Его семья отнеслась к ней так, как будто она была самой бесстрашной юной леди – ведь она одна преодолела те несколько миль, которые отделяли одно имение от другого. Они кормили ее конфетами и dragees, засахаренным миндалем, и позволили ей выпить маленький стаканчик вина.
Они сообщили в «Бо Рефьюж», чтобы ее отец и мачеха не беспокоились, но настояли на том, чтобы она пообедала с ними. День был объявлен выходным, уроки отменены, и она вместе с Жаном и его кузенами играли в разные игры и катались в тележке, которую возил ручной козлик, пели и танцевали под музыку, которую играла тетушка Сиси. В конце концов Жан, которому самому тогда было всего десять или одиннадцать, проводил ее домой и решительно настоял на том, чтобы поддержать ее в тот момент, когда объясняла своему отцу, как вышло, что она заблудилась. Задолго до того как вечер закончился, она уже влюбилась в него. И потом никогда не переставала его любить.
Как-то раз Аня пригласила Жана в «Бо Рефьюж», чтобы познакомить с отцом, мачехой и малышкой Селестиной. И хотя Жан рассказал ей о больной ноге своей тетушки и об одном из своих кузенов, который «отставал в развитии», а также объяснил присутствие в их доме старого джентльмена, который был другом его отца и жил вместе с ними в домике для гостей, где на чердаке была сова, и писал книги о привидениях, она не рассказала ему тогда о дяде Уилле. Она рассказала ему о нем гораздо позже, когда была уже уверена в том, что он не бросит ее в ту же минуту, когда узнает об этом.
Уильям Гамильтон, дядя Уилл, брат ее отца, приехал к ним однажды без всякого предупреждения. Он был моложе Натана на год. Его жена и двое детей погибли во время пожара, который охватил их дом поздно ночью. Дядя Уилл остался в живых, но он не мог простить себе, что не спас семью. Так как Натан был единственным родственником, Уилл приехал к нему, чтобы пожить в месте, где ничто не напоминало бы ему о случившейся трагедии.
Поначалу казалось, что с ним все в порядке, хотя он и не пытался преодолеть охватившую его глубокую депрессию. Но во сне он всегда стонал и плакал. Затем наступило время, когда он, уже проснувшись, лежал и кричал до тех пор, пока не охрипнет. Он начал бродить по дому по ночам и стучать кулаками по стенам. Однажды он попытался перерезать себе вены кухонным ножом, и когда Натан бросился к нему, чтобы остановить, он напал на своего брата. А после того, как он взломал замок шкафа, где Натан хранил свои ружья, схватил охотничье ружье и стал угрожать им мадам Розе, а затем прострелил себе ногу, отец Ани решил изолировать его.
В те времена душевнобольных, для которых жизнь оказалась слишком тяжелой, держали в приходских тюрьмах вместе с преступниками, так как специальных помещений тогда еще не было. Но тюрьмы не были идеальным решением, так как несчастные часто становились жертвами других заключенных или, наоборот, сами представляли собой немалую опасность для своих более слабых сокамерников.
Натану Гамильтону была невыносима сама мысль о том, что его брат будет вынужден вести подобное существование. Он приготовил для него комнату в здании, где работали хлопкоочистительные машины, небольшом приземистом строении, находившемся на довольно приличном расстоянии от дома, так, чтобы крики бедняги никого не беспокоили. В комнате был установлен камин и прорублены высокие окна для доступа воздуха, которые были забраны прочными железными решетками. Из мебели в комнате стояли кровать, обеденный стол со стулом, кресло, шкаф и умывальник. Но, кроме того, там были ножные кандалы на длинной цепи, прочно закрепленной в стене рядом с кроватью.
В этой комнате вместе с парой сильных слуг, крторые ухаживали за ним, дядя Уилл провел четыре долгих года. Он не жаловался на свое заточение, хотя иногда начинал умолять, чтобы его отпустили побродить по болотам с ружьем и ножом. Но однажды ночью он повесился на веревке, которую дюйм за дюймом терпеливо свивал из хлопковых волокон, которые во время обработки хлопка залетали к нему в комнату через окна.
С тех пор комната пустовала, но, как и все остальное в «Бо Рефьюж», содержалась она в образцовом порядке: пол подметался, на кровати были установлены новые веревочные сетки, замок и кандалы были смазаны, а дымоход камина вычищен.
Иногда, когда места внизу не хватало, туда складывали кипы хлопка. Как-то раз туда поместили буйного раба, который забил до смерти свою жену, и держали его там, пока он не успокоился. Сейчас комната была пуста.
