым и оттого так жесток с ней!— Нелепый разговор! — воскликнул Владимир. — И вообще, все нелепо. Секреты, Анна. Зачем только вам понадобилось выдавать ее за дворянку?— А ты всерьез думаешь, что и тогда ты не влюбился бы в нее? Володя! Дай волю своим истинным чувствам к Анне. Ступай к ней, поговори. Попроси прощения. Она поймет.— Что, что она должна понять?— Что у тебя есть сердце, которое умеет любить! Что ты достоин ответного чувства!— А почему вы не спросите, желаю ли этого я?— Спроси себя сам — хочешь ли…— Хочу! — крикнул Владимир и очнулся.Взгляд его блуждал, веки покраснели, он по-прежнему сидел за столом отца в кабинете. Свечи в подсвечниках давно изгорели, оплавились белыми фигурными пятнами на малиновом сукне стола. Владимир присмотрелся — одна из напаенных воском фигур напоминала прелестную женскую головку с таким знакомым профилем и горделивым изгибом шеи. «Бред какой-то!» — подумал Владимир и стряхнул с себя это наваждение. Господи, до чего он дошел! Боевой офицер, не кланявшийся пулям и клинкам, все ночи напролет беседует с призраком собственного родителя и тоскует по крепостной актерке.
Владимир криво усмехнулся, но тут же ему стало стыдно. Отцу нет покоя из-за него. Он не может уйти, потому что не имеет права оставить сына с бедами один на один… Ведь это он в них повинен! Будь отец пооткровенней, кто знает, возможно, Владимир не стал бы так унижать Анну и сам не упал бы до такой степени в собственных глазах. Если бы отец умнее вел дела и не подпустил бы к управлению именьем этого прощелыгу с подходящей фамилией Шуллер, кто знает, возможно, и не было бы этой истории с долговой распиской Долгоруким. Все было бы иначе! Отец, отец, почему ты ушел? Так не вовремя, так внезапно…Владимир вздохнул: в одном отец все-таки прав, он должен разрубить хотя бы один из узлов, пока натяжение его петли не стало для него смертельным. Корф поднялся из-за стола и направился к Анне. Анна уже не спала, вернее, она так и не смогла заснуть в эту ночь. После полуночи в комнату девушки пробрался управляющий собственной персоной. Карл Модестович Шуллер был уверен, что строптивая крепостная теперь в его власти. Пришлось ей дать ему понять, что радовался он рановато, с минуты на минуту она ждет к себе князя Репнина. Что де столичному барину нечего больше церемониться с ней так, как если бы она была дворянкой, воспитанницей старого барона, мол, теперь прийти в ее комнату можно запросто, дав волю низменным желаниям.Шуллер еще не знал, что Репнин отказался от Анны. Кое-какие последние события Карл Модестович пропустил, ему было не до того, пока он изыскивал способы укрыться от гнева молодого барина. И вот теперь встретиться с князем у постели этой сумасбродки… Хорошо еще, что не закричала, а то не миновать бы ему барской плети. Шуллер не сомневался, за испорченный товар барин бы ему спуску не дал.После его ухода Анна долго не могла успокоиться, вся дрожала, и как ни укутывалась в теплую шаль, дрожь не проходила. Да, сейчас она обманула управляющего, но что будет завтра, когда ему откроется правда и он почувствует полную безнаказанность. Анне показалось, что силы ее уже на исходе, столько разом несчастий на ее голову! Нелепая смерть покровителя, старого барона Корфа, подлость Владимира, предательство Михаила. И только что новое унижение, она едва не стала наложницей отвратительного управляющего! Да не будет этого никогда!Анна решила, что, если Модестович снова придет, она либо себя убьет, либо его. А потом — будь, что будет! Анна так больше и не сомкнула глаз, и поэтому, когда уже засветло в дверь постучали, вздрогнула и бросилась к столу за подсвечником — он вполне мог сойти за оружие. Но дверь открылась, и в комнату вошел Владимир Корф — сосредоточенный и какой-то решительный. Приветствовал ее просто, не пытаясь оскорбить или унизить: «Доброе утро, Анна» — и все.