Тогда Роберт, если он на самом деле был ее любовником, должен продолжить свои обольщения и при свете лампы. В противном случае можно подумать, что его замучила совесть. Хотя вряд ли он догадывался, насколько сильно она его подозревала.
Пламя в ночнике затрепетало, отразившись причудливыми тенями на потолке. Подумав, что кончилось масло, Амалия взглянула на маленькую лампу с темно-розовым стеклянным колпаком, но пламя вырывалось и замирало, освещая мягким розовым светом щеки молодой женщины, подчеркивая округлость ее груди в глубоком вырезе сорочки, придавая коже необычный оттенок. Пламя вновь затрещало и качнулось, но вряд ли от недостатка масла: Амалия сама видела утром, как горничная доливала его во все лампы. Она лежала, неотрывно глядя на пламя, но оно оставалось спокойным. Амалия не привыкла спать при свете, он резал глаза, мешал заснуть. Она отвернулась и подумала: «Отчего я маюсь и масло жгу зря? Может, задуть лампу — ведь все равно никто не придет?»
Последнее казалось Амалии особенно неприятным. Неужели никогда больше не почувствует она жарких объятий и нежной ласки возлюбленного, того, как зарождается в ней и распускается, словно огненный цветок, чувственная страсть? Не обрекла ли она себя на жизнь монашки в миру? Думать об этом становилось невыносимо, но и выхода никакого она не видела.
Выбора у Амалии не было: она принимала только то, что ей предлагали. Если она и допустила супружескую измену, то не по своей вине, а по воле других. О мотивах этого она могла только догадываться. У нее не было оснований считать, что они малосущественны или что вообще ничего не произошло. Амалия не усматривала чьего-либо корыстного интереса. А может быть, он все-таки был?
Наконец Амалия уснула. Во сне ее мучили неясные видения, полные неудовлетворенных желаний. Она ворочалась, ерзала, крутилась, пока волосы не оплели подушку, а сорочка не сбилась к поясу. Амалия боялась темноты, но преследовавшая ее всю ночью яркая светящаяся точка сначала разрослась, угрожая пожаром, а потом безо всякой причины угасла. Облегчение подкралось внезапно. Амалия устроилась на боку, обняв подушку, а окружавшая ее темнота шептала что-то убаюкивающее.
Первое прикосновение было легким, как дуновение ветерка — простое поглаживание, потом чуть сильнее. Сладостное возбуждение разлилось по всему ее телу, стало жарко и одновременно как будто знобило. Амалия вздрогнула, почувствовав тепло сильного мускулистого тела, прижавшегося к ней, приятную тяжесть ладони на своей груди. Руки и ноги вмиг отяжелели, а рассудок, продираясь сквозь липкую тьму сна, предсказывал фантастические наслаждения. Застонав, Амалия повернулась, и ее приоткрытый рот был пойман жарким поцелуем, который подчинял и молил одновременно. Сильные руки мужчины обняли ее, прижали к себе и медленно опрокинули на спину. Потом он навис над ней всем своим могучим торсом, предварительно закатав повыше ее ночную сорочку и раздвинув коленом податливые ноги. Он вжался в нее, пытаясь распластаться на этом податливом ложе. Его губы обдали теплом ее шею, нежное розовое ушко, завитки шелковистых каштановых волос.
Окончательно просыпаясь, Амалия интуитивно прильнула к нему, самозабвенно откинула голову под огнем его поцелуев в ложбинку у шеи, которую он так любил и которая его так возбуждала. Амалия ощутила поток всепоглощающего желания, которое лишало ее рассудка, но мужчина вдруг замер, позволяя лишь гладить спину, бока, шею… Но она-то ждала другого. Амалия попыталась приподнять его голову, чтобы подрагивающими от желания губами провести по грубоватой коже лица.
Он сдавленно охнул, вновь нависая над ней, а затем начал двигаться в таком ритме, который вознес их обоих в заоблачную высь чувственного восторга, где причудливо соединились боль, наслаждение, раскаяние и мольба. Они слились в единой целое, что не имело ни названия, ни возраста, ни связей с прошлым или будущим в этой суетной жизни. Отныне они принадлежали ночи и друг другу, их соединяла страсть, которая нарастала с каждой минутой, пока не взорвалась живительным гейзером, разлетаясь множеством ярких брызг и оставляя их обессиленные тела пребывать в блаженной истоме.
