! Неужели нет в тебе хоть грамма крови, чтобы покраснеть?
- Уймись, Шошиа! Не надоело тебе скандалить? - подает голос Лимон.
Шошиа, испытывающий перед Девдариани робость, умолкает.
С минуту в камере царит молчание.
- Пришел! - раздается вдруг голос Шошиа.
- Кто пришел, Шошиа? - спрашиваю я.
- Тот самый пьяница! К пивному киоску подошел!.. Деньги кладет!.. Лей же, лей, бессовестный! Доливай! Видишь, у человека руки трясутся!.. Долил... Вах, вах, что он делает! Я сойду с ума!
- В чем дело, Шошиа?
- Дует этот болван! Пену сбивает! Боже, где твоя справедливость! Пей же, дурак!.. Вот так!
- Ну как, Шошиа, выпил?
- Выпил! И даже губы вытер!.. Вах, мне бы сейчас кружку холодного пива! Одну только кружку!..
- А еще чего, Шошиа? Мечтать так мечтать! - улыбается Лимон.
- Только кружку пива! - стонет Шошиа.
- И это все? - спрашиваю я.
- Эх, мой Заза! Что пиво! Крылья бы мне! Пару легких, сильных крыльев! Вылететь отсюда и - айда!..
- Так лети! Ведь ты - скворец!
- Крылья! Где их взять?
- Будут у тебя крылья!
- Когда же, мой друг, когда?
- Вырастут, Шошиа, вырастут! Ты еще птенец! - говорит Тигран.
- Уже не вырастут! Радуйся, Тигран! Вчера сон такой видел - не будет у меня крыльев!..
- Какой такой сон?
Саят-Нову* видел я во сне.
- Хватит горевать! - сказал он мне,
Не ищи пропавшее добро,
У других оно уже давно!
запел Шошиа.
_______________
* С а я т-Н о в а (1712 - 1795) - выдающийся тбилисский
поэт-ашуг. Писал на армянском, грузинском, азербайджанском языках.
- Врешь, Шошиа! Не так!
Ты напрасно, друг мой, слезы льешь!
Что пропало - того не вернешь!
поправил его Тигран.
- Это для меня не имеет значения. У Саят-Новы свое горе, у меня свое! - отмахнулся Шошиа и продолжал:
Гость я мира этого, друзья!
Гость уходит - уйду скоро я...
Прокурора можно провести,
От судьи же никак не уйти!..
- Вах! Ты сам слова сочиняешь, что ли? - удивился Тигран.
- Что тут сочинять? Пою то, что есть! - вздохнул Шошиа.
Прокурора можно провести,
От судьи же никак не уйти!..
Шошиа - скворец, но поет он словно соловей! Когда поет Шошиа, замирает вся тюрьма! Кому-кому, но Шошиа за пение не грозит карцер. Когда поет Шошиа, Тигран скулит, как побитый щенок.
Шошиа создан для свободы и песен... А по своей глупости сидит в тюрьме! Жаль!..
ЧЕСТНОЕ СЛОВО
Дверь камеры с шумом отворилась. Показался надзиратель. Все встали.
- Выходи, Накашидзе! - сказал он.
- С вещами? - спросил я.
- Нет, с мебелью!.. Выходи на допрос!
Я не спеша вышел из камеры.
- Шагай быстрей, руки за спину! - приказал надзиратель.
Я выполнил приказ.
Миновали коридор, по лестнице спустились во двор.
Я иду впереди, надзиратель - за мной.
Из противоположного корпуса выводят заключенного - наверное, с допроса.
- Повернись лицом к стене и стой! - велит надзиратель.
Я выполняю и этот приказ.
Проходят те двое.
- Здравствуй, Арсен! - обращается чужой надзиратель к моему.
- Здравствуй! - отвечает мой.
- Есть закурить?
- Хочешь "Приму"?
- Хоть стрихнин! Настроение у меня собачье! - отвечает тот. - Чего уставился? Пройди и стой у дверей! - говорит он своему заключенному. Тот идет и двери.
- Вор? - спрашивает мой надзиратель.
- Вор. А твой?
- Убийца.