Экипаж свернул в темную улочку на окраине города. На ней стояли ряды домов настолько узких, что пуля, выпущенная из ружья у парадной двери, прошла бы полностью через расположенные одна за другой две комнаты и вылетела бы через черный вход. Перед одним из таких домов экипаж остановился. Аня вышла, быстро поднялась по узким ступенькам и постучала в дверь.
Казалось, что прошло очень много времени, прежде чем раздался звук отодвигаемого засова и дверь осторожно приоткрылась на несколько сантиметров.
– Самсон? Это ты? – спросила Аня.
– Мамзель Аня! Что вы здесь делаете в такое время?
Дверь распахнулась, и в свете фонарей экипажа стала видна фигура огромного негра. Головой он практически упирался в дверную раму, а на его плечах и руках вздувались бугры мышц – результат его работы кузнецом. Когда он заговорил, неодобрение в его голосе было смешано с подозрением, и он бросил поверх ее головы осторожный взгляд на ожидавший неподалеку экипаж.
– Мне нужно поговорить с тобой и с Илайджей. Он здесь?
– Да, мамзель.
– Хорошо, – сказала она и, когда появился брат Самсона, который был, насколько это возможно, крупнее самого Самсона, начала объяснять им, что она хочет сделать.
Им это не понравилось, это было ясно. Аня не винила их в этом. Нельзя было отрицать, что то, о чем она их просила, было очень опасным. И все же они согласились ей помочь. Она знала, что может положиться на них независимо от времени или содержания просьбы.
Именно Самсон и Илайджа ухаживали за дядей Уиллом. Чтобы помочь им, тогда скоротать время, Аня приносила свои школьные учебники и старательно учила их читать и писать, выводя буквы палочкой на земле. Позднее, после смерти дяди, Самсона и Илайджу направили на работу в кузницу. Но они стремились к свободе, о которой прочли в Аниных учебниках истории и в листовках, распространяемых аболиционистами. Они считали, что могут сами заработать себе на жизнь своим трудом в кузнице.
Когда Анин отец умирал от ран после падения с лошади, братья подошли к ней и попросили, чтобы она обратилась к хозяину с просьбой освободить их. Тогда можно было оговорить освобождение раба в своем завещании, и поэтому Аня согласилась. Она не только поговорила с отцом, но позднее, когда Самсон и Илайджа открыли собственную кузницу, она рассказала всем, кого знала, о сложных и тонких узорах решеток для ворот, перил и карнизов, которые ковали два великана. Они процветали и не забыли о той, которой были так многим обязаны.
Аня беспокоилась, что сейчас должна просить их так рисковать собой. Однако этого нельзя было избежать. Она будет защищать их до тех пор, пока это будет в ее силах, независимо от того, что произойдет.
Вскоре кучер развернул экипаж, на запятках которого стояли Самсон и Илайджа, и направил его обратно к центру города.
Из-за множества происшедших событий казалось, что уже очень поздно, на самом же деле только что минула полночь. Газовые фонари на Канал-стрит и Сент-Чарлз-стрит ярко горели, и запряженные мулами омнибусы, грохотавшие по улицам, были заполнены почти до отказа. Многие балы, проходившие в тот вечер, только сейчас заканчивались, и на улицах было много экипажей, в которых гости разъезжались по домам.
На углу улицы Аня увидела «Чарли», констебля городской полиции в кожаной шапке с номером. Он стоял, похлопывая по ладони короткой дубинкой, и разговаривал с двумя экстравагантно одетыми молодыми людьми, которые по виду были похожи на профессиональных игроков. Аня увидела, как один из игроков сунул в карман полицейскому пачку банкнот.
Она отвернулась, презрительно скривив губы, хотя нисколько не была удивлена. Новый Орлеан, будучи в течение многих лет одним из богатейших городов США, всегда привлекал политиков-шакалов. Но теперешние правительственные чиновники были самыми коррумпированными на памяти, жителей города. Правящей партией была партия урожденных американцев, которую презрительно называли партией «Ничего не знающих» из-за того, что ее деятели постоянно повторяли эти слова, когда их обвиняли в правонарушениях. Методы, которые они использовали, чтобы прийти к власти и удержать ее в своих руках, были настолько явно незаконными (они нанимали головорезов, чтобы помешать проголосовать тем, кто собирался отдать свои голоса за оппозиционную партию, и записывали в списки проголосовавших за них даже имена с могильных памятников), что люди уже отчаялись в возможности решить эту проблему политическими методами.
Говорили, что за партией «Ничего не знающих» стоит могущественная клика людей, которые обогащались, манипулируя ситуацией. Эти люди никогда не пачкали руки таким грязным делом, каким было руководство городом, и их личности были известны лишь немногим, но в качестве своего инструмента они поставили у власти нью-йоркца по имени Крис Лилли, который принес с собой из Тамманм-Холла множество новых грязных политических трюков.
