Как и все остальные внуки Клары, Готье обожал свою бабушку. И питал к ней достаточно уважения, чтобы не лгать. Вся ее жизнь была образцом мужества и здравого смысла, ее авторитет в клане Морванов был непререкаем, так что обращаться с ней, как с нервной старухой, было просто недопустимо.– Мне нужна правда! – недрогнувшим голосом потребовала Клара.И Готье, ни с кем не советуясь, выложил эту правду. Надежды нет, Шарль умрет. Это вопрос нескольких часов, быть может, дней. Почечное кровотечение остановить невозможно.При этих словах Клара пошатнулась, и Готье подхватил ее, дал ей выпить несколько капель дигиталина. Шарля привезли в больницу Валь-де-Грас, в отделение профессора Мазойе, и Готье поместил дядю в отдельную палату. Результаты обследования и рентгена были неутешительны.Даниэль тут же примчался на авеню Малахов. Два кузена позвонили Мари в контору, потом в Валлонг и решили немедленно отвезти бабушку в больницу.К Шарлю вызвали самых крупных специалистов, но его состояние оставалось прежним. Он был в сознании, ему вводили сильные дозы морфия. Когда его мать, поддерживаемая Даниэлем и Готье, вошла в палату, он дремал.– Шарль… – выдохнула она, приказывая внукам остановиться.Бессильно откинувшись на подушке, обвитый трубками, ее сын выглядел беззащитным, как постаревший ребенок. Это зрелище было невыносимо. Он стойко встречал даже самые страшные беды и не прятался от опасностей. А теперь перед ней лежал беспомощный человек, от его былой ярости, холодности и силы не осталось и следа. Клара знала, что Шарль не будет бороться за жизнь.Вцепившись в руку Даниэля, она сделала внукам знак пропустить ее вперед.– Это я, мой дорогой, – помертвевшим голосом произнесла она. – Ты так меня напугал.Шарль открыл глаза, попытался сосредоточить взгляд на матери. Взгляд его был мутным и бессмысленным, но он все-таки узнал Даниэля и Готье.– Сколько мне осталось?Говорил он с трудом, слов было почти не разобрать, но Готье прекрасно понял, о чем его спрашивают.– Не знаю, Шарль… Мало… Очень мало…Он не мог скрывать правду. Его профессиональный долг не позволял ему обманывать дядю в последние минуты жизни. Спокойным профессиональным жестом Готье взял руку Шарля, пощупал пульс, а тот обратился к Даниэлю:– Где твой брат?– В Валлонге. Он полетит самолетом, прибудет вечером.Клара встала по другую сторону кровати, и внуки не мешали ей. К ее отчаянию примешивалась смутная тревога, и не только из-за Шарля.– Я останусь тут, – проговорила она и опустилась на пластиковый стул.Шарль повернул голову в ее сторону; от этого невероятного усилия на висках выступил пот. Серые глаза утратили металлический блеск от боли, заглушённой морфием, и взгляд снова стал мягким, как в молодости, как сейчас у Винсена.– Мама, помешать мне ты не сможешь, – устало проговорил он.Он не боялся смерти, он хотел только маленькую отсрочку, и Клара чуть не заплакала. Шарль не имел права уйти раньше нее, не мог опять убить ее и вынудить пережить грядущие муки.– Пожалуйста, – чуть слышно попросила она.Но Шарль снова погрузился в сон; Клара с трудом подавляла рыдания.– Ты не выздоровеешь, если не выпьешь лекарство!– Юдифь, я здоров…– Это с температурой сорок? Да ты весь в поту. Давай я сменю простыни.Она протягивает ему свой голубой халат, и он смеется в ответ.– Из тебя получится отличная медсестра! Запишись в Красный Крест! Если меня подстрелят, то мы…– Шарль!Нельзя напоминать ей о скором отъезде, повестка пришла два дня назад, а его, как назло, свалил грипп. Но сегодня утром он счастлив: ему становилось лучше, и скоро он вновь окажется за штурвалом самолета.