— Мисс Энджел.Энджел оглянулась — за ее спиной стоял Ред Крейгор, костяшки его пальцев кровоточили, а покрасневшее лицо победно сияло, он выглядел взволнованным и бесконечно довольным собой и протягивал ей оловянный крест.— Думаю, это тоже ваше.Энджел взяла крест, уголки ее губ брезгливо опустились, когда она взглянула на мужчину, которого как раз в это время выбрасывали за дверь.— Мне следует вернуть его бедному сыну койота, — пробормотала она. Но, конечно же, она не могла этого сделать.Это было делом принципа, и к тому же украшение показалось ей тяжелым, как будто было покрыто никелем. В конце концов, оно могло чего-то стоить. Она пожала плечами:— Глупцы недостойны обладать богатством. — Она запихнула громоздкое украшение в сумочку и затянула на ней тесемку. — Спасибо, Ред. Доброй ночи, ребята, — обратилась она к присутствующим. — Было приятно иметь с вами дело.Когда она выходила, ее сопровождал целый хор прощальных пожеланий: «Доброй ночи, мисс Энджел» и «Увидимся завтра, мисс Энджел».На улице ей пришлось перешагнуть через незнакомца, и она тихо выругалась, когда ее нижняя юбка коснулась его лица. Да, все, похоже, идет к тому, что сегодня вечером ей придется все-таки простирнуть белье.Она прошла полквартала на восток, пока толпа из таверны не стала редеть и звуки пианино не потонули в глубине ночи, затем проскользнула в узкий проход между лавочками «Фид энд сид» и «Уоткинс ливери энд тэк». Она открыла сумочку, скользнув пальцами по неуклюжему большому кресту, и вынула бутылочку туалетной воды. Торопливо сделав глоток яз бутылочки, она прополоскала рот, чтобы избавиться от запаха виски. Потом собрала волосы, уложенные в этот вечер в соблазнительную копну, падающую на плечо, и стянула их в пучок на затылке, прикрепив его шпильками к волосам на голове. После чего она затянула лиф платья, подняла вверх рукава, так что они закрыли ей плечи, и на два дюйма удлинила подол, расправив складки на поясе. Она встряхнула большую выцветшую хлопчатобумажную шаль, изящно набросила ее на голову, закрепив ее шляпной булавкой таким образом, что ее тело от макушки до талии оказалось стыдливо прикрыто.После всех этих манипуляций она снова вышла на улицу.Минутой позже она уже взбегала вверх по трем ступенькам лачуги на краю города и открывала дверь.— Папа! — позвала она, запыхавшись. — Я дома!Слабо, чтобы сэкономить керосин, горела лампа, и рядом с ней виднелся силуэт Джереми Хабера, который сидел с книгой в руках, низко наклонясь над столом. Когда дочь позвала его, он тут же отложил книгу, повернулся к ней, и улыбка озарила его лицо.— Ты испортишь себе зрение, — укорила она его и вывернула фитиль лампы. И сразу же пожалела, что сделала это.Он не был старым, но при резком свете лампы выглядел стариком. Натянутая на череп, его кожа, казалось, была слишком мала для его лица; тонкая, как папиросная бумага, она обнажала крошечные прожилки на носу и глубокие впадины под глазами. У него были жидкие волосы, их мягкие серебристые пряди были зачесаны так, чтобы волосы закрывали макушку, а контуры его рук проступали через рукава рубашки, напоминая ветви старого дерева. Он был очень худой, страшно худой.Но когда он ее приветствовал, пожатие его руки было по-прежнему твердым, а в тот момент, когда он сказал: «Я уже начал волноваться», — свет в его глазах победил тени. Она поцеловала его в щеку.— Извини, что я так поздно, папа. Вдова Симе попросила меня остаться и натереть полы в столовой. Завтра у нее будут гости из деревни.Снимая шаль, она шагнула за занавеску, отделявшую часть однокомнатной лачуги, которую она называла спальней, от остальной части комнаты.— Ты слишком много работаешь, — попенял ей отец. — И ходишь одна по улицам в темноте, рискуя нарваться на всяких подонков, которые шляются по городу…Энджел посмотрела в заляпанное зеркальце, проверяя, в порядке ли ее волосы, вынула из-за подвязки нож и незаметно сунула его под подушку. Потом она достала свернутые в трубочку деньги из лифа платья.— Слушай, папа. — Она вернулась в комнату, и когда опустилась на колени рядом с ним, ее лицо горело от волнения. — Мне сегодня заплатили, и к тому же вдова дала мне денег за мытье полов! Вместе с тем, что мы скопили, это почти пятьдесят долларов!Озабоченность на его лице сменилась уважением.— Так много?Энджел кивнула и, сидя на коленях, приподняла незакрепленную половицу около печки.— Завтра я собираюсь съездить на ферму Мэйсона и куплю нам к обеду ножку ягненка. И может быть, еще сладкого зеленого горошка, который ты любишь. Разве это не удовольствие — съесть что-нибудь вкусное вместо вечной тушенки? Держу пари, у тебя появится аппетит!