Через какое-то время он отодвинулся от нее, ложась рядом. Амалия сладко потянулась. С минуту она молча лежала, уставившись в темноту, потом перекатилась на бок, откинула противомоскитную сетку и пошарила на тумбочке, разыскивая ночник. Розовое стекло все еще было теплым, а рычажок, которым регулировалось положение фитиля, был опущен, словно ночник специально загасили.
В ящике тумбочки лежала жестянка со спичками, и Амалия протянула руку, чтобы достать ее, но не успела. Его рука властно остановила ее.
— Не надо! — И хотя сказано это было шепотом, прозвучало как команда, которой нельзя не подчиниться. — Пожалуйста, не надо, — добавил он мягче.
Она лежала долго-долго, прислушиваясь к биению собственного сердца, прежде чем ответила:
— Я должна. Разве ты не понимаешь этого?
Ответом ей стало легкое шуршание противомоскитной сетки, шорох одежды и звуки удаляющихся шагов.
Амалия приподнялась на постели, рывком открыла ящик тумбочки и нащупала жестянку со спичками. Руки у нее дрожали, поэтому первая спичка, не загоревшись, сломалась, и только вторая, зашипев, осветила комнату желтоватым светом. Единственное, что Амалия увидела сквозь пелену сетки — это темное отверстие отодвинутой двери в спальню Жюльена. Потом она ясно услышала звук повернутой ручки замка входной двери со стороны лоджии.
Амалия схватила спички, чтобы не возиться с лампой, перекинула ноги через край высокой кровати и скользнула вниз. Опустив завернувшуюся сорочку, она кинулась к открытой двери, пересекла комнату мужа и остановилась у входа в лоджию. Амалия молча смотрела в черную пустоту комнаты Жюльена, она знала ответ. Чего уж проще? Жюльен не убежал бы, он не стал бы хватать одежду и мчаться прочь в темноту, словно грабитель. Какой смысл ему убегать? Он имел право спать в ее постели — законное право мужа. Следует, наконец, признать правду: мужчиной, который только что выбежал из ее спальни, хотя это и кажется странным, был Роберт Фарнум.
Положение стало невыносимым. Она должна поговорить с Жюльеном.
Однако принятое ночью решение не так легко осуществить при свете дня. Как-то Амалия уже пыталась поговорить с мужем, и что в результате? Уклончивость, подозрения, намеки… и ничего конкретного.
Разве могла она расспросить своего мужа впрямую, если он сам позволил другому посещать ее спальню? Могла ли она ожидать честного ответа от человека, чья гордость ущемлена? От ее слов и поступков зависела судьба их брака с Жюльеном. Так ли уж ей нужны подтверждения возникшим подозрениям?
Достаточно положить конец тайным визитам и сделать вид, что их никогда не было, как сразу все встанет на свои места. Соблюдение внешних приличий позволит ей оставаться женой Жюльена со всеми вытекающими обстоятельствами.
Альтернатива этому была не столь приятной. Расторжение брака по причине неверности одной из сторон невозможна из-за отсутствия доказательств, а развод, даже поддержанный церковью, — процесс долгий и сложный с непредсказуемым результатом — из-за противоречивого законодательства штата Луизиана. Как только причины развода станут достоянием общества, разразится скандал — испытание не для слабодушных. При этом нет никакой гарантии, что развод разрешат, особенно если Жюльен станет возражать. На его стороне — деньги, связи, влияние в обществе. Ну а если развод все-таки состоится? Что потом? Какая жизнь предстоит одинокой женщине — юридически свободной, но духовно и материально связанной с прошлым?
Амалия могла бы вернуться к тете. Тетя Тон-Тон безусловно приняла бы ее, а узнав всю правду, даже встала бы на ее защиту. Но смогла ли бы она удовлетвориться ролью бедной компаньонки после того, как была хозяйкой собственного богатого дома? Ей нравился Жюльен, рядом с ним она ощущала себя свободной и уверенной. Вряд ли в будущем он намерен навязывать ей свое общество. Почему же тогда ей не жить спокойно, оставаясь его женой? Надо только прекратить тайные визиты Роберта. Но сможет ли она воспрепятствовать им, не прибегая к помощи Жюльена, не прося у него помощи и защиты?