– Война скоро кончится. Не бойся, любимая, со мной ничего не случится.Она протягивает ему одежду, а он хватает ее за руку и быстро притягивает к себе. Юдифь пытается подняться, но он не отпускает ее.– Дети еще спят? – шепчет Шарль.Скоро они разлучатся, а он все никак не может оторваться от нее.– Я буду писать тебе каждый день, – обещает он, вдыхая запах ее волос.Она уже не вырывается, а обвивает руками его шею и целует. Всю ночь она смотрела на него, когда он спал. И он это знал, потому что часто просыпался и видел в свете ночника нежный взгляд жены. На рассвете она встала и на цыпочках пошла гладить его форму. Эту работу она не доверит горничной. С сегодняшнего дня ее муж больше не мэтр Морван – молодой адвокат с большим будущим, а лейтенант Морван – военный летчик.– Не забывай меня, – как-то странно говорит она.Он ладонями берет ее лицо, немного отстраняет от себя. Он долго смотрит на лоб с черной челкой, в глаза с длинными ресницами, на тонкую бархатистую кожу, чувственный рот. Юдифь еще не подкрашена: она принесла мужу завтрак и лекарства, а теперь чай остывает.– Я люблю тебя, Шарль.Она произносит это одними губами. Он привлекает ее к себе, много-много раз повторяет ее имя. Внезапно им овладевает какая-то тревога, и, пытаясь рассеять ее, он так сильно обнимает жену, что та вскрикивает, и это не жалоба – это зов.Глядя в белый потолок, Шарль ничего не понимал. «Не забывай меня», – просила Юдифь. Слова еще звучали у него в ушах. Забыть се? Нет, это невозможно! Она по-прежнему с ним, она никогда от него не отступит.Воспоминания нахлынули на него, но он вернулся к реальности. Немец, больница. Почему судьба так изощренно настигла его? Через семнадцать лет встретиться на парижской улице – разве это случайность? А если бы он не попал под автобус, а догнал этого человека? Он что, задушил бы его прямо на бульваре? Картины из глубины карцера при свете дня вызывали у Шарля тошноту. Узнав своего палача, Шарль тоже испытал тошноту, и прошлое настигло его, как кошмар.Опустив глаза, Шарль заметил Винсена, он стоял рядом с койкой, заслоняя Даниэля.– Вы оба тут? – выдохнул он. – Это хорошо… Голос звучал хрипло, но не дрожал.– Один, девять, три, семь, – проговорил он. – Легко запомнить, это год рождения Бет. Это шифр сейфа в моем кабинете. Вы откроете его все вместе, я так хочу.Винсен нежно взял руку отца.– Хорошо, папа. Тысяча девятьсот тридцать седьмой.Лицо старшего сына было не узнать, и Шарль попытался улыбнуться.– Подожди, я пока еще здесь. Хочу вам кое-что рассказать. Мари здесь?– В приемной, вместе с Аленом.– Что, и Ален приехал?– Да, вместе со мной. Понимаешь, Готье хотел, чтобы…– Могу представить, чего он вам наговорил, можешь не повторять. Теперь приведи их. Это вас всех касается.Винсен не сразу выпустил руку отца, обеспокоенно взглянул на Даниэля и вышел из палаты. По коридору он прошел в маленькую комнату с бесформенными креслами. Навстречу ему рывком поднялась Мари.– Он очнулся? Можно его увидеть?За долгие часы ожидания слезы смыли макияж, и она выглядела очень растерянной. Готье строго-настрого запретил утомлять Шарля и толпиться у его постели. Клару и Мадлен он разместил в своем кабинете, двумя этажами выше, и пообещал, что придет за ними, если Шарль их позовет. Состояние дяди все ухудшалось; он мог умереть в любую минуту, но мог и продержаться еще несколько дней. Готье твердо решил оберегать бабушку: она не выдержит, если все это затянется.