.. Стены собственного кабинета надвигаются на меня, потолок давит, и, чтобы не задохнуться в этой каменной коробке, я выбегаю на улицу. Я жажду встретить знакомого, друга, заглянуть в его добрые, умные глаза, увидеть его светлую улыбку, пожать его честную теплую руку. Вот и он!
- Здравствуй, Заза!
Милый мой, дорогой, хороший человек! Воротник твоей белоснежной сорочки чуть протерт, и обувь твоя изрядно потрепана. Но загорелое твое лицо светится искренней радостью, и улыбка твоя чиста и открыта...
- Устал? - спрашивает он.
- Устал. Очень устал. Вот здесь болит! - Я кладу руку на свое темя.
- Тяжелая у тебя работа... Как ты поседел, дорогой! - говорит он тихо.
- Ты на перерыве? - спрашиваю я.
- Какой там перерыв! Бегу на совещание... - Он бросает взгляд на часы, - видно, опаздывает.
- Загляни ко мне, не стесняйся, если что понадобится... - говорю я.
- Не дай бог! - смеется он. - А просто так зайду непременно!
- Да, да, зайди просто так! - прошу я.
Мы расстаемся, и мне становится легче на душе. Я вспоминаю, что есть на свете чистый воздух и прозрачная речка, молодая трава и зеленое дерево, живой цветок и поющая птичка, и что небо не всегда облачно, и что на нашей многострадальной Земле не так уж много грязи и зловония, как это кажется авторам тех анонимок... Эти письма следовало бы сжечь, но - увы! некоторые из них содержат правду. Их нужно проверить. Вот еще письмо. Оно касается лично меня.
"Уважаемый "министр"!
(Слово "министр" почему-то в кавычках.)
Не думайте, что на свете нет правды и зло не наказывается. Придет в ваш черед, увижу я и вашу жену с "передачей" в руках у дверей "губернской"! Чингисхан и Тамерлан - и те не причинили Грузии столько зла, сколько творите вы! Тюрьмы полны грузин! О чем вы думаете! И вы называете себя грузином?! Подобного вам "грузина" следует убить как собаку!"
"Судьба". Так подписан этот грязный пасквиль.
Слепец! Неужто он не понимает, что я - министр внутренних дел республики, за мной - войска, оружие, закон. У меня мощный институт современных средств розыска, уникальные экспертные лаборатории. Я могу за один день установить личность этого глупого анонимщика и...
Я сжигаю письмо в пепельнице. Бумага горит, тлеет, и легкие хлопья пепла, словно мотыльки, начинают кружить в воздухе.
Я нажимаю кнопку электрического звонка. Входит секретарша.
- Тиночка, возьми почту и захвати заодно пепельницу, вытряхни ее как следует...
- Вас ожидает какая-то пожилая женщина...
- Кто такая?
- Чья-то мать.
- Мать? Пусть подождет немного.
- Она давно ждет.
- Что ей надо?
- Она хочет видеть вас! - улыбается девушка.
- Чему ты улыбаешься?
- Все они хотят видеть вас. Я спрашиваю - "по какому делу?" Они отвечают одинаково: "Об этом я скажу самому министру!"
- Пусть войдет.
В кабинет вошла седая, но довольно еще моложавая и очень симпатичная женщина в старом коверкотовом плаще, с синей в белую крапинку косынкой на шее. Я привстал, поклонился и сел. Женщина ответила исполненным достоинства кивком головы. Лицо, весь облик женщины показались мне знакомыми. Боже мой, где я мог ее видеть?
- Садитесь, пожалуйста!
Женщина приблизилась к длинному приставному столу и присела на крайний стул. На лице ее - грустном и гордом - ясно отражались следы страданий и душевной борьбы; видно было, что она долго колебалась, прежде чем решилась прийти ко мне, - такие люди редко, разве только в исключительных случаях, идут к кому-нибудь с просьбой. Женщина волновалась. Левой рукой она комкала платок, а ее лежащая на столе правая рука с двумя пожелтевшими пальцами заядлой курильщицы заметно дрожала.