- Гм, а похож на человека... Встретишь такого на улице - поди разберись, кто он такой! - говорит чужой.
- Что с тобой, почему ты не в духе? - спрашивает мой.
- Ребенок у меня тяжело болен... Врач прописал такое лекарство негде достать...
- А у евреев?
- Эх, куда там теперь...
- Что за лекарство?
Тот расстегнул нагрудный карман гимнастерки, достал листок бумаги и по слогам прочитал:
- Кор-да-рон. Слыхал?
- Нет.
- Ну, будь здоров!
- Дай тебе бог!
Мы вошли в противоположный корпус, поднялись на второй этаж и остановились у комнаты No 36. Надзиратель приоткрыл дверь.
- Нет его... Заходи, подождем, он скоро вернется.
Надзиратель уселся в кресло следователя, я напротив, на стуле. На столе лежало наше - Ростома Амилахвари и мое - дело. Надзиратель раскрыл его, пробежал глазами заглавный лист, потом захлопнул папку и взглянул на меня.
- Подумать только, что делает вино! Губит, губит оно человека!.. Вот я, например, однажды в Сололаки... - Он вдруг вспомнил, что разговаривает с заключенным, и умолк.
- Ты убил? - спросил он в упор.
- Нет! Не убивали ни я, ни мой товарищ!
- Значит, он сам покончил с собой? - усмехнулся надзиратель.
- Что вы за народ! Почему вы не хотите мне верить?! Говорю же я: подошел к нам какой-то пьяный, нес какую-то чепуху, а потом разозлился, взял да и запустил бутылкой в своих дружков!
- Подошел к вашему столу?
- Да!
- Разозлился?
- Да!
- Запустил бутылкой?
- Да, бутылкой! - Я покосился на графин с водой. Надзиратель переставил графин ближе к себе.
- А на своем столе он не нашел бутылки?
- Да, не нашел!
- Ну-ка, подай мне твой стул! - попросил надзиратель.
- Как же подать, когда он привинчен к полу?
- А ты знаешь, почему он привинчен?
- Чтобы заключенный не обрушил его на голову такого следователя, как ты! - разозлился я.
Надзиратель рассмеялся.
- А я думаю - наоборот!
На этот раз рассмеялся я.
- Почему ты не веришь, что я не убийца?
- Я, может быть, и верю, но чем ты докажешь?
- Докажу!
- Бог тебе в помощь...
- И все же ты не веришь!
- Понимаешь, с одной стороны, я готов поверить тебе - лицо у тебя доброе, хорошее. Но, с другой стороны, как вспомню убитого... Ну, если б ты сказал, что убил его случайно...
- Какого черта - случайно! Не убивал я!
В комнату вошел следователь. Мы встали.
- Вот, начальник, привел! - отрапортовал мой надзиратель.
- Хорошо. Подожди в коридоре, - ответил следователь, усаживаясь за стол.
Надзиратель вышел, но тотчас же вернулся.
- Извините, начальник, сигареты его случайно захватил! - Он положил на стол передо мной пачку "Примы" и спички и быстро покинул комнату. Что-то теплое разлилось по моему телу, к горлу подкатил соленый комок.
Следователь Гагуа расследует дело с первого же дня нашего ареста. Собственно, он уже закончил следствие, составил обвинительное заключение и ждет лишь наших подписей, чтобы передать дело в прокуратуру. Но мы отказываемся от подписания обвинительного заключения. Гагуа, конечно, давно плюнул бы на это - он может обойтись и без наших подписей, - но ему мешает одно формальное, по его мнению, обстоятельство: до сих пор не допрошен человек, который в тот злополучный вечер подходил к нашему столу и из-за которого, по существу, и разгорелся весь сыр-бор. Вот уже второй месяц Акакий-Како-Каки лежит в больнице с сотрясением мозга.
Каждый день, за исключением субботы и воскресенья, Гагуа вызывает меня к себе и задает одни и те же вопросы. Вот и сейчас он сидит передо мной. И я знаю наизусть, что он скажет, что он сделает, куда он посмотрит... Это становится невыносимо!..
Сейчас он вынет расческу из кармана кителя... Вынул.
Проведет расческой по жидким волосам... Провел.