– Он зовет вас всех, – сказал Винсен, глядя на Алена.Тот удивленно посмотрел на него, не понимая, как эта фраза может относиться к нему.– И меня тоже?– Он сказал всех.Они втроем вышли в коридор. У двери палаты стоял Готье, прислонившись к стене и засунув руки в карманы халата. Он вполголоса сказал Винсену:– Я только что говорил с тестем. Шарль неоперабелен. С печенью ничего не сделаешь. А ведь еще селезенка, почки…Заключение профессора Мазойе, подтвержденное другими специалистами, не подлежало сомнению. И все-таки Винсен спросил:– Так, значит, надежды нет?– Увы, никакой… Все, что мы можем сделать, – это облегчить его страдания.Было что-то зловещее в прямоте Готье… – Идем с нами, – сказал Винсен, – он хочет нам что-то сказать…Винсен вошел первым, кузены за ним; Даниэль по-прежнему неподвижно стоял у кровати. Готье машинально проверил капельницу, взглянул на мониторы. Сердце дяди билось неровно.– Тебе плохо? Хочешь обезболивающего? – участливо спросил Готье.– Потом… Раз вы все здесь… Начнем…Шарль замолчал и обвел всех странным взглядом.– Предупреждаю, то, что я расскажу, никому не понравится. Я бы не хотел говорить вам это с больничной койки, но так вышло.Он помолчал и резко отчеканил:– Все эти годы я знал, кто донес на мою жену и дочь.Он сделал вялый жест в сторону сыновей, но они стояли как каменные.– Я догадался, когда вернулся из Германии. Нашел дневник вашей матери… Она вела его в Валлонге, но из осторожности забрала с собой в Париж… Вы все продолжали, жить в Валлонге… С этим подлецом Эдуардом…Ошарашенный Ален сделал резкое движение. Готье отреагировал первым, пытаясь не допустить скандала.– Шарль, остановись, я тебя не понимаю. Папа никогда…– Ошибаешься. Твой отец был подлецом! Шарль не бредил: он говорил громко, твердым голосом.– Что ты хочешь сказать? – пробормотала мертвенно бледная Мари.– Это Эдуард отправил их в Равенсбрюк.Наступила тишина, никто не пошевелился, и Ален отступил назад.– Я больше ни слова слышать не хочу, я ухожу…– Нет, подожди! Будет жаль, если ты уйдешь!Ален замер; даже прикованный к постели, беззащитный и умирающий, Шарль сохранил власть над пятерыми молодыми людьми, которых вырастил.– Ты спрашивал, почему я не люблю тебя? – продолжил он. – Ну, так вот, день объяснений настал. Я готов был ненавидеть вас троих и вашу идиотку мать. Но я вас воспитывал, более того, я терпел завывания Мадлен по поводу этого «бедного Эдуарда»!..Он перевел дыхание, никто не перебивал его.– Вы получите объяснение всему этому… Это так грязно, что я не буду об этом говорить… До сегодняшнего дня я молчал и ждал, щадя вашу бабушку, но больше нет времени ждать. Ведь так, Готье?Не поднимая головы, его племянник пробормотал что-то невнятное. Обезумевшие Винсен и Даниэль в смятении переглянулись, а Ален спросил изменившимся голосом:– Так это ты толкнул его на самоубийство? Отвечай!Эти неясные воспоминания-кошмары теперь обретали смысл. Злобный голос Шарля заглушает тихий и жалкий голос Эдуарда в их последней ссоре. Но раз он пустил себе пулю в голову, значит, действительно совершил это преступление.– Не может быть! – закричала Мари.Потрясенная, она оперлась о койку, слезы текли по ее щекам.