- Что вам угодно, уважаемая? - спросил я.
- Я пришла по поводу моего сына, - ответила женщина. И голос ее дрогнул, рот покривился.
Я быстро поднялся, поставил перед ней стакан с водой и положил пачку сигарет.
- Вот, пожалуйста, выпейте воды, закурите, успокойтесь и потом расскажите все. Только не надо плакать, иначе ничего у нас не получится.
Женщина отпила воду, но к сигаретам не притронулась.
- Кто вы? - спросил я.
- Я мать Зазы Накашидзе.
- Заза Накашидзе... Заза Накашидзе... Мой тезка... Не могу припомнить такого... Что же с ним приключилось?
- Мой сын арестован в связи с убийством в ресторане...
- А-а-а, убийство в "Мечте". Нашумевшее дело... Как вас величать, уважаемая?
- Анна, Анна Накашидзе.
- Мне кажется, уважаемая Анна, слово "в связи" в данном случае неуместно... по отношению к вашему сыну...
- Вы правы, сын мой!.. Простите, что я так обращаюсь к вам.
- Ради бога!.. Продолжайте.
- Мой мальчик действительно не связан с этим делом... Он просто присутствовал при этом... убийстве.
- Так говорит каждая мать и каждый обвиняемый, если он не схвачен с ножом или с револьвером в руках.
- Я знала, что именно это услышу от вас... Знаю, что каждая моя фраза и каждый ваш ответ будут безнадежно шаблонны...
- Что же нам делать?
- Вы должны поверить моему честному слову... Моему и моего мальчика.
- А как быть с показаниями восьми свидетелей и заключением следователя, которые, кроме честного слова, подкреплены еще и фактами?
- Я понимаю вас, уважаемый товарищ министр, но поймите и вы: мой сын - не фреска, которую можно закрасить, а затем нарисовать заново.
- Как вы сказали?
- Человек - не фреска, которая смотрится лишь в одной плоскости. Человек - это скульптура, которую следует обозревать с той точки, с которой она воспринимается всего лучше, всего красивее.
- Вы правы, уважаемая Анна, но убийство, совершенное в ресторане, это не искусство и тюрьма - не выставочный зал.
- Ответ остроумный, но неверный. Если воспитание человека искусство, то человека следует рассматривать как произведение искусства.
- Но почему вы думаете, что ваш сын - произведение искусства, а я, мои сотрудники и свидетели - толпа профанов, тупо глазеющая на экспонаты выставочного зала?
- Я имела в виду не вас. Но ваш следователь Гагуа действительно может оказаться в роли профана, ничего не понимающего в искусстве...
- Почему?!
- Потому что ему не хватает именно того, в чем так нуждается мой сын.
- То есть?
- Человеколюбия, вдумчивости и терпения.
- Чем же тогда располагает, по-вашему, Гагуа?
- Одним Уголовным кодексом.
- А разве этого мало?
- Мало! Без гуманности и доброты - очень мало!
- И вы уверены, что, если я передам другому следователю дело вашего сына, это спасет его?
- Безусловно.
- Впервые вижу мать, настолько уверенную в правоте своего сына!
- Я верю не сыну, а самой себе.
- Хорошо, если так.
- Да, так, потому что я вырастила его не убийцей!
- Ни одна мать не растит сына убийцей, морфинистом и вором.
- Уважаемый товарищ министр, дайте мне свидание с сыном!
- До окончания следствия свидание исключено.
- Разрешите свидание, и он мне скажет всю правду!
- Невозможно!
- В порядке исключения!
- Такие исключения у нас не приняты.
- Он мне признается во всем!
- Вы так думаете?
- Уверена!
Мне стало не по себе. Неужели она так уверена в своих силах и в честности своего сына, что обещает мне сделать то, что обязан сделать я, установить причину?! Как мне быть? Отказать ей? Разрешить?
- Как бы вы поступили на моем месте? - спросил я.
Женщина улыбнулась.
- Чему вы улыбаетесь?