Она достала банку, которая стояла под половицей, отвинтила крышку и положила в банку банкноты и монеты поверх остальных лежащих там денег. Почти полная. Совсем скоро…Энджел вернула банку в тайник.— Осталось совсем немного потерпеть, папа, — улыбнулась она. — Мы выберемся отсюда. Мы уедем на запад, в Калифорнию, как ты хотел. Может быть, мы даже увидим океан еще до того, как выпадет снег!Он засмеялся:— Снег никогда не выпадает ни в Калифорнии, ни там, куда мы собираемся ехать, Энджел. Господь милостив ко мне, я смогу увидеть океан еще до того, как закончится зима.Это здорово.Его глаза приняли то нежное, мечтательное выражение, какое появлялось всегда, когда он говорил о Калифорнии, и Энджел положила руку ему на колено. Она не особенно доверяла его словам о Калифорнии, где было бесконечное лето и золотые пляжи, но она любила, когда в его глазах появлялось такое выражение. Когда он так смотрел, она почти верила во все это, и это было прекрасно.Отец похлопал ее по руке и подмигнул ей.— У меня тоже для тебя сюрприз. — Он взял костыли и медленно, с трудом поднялся на ноги. — Я сегодня тоже хорошо потрудился.Энджел смотрела, как он бредет по комнате, тяжело опираясь на костыли, и еле сдерживалась, чтобы не прийти ему на помощь. В последнее время ноги беспокоили его сильнее; это все из-за сырости. Но он, кажется, стал меньше кашлять, и как только они переедут в более теплые края, кашель пройдет совсем. Она была в этом уверена.Он направился к кладовой и нагнулся, чтобы что-то там взять. Затем повернулся, балансируя на костылях, и она увидела, что он держит в руках какой-то предмет, завернутый в ткань, футов шесть высотой.— Что это, папа? — Энджел вернула на место половицу, подошла и взяла у него загадочный предмет.Разворачивая ткань, она взглянула на отца вопросительно.Она залюбовалась лежащим у нее на руках произведением искусства со смешанным чувством нежности и отчаяния. Это была чайка, искусно вырезанная из хрупкого кедра. Крылья ее были расправлены, шея выгнута дугой, лапки балансировали на плывущем по волнам кусочке дерева. Безукоризненно исполненная, она была изысканной, совершенной в каждой своей детали, завораживающе прекрасной — и абсолютно бесполезной.Отец постоянно мастерил вещицы, подобные этой. Чайки, цапли, кулики, пеликаны — птицы, о которых никто и слыхом не слыхивал и знать не знал, да если бы даже люди и знали, никто в этих краях никогда не стал бы платить за них хорошие деньги. Он тратил много часов, иногда даже дней, чтобы смастерить их. Он прочесывал лесной склад в поисках кусочков безупречного дерева, шлифовал его и придавал ему форму, а затем с помощью ножа возрождал мертвое дерево к жизни, после чего лакировал его до блеска собственноручно изготовленными маслами и — вручал готовое изделие Энджел, для того чтобы она продала его в городе. Она наполняла корзину деревянными поделками, и иногда ей удавалось выручить за одну из них несколько пенни, продав безделушку какому-нибудь прохожему. Но чаще всего она совсем ничего не продавала и была вынуждена раздавать игрушки ребятишкам или, хотя это и разбивало ей сердце, избавлялась от поделок, сжигая их на костре за мастерской кузнеца.Когда-то Джереми Хабер мастерил столы и стулья, даже китайскую мебель и комоды, и вот тогда они продавали эти товары торговцам и фермерам. Они не зарабатывали на этом слишком много, но это давало ему возможность сознавать, что он вносит свой посильный вклад в семейный бюджет.Но потом его плечи и спина начали слабеть, и он уже не мог стоять на ногах так долго, как раньше, и теперь был вынужден довольствоваться изготовлением мелочей. Почтовые ящики, вазы для фруктов, подставки для ручек и чернильниц… а в последнее время еще и птички.Энджел взглянула на него, улыбка дрожала на ее губах.— Это так красиво, папа, — произнесла она ласково.— Как ты думаешь, ты сможешь продать ее? Она больше, чем другие, я знаю…— Да, конечно, — поспешила она его заверить. — Она принесет, я думаю, десять долларов!— Десять долларов? — Он выглядел потрясенным. — Так много? За такие деньги можно купить хорошее седло!Энджел засмеялась и бережно поставила фигурку на камин.— Больше так не будет, папа. Никто больше ничего не получит за бесценок. А ты должен назначать высокую цену — только так люди станут думать, что они приобретают что-то ценное.— Все-таки я не советую тебе завышать цены. Это не правильно, и я не хочу, чтобы ты становилась жадной.Она улыбнулась и, взяв отца под руку, проводила его на место.— Ну хорошо. Я продам эту чайку за семь долларов, если мне придется это сделать. Но она стоит намного больше. Ну а теперь посиди немного и поговори со мной. Хочешь что-нибудь поесть? Кажется, от ужина остался кофе и немного пирога.