– Папа не держал зла на твою жену! – начала она. – Он любил ее, Шарль! Я помню. Он приветливо говорил с ней, делал ей комплименты и…Она замолчала, понимая, какие слова только что произнесла. Она была старшей из пятерых и лучше всех помнила то время. Как Эдуард поглядывал на Юдифь, как улыбался ей. Был с ней куда приветливей, чем со своей женой. По крайней мере, сначала. А потом он снова замкнулся и ни с кем больше не хотел разговаривать. Он часами сидел, запершись в кабинете, и никто не смел беспокоить его, даже Клара. Мари тогда было двенадцать, она беззаботно играла с братьями и кузенами и была равнодушна к взрослым историям. К отцу она никогда не испытывала особой любви. Он был неприятным, тщеславным и очень самодовольным человеком. Но чтобы оказаться таким чудовищем – никогда. И еще труднее было представить, что дядя спокойно смотрел, как брат берет револьвер, и не попытался его остановить.Казалось, Ален единственный что-то понял из слов Шарля и уверенно проговорил:– Ты был с ним в тот вечер. Ты говорил с ним.– Разумеется! Я хотел, чтобы он сам во всем признался!– А потом ты позволил ему? Ведь он же твой брат!Шарль приподнялся, но боль отбросила его обратно на подушку. Сжав зубы в бессильной злобе, он снова овладел собой. Взглянув на Алена, Шарль медленно проговорил:– Позволил? Ну что ты, нет… Этот подонок был слишком труслив… Он, скорее, залез бы в мышиную нору, чем покончил с собой… Ты что, так и не понял, мой бедный недоумок? Я сам его пристрелил!Мари разразилась рыданиями, а четверо молодых людей застыли на месте. Тишина становилась невыносимой. И вдруг Ален бросился к Шарлю, он хотел ударить его, но Винсен успел встать у него на пути. Сцепившись, они рухнули и, толкнув кровать, покатились по полу.Шум газонокосилки потревожил беспокойный сон Клары. С каких это пор садовник берется за работу на рассвете? Перевернувшись на бок, она посмотрела на часы: девять. Клара тут же все вспомнила и едва не закричала. Вчера Готье ввел ей эти ужасные транквилизаторы, и она просто свалилась с ног. Не спеша, как и рекомендовал ее лечащий врач, Клара поднялась с постели, надела халат, туфли и вышла из спальни.С первого этажа не доносилось ни звука. Мари, наверное, повезла Сирила и Лею в школу, а горничная отправилась на рынок: Бог знает, что она там покупает, ей никто ничего не заказывал. Но меню меньше всего сейчас заботило Клару, ведь скоро семейные застолья превратятся в сведение счетов, и никто не будет обращать внимания на еду.Спустившись по лестнице, Клара не чувствовала ни одышки, ни болей, организм работал исправно, – у нее поразительное для ее лет здоровье. Какая чудовищная пытка – пережить своего младшего сына.На кухне никого не было, но для нее был оставлен завтрак. Рядом с чашкой лежала записка от Винсена.«Я заеду за тобой в десять и отвезу в больницу. Папа в коме. Готье требует, чтобы ты приняла лекарства. Мы тебя любим».На глазах у Клары выступили слезы, она сердито смахнула их тыльной стороной ладони. Держаться – сейчас и всегда! Спасти все, что еще можно спасти. Защитить тех, кого любит.– Сегодня я, наверное, не поеду с вами…От голоса Мадлен Клара вздрогнула и обернулась, она смотрела на невестку без всякого снисхождения, готовая отразить удар. Что такого удалось узнать Мадлен, пока она спала, оглушенная снотворным?– Шарлю ведь уже все равно, он никого не узнает… – добавила Мадлен. – Знаете, бедняжка моя, Готье не питает оптимизма…«Бедняжка»? Клара расправила плечи.– Будьте любезны впредь называть меня Кларой, – сухо проговорила она. – А прогноз Готье мне известен. И всех этих чертовых врачей тоже!Мадлен тихо опустила голову.– До сих пор не пойму, как такое могло случиться… Шарль ведь никогда не был рассеянным…Она уже сотый раз повторяла это, но раз повторяла, значит, не изменила настроя относительно Шарля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37