- На вашем месте я освободила бы всех заключенных и вывесила бы в тюремных окнах белые флаги. Поэтому-то, наверно, я и не сижу на вашем месте...
- Вот видите, значит, я прав!
- Разумеется, вы правы. Но теперь поставьте на мое место вашу мать!
- Этого я не могу представить, потому что никогда моя мать не станет матерью уб... - Я запнулся.
Женщина опустила голову.
- Хорошо. Я постараюсь устроить свидание! - сказал я.
- Наверно, у вас очень много просителей? - спросила она, вставая.
- Раньше было больше. Теперь почти нет.
- Почему?
- Убедились, что я никому не помогаю.
- Неправда. Ваши глаза говорят обратное.
- Не льстите мне. Если ваш сын виновен, я палец о палец не ударю ради него!
- Спасибо. Больше мне от вас ничего не нужно!
Женщина повернулась и вышла из кабинета, даже не попрощавшись со мной...
Я снял телефонную трубку, набрал номер.
- Полковник Асатиани слушает!
- Принесите мне дело обвиняемого Зазы Накашидзе.
- Слушаюсь, товарищ генерал!
Дело обвиняемого Зазы Накашидзе... Дело обвиняемого Зазы Накашидзе... Оно переходит из рук в руки, из комнаты в комнату, из коридора в коридор... И я вдруг вспомнил - кто эта женщина!
До того, как меня арестовали, она была моей родной матерью, а я до того, как стать министром, был ее родным сыном...
- Доброе утро, убийцы! Доброе утро, воры! Доброе утро, грабители, мошенники, растратчики, аферисты, распутники! Доброе утро, чтоб вам провалиться! Просыпайтесь, вставайте! - вопит Шошиа.
Камера потягивается, кряхтит, вздыхает и... просыпается. Просыпаюсь и я. На моей подушке весело играет пробравшийся сквозь оконную решетку луч солнца.
- Что за наказание! Человеку не дадут поспать! - ворчит Девдариани.
- Доброе утро, Заза! - приветствует меня Шошиа.
- Доброе утро, Шошиа! - отвечаю я.
А луч солнца уже соскользнул с подушки и полез по стене. Еще минут пять, и он уйдет из камеры...
- Как спалось, дорогой Заза? - интересуется Шошиа.
- Так себе, Шошиа, - нехотя отвечаю я.
- Что, сон дурной приснился?
- Странный, странный сон, Шошиа!
- Какой?
- Приснилось мне, что я - министр внутренних дел! - признался я.
- Ну, а дальше?
- Что - дальше?
- Что же ты сделал?
- А что я мог сделать за каких-то полчаса?
- Господи, он еще спрашивает! За полчаса Обэхээс тридцать человек наших арестовал, а ты, министр, не сумел освободить всего каких-то девять?
- Каких девять? - не понял я.
- Да нас же, нас, кого же еще, эгоист ты паршивый! Чтоб ты сгнил в этой тюрьме! Был министром и не вспомнил друзей, да еще каких друзей? Боже, где твоя справедливость? Такого дурака во сне министром назначаешь, а мне всю ночь снится один ежевичный сок!.. Люди, убейте этого мерзавца!
Я чувствовал себя виновным и поэтому молчал понурив голову.
- Шошиа! Если ты еще раз вздумаешь будить нас спозаранку, пеняй на себя! - предупредил Девдариани.
- А что, Лимон, разве я не прав?
- Прав, но я все же предупреждаю тебя! - повторил Девдариани и начал одеваться.
- Шошиа нагнулся ко мне:
- Заза, ты на самом деле был министром?
- Был, Шошиа, был. И впрямь я поступил как эгоист! Каюсь!
Шошиа задумался.
- Будь осторожен, Заза... Большой человек во сне не к добру! Вот мне, помню, в сорок первом приснился директор нашей школы, а на другой день началась война!.. Эх... - Шошиа вздохнул и стал карабкаться на окно.
- Пришел!
- Кто, Шошиа?