Джереми ласково улыбался ей, опускаясь на стул.— Нет, ничего не надо. Посиди рядом со мной. А то бегаешь по дому весь день, я едва успеваю посмотреть на тебя.Она села рядом с отцом и облокотилась на стол.— Расскажи мне какую-нибудь историю.Старик хмыкнул.— Бог мой, детка, разве ты не услышала от меня все истории, которые я знаю?— Расскажи мне об океане, — настаивала она. — Обожаю слушать о тех временах, когда ты был еще мальчишкой.Его взгляд снова стал удивительным, мечтательным" когда он сказал:— Ну так вот, знаешь ли, в тех местах, откуда я родом, океан совсем другой на вид, не такой, как здесь. Мои родственники были рыбаками…Энджел слушала его рассеянно, потому что он был прав: она слышала эту историю уже много-много раз. Она попросила отца рассказать об этом еще раз не столько ради удовольствия услышать, сколько потому, что ему было приятно рассказывать. И еще потому, что она любила слушать звук его голоса, когда он был таким тихим и спокойным, наполненным приятными воспоминаниями. И еще ей нравилось, что, когда он оглядывался назад, в свое детство, даже морщины на его лице разглаживались.Самой Энджел не на что было оглядываться, у нее не было приятных событий в жизни. Она помнила миссионерский приют, где росла, и монахинь, которые сновали взад-вперед и внезапно набрасывались на тебя, как черные пугала. Она не любила приют, потому что у монахинь были резкие голоса и потому что они заставляли ее часами стоять на коленях на каменном полу и заучивать наизусть непонятные молитвы.Потом был пожар, и много детей погибло; остальных распределили по государственным воспитательным заведениям, разбросанным по всей стране. Энджел провела не слишком много времени в приюте, но помнила, что это было темное, неприятное место.Примерно через месяц приехали мужчина и женщина и забрали к себе Энджел и мальчика по имени Робби. Хозяин приюта представил дело так, будто Энджел и Робби очень повезло, но как только они забрались в фургон, их новые родители дали им понять, что не слишком любят ребятишек. У них не было собственных детей, а мужчине было нужно, чтобы кто-то помогал ему на ферме, женщина же нуждалась в помощи по хозяйству. Почти год Энджел таскала воду, мыла стены и полола огород, стирала одежду и пекла печенье, а жарким летом вместе с Робби ходила за плугом. Ей было всего восемь лет, а ее детство давно закончилось.Потом однажды Робби упал со стога сена и сломал себе шею. Когда его хоронили, женщина поплакала немного, но мужчина сказал, что завтра же поедет в город и привезет другого мальчика. Этой ночью Энджел приняла решение убежать от этих людей.Она была маленькой, но шустрой. Ей удавалось воровать яблоки с тележки и всегда выходить сухой из воды, к тому же она умела так ловко вытащить часы из кармана мужчины, что тот ничего не успевал почувствовать. Она могла прятаться в сене в железнодорожных вагонах, и никто даже не догадывался, что она там. Иногда она вспоминала, что сестры в приюте часто говорили, что Бог не одобряет грешников, настигает и поражает их, но прошло время, и она перестала беспокоиться о Боге. Энджел решила, что Он уже давно перестал о ней заботиться.В конце концов она нашла полулегальную работу по уборке в таверне и там научилась играть в покер. Кроме карт, она узнала и многое другое, например то, что пьяные редко уделяют такое же большое внимание своим картам, как своему виски, и то, как легко можно опустошить кошелек мужчины, когда его брюки висят на спинке кровати в комнате какой-нибудь шлюхи.Когда ей было двенадцать лет, она присоединилась к странствующим шлюхам, которые специализировались на том, что развлекали джентльменов в лагерях золотодобытчиков. Она была еще совсем ребенком, и за ней особенно не следили, поэтому облегчить кошелек золотоискателя от лишних наличных или золотого песка в то время, пока он был занят с одной из девушек, было не таким уж трудным делом. Позже вырученная сумма делилась поровну между Энджел и другими девушками. Она никогда не забирала себе всю выручку и каким-то непостижимым образом знала заранее, какую сумму можно стянуть, не вызывая подозрений, и благодаря этому ей удавалось избегать разоблачений и по , всей Дакоте, и в Колорадо.Но однажды удача изменила ей, и от кулаков полудюжины рассвирепевших золотодобытчиков ее спасло только вмешательство высокого худого человека по имени Джереми Хабер. Он был столяром-краснодеревщиком из Мэна, и у него была мечта разбогатеть на серебряных рудниках. Пригрозив дробовиком, он отогнал мужчин от Энджел, избитой потерявшей сознание, и отнес ее в свой фургон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39