Дунет на расческу и положит ее в карман... Положил.
Подойдет к окну, откроет его... Открыл.
И снова сядет... Сел.
Потом согнет толстые пальцы, забарабанит до столу и скажет: "Мда-а-а..."
- Мда-а-а... До каких же пор ты думаешь отнекиваться, а?
Боже мой, какая у него большая голова и какой низкий лоб!
- Тебя спрашиваю! Долго мы еще будем играть в молчанку?
- Товарищ Гагуа... - начал я.
- Я тебе не товарищ! Я - капитан милиции Виктор Адольфович Гагуа, следователь, - поправил он меня.
- Я не нуждаюсь в снисхождении, уважаемый следователь, я понимаю ваше затруднительное положение, но ведь и вы должны войти в мое безвыходное положение...
- Накашидзе, я не обвиняю тебя в умышленном убийстве. В состоянии опьянения ты запустил в человека бутылкой, что и явилось причиной его смерти. Это несколько облегчает твое положение.
- Я не нуждаюсь в снисхождении, уважаемый следователь, я требую установления истины!
- Истина установлена. Она установлена показаниями восьми свидетелей. Ты читал эти показания.
- Уважаемый следователь, в сотый раз я повторяю вам: эти люди не могли дать иных показаний! На их месте я поступил бы так же.
- Чего же тебе еще надо?
- Единственная моя надежда - Акакий Харабадзе.
- Пострадавший Харабадзе благодаря тебе и твоему дружку сейчас в тяжелом состоянии. У него сотрясение мозга.
- Подождем!
- Долго же тебе придется ждать, Накашидзе! Кроме того, показания Харабадзе для меня не имеют решающего значения. Меня интересует другое: кто из вас двоих убийца - ты или Амилахвари? Впрочем, и это не столь важно. На суде вы сами договоритесь между собой. Но вы - трусы, ничтожества! Убили человека, а теперь все сваливаете на кого-то другого!
- Я ни на кого ничего не сваливаю! Бутылку бросил Харабадзе!
- Как тебе не стыдно, Накашидзе! Подумай, что ты говоришь: Харабадзе подошел к вашему столу, взял бутылку и швырнул ее в своего товарища?
- Да.
- Разве не проще было ему схватить бутылку со своего же стола?
- Проще.
- Зачем же ты упрямишься?
- Но ведь мог он поступить так, как говорю я?
- Нет, не мог!
- Почему? Почему не мог? Допросите его!
- Накашидзе, твое запирательство - тоже преступление!
- Преступление - держать невиновного под арестом!
- Невиновного?
- Допросите Харабадзе!
- Хорошо. Допросим. И он скажет - убили Накашидзе и Амилахвари. Что тогда?
- Если он порядочный человек, не скажет!
- Допустим, сказал. Что тогда?
- Тогда... тогда... - я запнулся.
Действительно, что же будет тогда? Ведь тогда мы погибли - я и Ростом!
- А если он вообще ничего не вспомнит?
Господи, ведь возможно и такое!
- А если он умрет?
Что? Что он сказал? Умрет Харабадзе?! Нет, этого не может быть! Он не имеет права умирать! Еще чего! Погубил нас, а теперь умереть? Это проще простого - умереть! Нет, он должен жить! Смерть Харабадзе - это смерть моя, Ростома, наших матерей!
- Нет, уважаемый следователь! Харабадзе не имеет права умирать! крикнул я, вскакивая со стула.
- Мда-а-а... Подобного тебе нахала я еще не встречал, Накашидзе!.. Ладно, подпиши заключение, и кончим базар!.. Тем более что Амилахвари сознался во всем.
- Ложь! Я не верю ни одному вашему слову! Дайте мне очную ставку с Амилахвари!
- А как насчет "боржома" с похмелья?
- Издеваетесь?
- Накашидзе, пойми же: все улики против тебя! Назови хоть одного человека, свидетельствовавшего в твою пользу, и я сегодня же освобожу тебя!
- Я, я сам этот человек!
- Ты?!
- Да, я!
- Как я могу поверить тебе, тебе, который не верит ни одному моему слову?
- Поверьте моему честному слову! Других доказательств у меня нет!