- Этот, наш пьяница!.. Ну, налей же!.. Налей, скотина!.. Не отказывай человеку!.. Налей в долг, бессовестный. Двадцати копеек жалеешь? Выйду, отдам тебе червонец!.. Уф, слава богу, налил!.. Но что он делает?.. Вот идиот!
- В чем дело, Шошиа?
- Пену сдувает! Дурак! Там ведь и без того полкружки!.. Не могу смотреть на такую глупость!.. - Шошиа почти плакал.
- Что же ему делать, Шошиа! Вся прелесть - в сдувании пены! Забыл разве? Вот так... - Я показал, как берут в руки кружку с пивом, как сдувают пену, как не спеша, смакуя, начинают тянуть холодный напиток... И вдруг мне до потери сознания захотелось выпить хоть глоточек пива.
- Прав ты, прав, дорогой Заза! - вздохнул Шошиа.
- Шошиа, Саят-Нову не видел во сне? - спросил Гулоян.
- Знаю я, зачем ты вспомнил Саят-Нову! - догадался Шошиа. - Песни моей захотелось послушать? Нет, не видел!
- Э-э-э, что же ты тогда видел?
- Не говори!.. Вчера всю ночь я провел на улицах Тбилиси... Кутил на Мтквари с зурначами... Потом пошел в Сиони. Зажег свечи. Потом помолился богу, поблагодарил его за освобождение и обещал навсегда забыть про государственные деньги. А потом вернулся в церковь, поставил новые свечи и попросил бога: "Разреши мне, боже, брать самую малость!" А бог отвечает: "Знаю я тебя! Небось отхватил миллион с хвостиком!" Хорошо еще, не знал старик, что этот "хвостик" - девятьсот тысяч!
- Новыми или старыми? - спросил удивленный Чейшвили.
- Болван! Миллион девятьсот тысяч новыми - весь бюджет Грузии. Старыми, конечно! А твоя зарплата?
- Сто двадцать.
- Значит, ты из-за каких-то тридцати рублей сидишь в тюрьме! Кто же ты после этого, если не идиот?!
- Конечно, тебе - хищнику и расхитителю социалистической собственности - легко говорить! Для тебя тридцать рублей пустяк!
- Чейшвили, кем ты работал на воле? - спросил вдруг молчавший до этого Гулоян.
- Инженером.
- А еще?
- Ну... Имел общественную нагрузку... - Чейшвили почему-то воздержался от точного ответа.
- Какую? - пристал Гулоян.
- Был агитатором.
- Значит, был флагом, а потом к тебе приделали дерево, да?
В камере захохотали.
- Ну, что я говорил? - крикнул Шошиа. - Идиот и есть!.. Эх, Чейшвили, ты только выпусти меня отсюда, и я обещаю, всю жизнь буду содержать тебя, твоего следователя, твоего прокурора, твоего судью и даже щенкам твоим я буду выплачивать алименты!
- Отдай мне деньги, которые ты украл у государства, и я сам буду содержать тебя и твою Сиран!
- И не стыдно тебе вымогать взятку у меня, у заключенного?
Звякнул засов. Шошиа вмиг соскочил с окна. Отворилась форточка, и в камеру заглянула весна.
- Здравствуйте, преступнички! - пропела Нуну и улыбнулась обворожительной улыбкой.
- Здравствуйте! - стоном выдохнула камера. Все встали.
- Ну, на что жалуетесь?
Гм, на что мы жалуемся? Взгляни на нас, милая наша Нуну! Как ты думаешь, на что мы можем жаловаться? На многое. Не хватает нам женской ласки, любви, человеческого тепла, улыбки, слез, доброго слова... Ты пришла к нам, как дыхание весны, цветущая, пышущая жизнью, и ты спрашиваешь - на что мы жалуемся? Побойся бога, Нуну!
- Говорите же, у кого что болит? - повторила Нуну.
Мы бросились к двери.
- Голова!
- Люминал!
- Зубы, уважаемая Нуну!
- Люминал!
- Желудок, доктор!
- Люминал!
- Сердце болит!
- Люминал!
- Горло, Нуну! - сказал я.
- Вощеную веревку! - сказала она и протянула таблетку люминала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20