Ситуация ухудшилась настолько, что просто необходимо было что-то предпринимать. В городе настойчиво циркулировали слухи о том, что где-то в тихом месте собирается группа людей, целью которых является организовать Комитет бдительности. Говорили, что члены этого комитета вооружаются и что существует большая вероятность всеобщего восстания в городе с целью обеспечить проведение справедливых выборов в следующий раз в начале лета.
Полиция была оружием в руках партии «Ничего не знающих». Расхлябанность полицейских и их обыкновение проводить часы своего дежурства в ближайшем баре были хорошо известны жителям всего города. Но в данный момент Аня была благодарна полицейским за их халатное отношение к своим обязанностям – этот фактор также занимал немалое место в ее расчетах.
Экипаж свернул на Дофин-стрит, и яркие огни и экипажи, развозящие по домам задержавшихся до последнего любителей потанцевать, остались позади. На этой улице не было газовых фонарей. Окна домов были закрыты ставнями, и огни в них давно погасли, только иногда где-нибудь в верхней комнате мелькал слабый свет. Магазины были закрыты. Тишина, окутывающая дома, лишь изредка нарушалась лаем собаки или мяуканьем котов. Изящные решетки оград отбрасывали причудливые тени на оштукатуренные стены домов в свете фонарей движущегося по улице экипажа. Иногда фонари освещали затененные дворики, и тогда лучи света выхватывали из темноты то кожистые листья пальм, то невысокие банановые деревья.
Аня наклонилась вперед и приоткрыла небольшое окошко рядом с сиденьем кучера.
– Пожалуйста, помедленнее, Солон, – сказала она.
Экипаж замедлил ход. Аня опустила стекло в большом боковом окне, высунула голову и стала внимательно вглядываться в окружающую темноту.
Вскоре она увидела его. Пустой фаэтон стоял как раз в том месте, где она ожидала его увидеть. С выражением угрюмого удовлетворения на лице она тихо отдала кучеру еще одно распоряжение и откинулась на спинку сиденья.
Ландо проехало до следующего угла и свернуло направо на Сент-Филип-стрит. Через полквартала кучер остановил экипаж у насыпи. Самсон и Илайджа спрыгнули с запяток, заставив ландо сильно качнуться, и растворились в темноте. Солон, выполняя полученные инструкции, слез с козел и потушил фонари, а затем снова взобрался наверх. Мимо них по правой стороне улицы проехал одинокий всадник, который старался держаться поближе к краю, чтобы оказаться как можно дальше от сточной канавы, которая шла по центру улицы. Вскоре на них опустилась тишина.
Догадка Ани оказалась правильной. Равель Дюральд находился сейчас у своей теперешней любовницы, актрисы, которая выступала на сцене «Гэйети Театр» Криспа, пока он не закрылся несколько недель назад. В угоду приличиям он оставил свой экипаж за углом, но вскоре должен будет покинуть квартиру этой женщины, расположенную над небольшой бакалейной лавочкой, рядом с которой стояло сейчас ландо Ани. Единственный выход вел на улицу через ворота в арке. В ночном сумраке Аня видела, что ворота были закрыты. Огня в окнах комнаты над бакалейной лавкой не было.
Селестину и даже, наверное, мадам Розу ужаснула бы сама мысль о том, что Аня знает достаточно о тайных делах Равеля Дюральда, чтобы разыскать его в подобную ночь. Она сама ощущала от этого какую-то неловкость, и все же жизненный путь человека, который убил Жана, в течение некоторого времени представлял для нее какой-то болезненный интерес. Желание услышать, где он находится и что сейчас делает было непреодолимо, как иногда бывает непреодолимо желание пощупать ссадину, чтобы определить, насколько она болезненна. Знание его пороков заставляло ее еще сильнее презирать его и тем приносило еще большее удовлетворение.
Когда-то давно, сразу после дуэли, она очень радовалась, когда узнала, что он присоединился к пиратской экспедиции Лопеса на Кубу в августе 1851 года, потому что она надеялась, что там его убьют. Казалось только справедливым, что он был взят в плен в ходе той злосчастной попытки захватить испанский остров. Когда он был брошен в темницу в далекой Испании, Аня надеялась больше никогда ничего о нем не услышать. Но не прошло и двух лет, как он вернулся обратно, худой, опасный и очень живой.
Склонность к азартным играм, которую он продемонстрировал после возвращения из Испании, казалась весьма многообещающей; многие молодые люди делали таким образом первые шаги по дороге к бесчестью. Но удача, казалось, не оставляла Равеля – он просто не мог проиграть. Он разбогател, затем путем финансовых спекуляций сколотил состояние на основе того, что ему досталось за столами для игры в «фараон».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54