- Честное слово... - повторил следователь, - правосудие не может основываться на честном слове... Нет, брат, на честное слово я не поверю даже родному отцу...
- Значит, нет на свете ни чести, ни совести, ни доверия?!
- Подобные понятия Уголовным кодексом не предусмотрены.
- Но есть же и другой - моральный кодекс?!
- Накашидзе, Уголовный кодекс составляли люди высокой морали и нравственности!
- Дайте мне встретиться с Амилахвари!
- Нет!
- С матерью!
- Не имею права. Следствие еще не закончено.
- В таком случае больше не вызывайте меня! Я не стану вам отвечать!
- Воля твоя... - Следователь нажал кнопку звонка.
- Отведи его! - приказал он вошедшему надзирателю. - А ты, Накашидзе, сопляк! Будь у меня право, я набил бы тебе морду!
- Что поделаешь, уважаемый следователь, мы оба терпим бесправие, иначе я тоже с удовольствием набил бы морду вам! - ответил я и вышел.
"КАРТЛИС ЦХОВРЕБА"*
Гигла Мошиашвиди (нижние нары, второй ряд) - скромный, тихий парень лет двадцати пяти. До ареста он работал в Гагре продавцом обувного магазина. Попался Гигла на продаже по спекулятивным ценам бесфактурных лаковых туфель.
_______________
* "К а р т л и с Ц х о в р е б а" ("Житие Грузии") - свод
грузинских летописей, начавших складываться с XII в. Важнейший
источник по истории древней и средневековой Грузии.
Гигла добряк. Полученные из дому посылки он делит между всеми поровну, сам же не дотрагивается ни до чего чужого, особенно до мяса.
Дни напролет сидит он себе тихо-смирно и мурлычет одну и ту же глупую песенку:
Люблю я лавки Сабуртало
Братьев-евреев там ведь полно.
Что вы желаете - драп? Коверкот?
Цена ему двести - берем пятьсот!..
Товар продается - деньги плывут.
Бедного еврея в тюрьму ведут...
Люблю я лавки Сабуртало
Братьев-евреев там ведь полно...
- Люди, вы видели второго такого беззаботного человека? - вопрошает со своей галерки Шошиа. - Сидит и поет, сидит и поет!
- А о чем мне заботиться, дорогой мой Шошиа? - спокойно отвечает Гигла. - Не сегодня, так завтра я выйду отсюда.
- Жди! Кабы выпускали таких, как ты, я давно был бы дома!
- Мне нельзя быть в тюрьме. Вот увидишь, не сегодня, так завтра меня позовут: "Мошиашвили, с вещами!"
- Это почему же тебе нельзя быть в тюрьме? Депутат ты, что ли?
- Да, депутат! - смеется Гигла.
- Чего же ты скрывал, болван! Собирай вещи и уходи!..
- Уйду, Шошиа, уйду! Дай только людям время повернуться!
- Каким людям, Гигла?
- Тем, кто остался на свободе. Они раздобудут хоть пуд золота, но меня отсюда вызволят. Вот увидишь! - И Гигла снова запел:
Люблю я лавки Сабуртало
Братьев-евреев там ведь полно...
- Слушай, - оборвал его Шошиа, - побойся бога! У тебя ведь ни слуха, ни голоса! Пожалей нас.
- Отстань, Шошиа, пусть человек поет в свое удовольствие. Мы ведь не мешаем тебе петь! - заступился за Гиглу Девдариани.
- Лимон, дорогой! Я пою печальные песни, а он? Что он поет? Одни слова чего стоят!
Я и Тигран играем в шахматы. Шум в камере мешает Тиграну, и он демонстративно затыкает пальцами уши.
- Шах! - говорю я.
- Не шах, а киши!* - поправляет Тигран.
_______________
* К и ш и - по-грузински "шах".
- Извиняюсь. Киши!
Тигран долго вглядывается в доску.
- Чем? - спрашивает он наконец.
- Конем!
- Это не конь, а всадник!
- Дурак, это конь, а всадником называют человека, сидящего на коне!
- Ва-а! - удивляется Тигран.
Я взял коня и поднес его к носу Тиграна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20