— Вы что-то хотели, Владимир Иванович? — чуть охрипшим от волнения голосом спросила она.— Я должен с вами поговорить. Я хочу, чтобы вы знали, я сожалею о том, что произошло. Я был не прав, я понимаю, что унизил вас.— А чего же вы ждете от меня?— Не знаю. Я хочу загладить вину, и тоже не знаю — как.— Так вы просите у меня прощения, Владимир Иванович? Я не ослышалась?— Вы не ослышались, — с напряжением произнес Корф.Вы удивительный человек, барин! Вы приносите извинения крепостной?— Я говорю с вами не как с крепостной, а как с воспитанницей моего отца. Думаю, он тоже потребовал бы от меня этой сатисфакции.— А для чего воспитаннице барона Корфа эти извинения? Кто отныне посмотрит в ее сторону? Редкий сейчас не побрезгует общением со мной.— Анна! Ваш гнев — праведный, но, поверьте, я искренне раскаиваюсь в том, что сделал…— Мне стыдно взглянуть в глаза Сергею Степановичу. Михаила я, должно быть, больше никогда уже не увижу. Моя жизнь потеряла всякий смысл, и вы думаете, что ваших извинений достаточно? Или вы задумали что-то? Ах, да, я, кажется, все поняла!— О чем вы? — удивился Корф.Конечно, вам мало нанесенных мне оскорблений. Вы пришли извиняться за то, что еще готовы сделать. Разумеется, кому-нибудь понадобилась эта комната? Вашей новой фаворитке? Пожалуйста, я немедленно соберу вещи и уйду. Впрочем, у меня ведь и вещей-то своих нет. Все, что здесь есть, куплено для меня вашим отцом. Можете забрать их. Вот это платье… вот это…— Анна, опомнитесь! — вскричал Корф, видя, как девушка в холодном безумии принялась выбрасывать одежду из шкафа. — Анна, вы меня неправильно поняли!— Да, вот, я забыла! Как же это я забыла! — Анна дрожащими пальцами открыла выдвижной ящик стола и достала оттуда большой бархатный футляр. — Вот, барин, возьмите. Это подарок вашего отца. Ожерелье, достойное королевы, а не крепостной. Возьмите, чтобы потом не сказали, что я украла его!— Анна, перестаньте! Это ваши вещи!— Нет. Не мои. Эти вещи даны были благородной женщине, а не крепостной. Забирайте все!— Но мой отец хотел, чтобы вы ни в чем не нуждались.Прежде всего он хотел, чтобы я не испытывала недостатка в любви и уважении. А теперь их нет, так зачем мне эти дорогие побрякушки?— Прекратите, я прошу вас. Да послушайте же вы меня! — вскричал Владимир, понимая, что Анна уже на грани истерики.— Зачем, зачем все это… — продолжала твердить она, как Офелия, бродя между разбросанными по полу вещами.— Анна… — Корф шагнул к ней.— Уходите, — она страшно сверкнула на него мокрыми от слез глазами.— Зачем вы так? — тихо спросил Владимир и неожиданно для себя обнял ее и поцеловал. Сделал то, чего так страстно и тайно желал все это время.— Вы… — Анна не сразу, но оттолкнула его — слабым движением обессилевшего от борьбы человека. — Вы не лучше Карла Модестовича! И вы говорите, что пришли просить прощения!— Да…— Мне следовало прежде понять, зачем вы на самом деле пришли. Уходите.— Анна, я хотел вымолить у вас…— Отпущение давних грехов, и тут же совершили новый? Уходите.— Это желание было искренним!— Какое из них? — казалось, еще минута, и Анна лишится чувств — так звенел ее голос. — Единственное, что в вас искренно — это стремление любым способом получить то, чего вам так хочется.— Я буду надеяться, что вы сможете меня простить когда-нибудь…— Никогда, — оборвала его Анна, и Корф понял — она не шутит.Он выбежал из ее комнаты в еще большем смятении, чем был, когда собирался объясниться с Анной. Ее впечатлительность и столь глубокие переживания обезоружили его. Владимир поймал себя на мысли, что, мечтая добиться от Анны прощения, он думал только о самом себе. Его мучил гнет вины, но, испытывая потребность в самооправдании, он ни разу не задумался, а что же чувствовала та, которую он подверг такому унижению и позору.Анна опять оказалась сильнее и благороднее его, и от дознания этого душевная рана Владимира разверзлась жгучей язвой. Он даже зарычал от боли, пытаясь заглушить муки совести. Но все было тщетно. Владимир бросился в библиотеку и снова заперся там.Он не выходил из кабинета отца, пока Варвара не сообщила, что приехал Его сиятельство князь Оболенский. Корф вздрогнул — возможно, судьба давала ему случай исправиться. Владимир оделся для выхода и встретил князя в библиотеке.— Сергей Степанович! Я был уверен, что вы уже уехали. Но я рад вас снова видеть…— Добрый день, — холодно кивнул ему Оболенский. — Я действительно уехал, но лишь для того, чтобы прозондировать один важный для меня вопрос. И теперь имею к вам серьезный и вполне официальный разговор. Я хочу побеседовать с вами, барон, о вашей крепостной, чье искусство так поразило меня.— Анна? — обрадовался Корф.Да. Однако мне неловко называть ее крепостной, ибо ваш отец, знакомя нас, представил ее несколько иначе. Но вы на этом факте настаиваете, и я готов принять его как данность. Итак, я считаю ее талант поистине выдающимся, и хотел бы принять участие в судьбе Анны.— В каком смысле, Сергей Степанович? И прошу вас — садитесь.— Благодарю, — Оболенский выбрал кресло на отдалении от Владимира и сел на край сиденья, давая таким образом понять, что не собирается затягивать свой визит. — Меня будет мучить совесть, если я позволю пропасть этому дарованию.— Вы хотите сказать, что здесь она пропадет?— Пропадет ее необыкновенный талант. И поэтому я, от имени дирекции императорских театров и в память о моем дорогом друге, прошу вас позволить мне выкупить Анну для сцены. Я не требую от вас немедленного ответа. Я понимаю, что Анна для вас не просто крепостная и что вряд ли вы захотите так легко расстаться с ней. Но все-таки подумайте о моем предложении.— Мне не о чем думать, Сергей Степанович. Я согласен. Я глубоко сожалею о своем недавнем поступке и прошу вас принять мои извинения.— Надеюсь, вы говорите искренне, — Оболенский внимательно посмотрел на Корфа. — Хорошо. Давайте забудем об этом происшествии и, относясь к нему как к недоразумению, оставим перемалывать прошлое и вместе подумаем о будущем Анны. Она заслуживает лучшего, и вы, я думаю, это прекрасно понимаете.— Я подготовлю все необходимые документы для совершения этой… — Корф замялся — слово «сделка» как-то не вязалось с его обликом благородного героя. — Этой договоренности.— А я возвращаюсь в Петербург, и буду ждать сообщений от вас. И с еще большим нетерпением — приезда Анны. Всего доброго.Оболенский немедленно откланялся, а Владимир немного повеселел. Быть может, ему удастся хоть отчасти загладить вину перед отцом. И избавиться от Анны — что за глупость, в самом деле, бегать извиняться перед нервической барышней. Вырвать ее из сердца — пусть уезжает, поступает на сцену, играет свои роли. А он сумеет в конце концов залечить свои раны и забыть об этом страшном наваждении. И никогда, никогда больше ни одной даме не удастся разбить ему сердце и заставить плясать под свою дудочку.В дверь опять постучали, и Владимир, решив, что это вернулся Оболенский, сам подошел к двери. Но едва он открыл ее, как получил сильнейший удар в челюсть — на пороге стоял Репнин.После того, как ему самым неприглядным способом была открыта тайна Анны, и Михаил уехал из имения Корфов, как ему казалось, навсегда — с разбитым сердцем подальше от разрушенных надежд и погубленной мечты о счастье, он опять встретил цыганку Раду. Словно платок, что она дала ему на прощанье в день их знакомства, и впрямь был заколдован и привел князя в табор — в объятия его красавицы-хозяйки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22