Эти мысли не давали покоя все утро и весь следующий день. Порой она думала, что разумнее сохранить замужество, потом начинала проклинать себя за трусость, за то, что не дала отповедь Роберту, когда была такая возможность, не вырвалась из его рук, не ударила его. То вдруг начинала убеждать себя, что ее застигли врасплох, что она даже не догадывалась о подмене. Поначалу все так и было, но потом виной всему стала ее слабость. Она не смогла устоять перед колдовской силой его ласк, перед сладким ядом его поцелуев.
В голове Амалии так все перепуталось, что, выйдя ранним вечером во двор и увидев баржу Жюльена, плавно подплывающую к пристани, она засомневалась: убежать или остаться? Он возлежал на подушках, взирая на кремово-синий полосатый парус, который при слабом свете угасающего дня казался синим. Увидев Амалию, он привстал и весело помахал ей рукой. Благодаря лоцманскому мастерству Тиге, судно плавно подошло к берегу и закачалось на волнах. Жюльен выпрыгнул на дощатый причал, ловко схватил брошенный слугой линь и привязал баржу к одной из мощных свай.
— Что-нибудь случилось? — спросил он Амалию, направляясь к ней.
— Нет-нет, — сказала она поспешно. — Я просто гуляла.
— Приятно слышать. Обычно ты так занята. — Жюльен приблизился к ней, и они вместе зашагали к дому.
Амалия бросила на него удивленный взгляд, ибо не подозревала, что он в курсе ее дел и забот.
— Я очень мало успела сделать сегодня, — сказала она, как бы извиняясь. — Кроме того, пришлось принимать посетителей.
— Не смею сомневаться, — заметил он сухо. — Ну, да это неважно! А в целом как дела? Надеюсь, Дай не доставлял больше неприятностей?
— Все нормально. — Амалия едва ли вспоминала о Патрике Дае после той стычки в лоджии. Другие, более важные события занимали ее теперь.
— Я рад.
Они прошли еще какое-то расстояние.
— Жюльен?
Он повернулся, и мягкая улыбка осветила его лицо.
Мысли, которые мучили Амалию все это время, перепутались в голове. Она не знала, как привести их в порядок, не причинив мужу боль, поэтому решила пока их не касаться.
— Недавно от мсье Морнея приезжал грум, — ухватилась она за первую попавшуюся безобидную тему. — Нас приглашают на бал котильона, который они устраивают через две недели.
— Не вижу причин отказываться, — сказал Жюльен. — Они приезжали к нам на суаре, и было бы, по-моему, верхом неучтивости отказать им в праве развлечь нас. Кроме того, нам нужны развлечения, чтобы скрасить однообразие будней.
— Если ты согласен, я напишу мсье Морнею, что мы принимаем приглашение, — сказала она и без всякого перехода продолжила: — На плантации есть случаи заболевания лихорадкой. Я начала лечить больных хиной.
Жюльен окинул ее пристальным взглядом.
— Будь очень осторожной! Тебе нельзя болеть, особенно сейчас, когда… Он оборвал фразу на половине, словно хотел скрыть истинный ее смысл.
— Когда что? — переспросила Амалия, пристально глядя на Жюльена.
Он многозначительно улыбнулся, но глаз не отвел.
— Такое с девушками происходит после свадьбы, cherie.
— О-о! — Она, кажется, поняла. Жюльен беспокоится о ее здоровье, думая, что она ждет ребенка.
— В последнее время ты выглядишь особенно хорошо, сияешь, как солнышко. Полагаю, тебе есть чем порадовать нас?
Амалия уже думала об этом. Прошло достаточное время, и все же абсолютной уверенности не было. Ей показалось, что месячные задерживаются, но она не следила за сроками. Возникала проблема, о последствиях которой она пока не задумывалась.
— Я не думаю, — ответила она тихо.
— Очень жаль. — В голосе Жюльена звучала плохо скрываемая досада.
«Почему это для него так важно? — подумала Амалия удивленно. — Может, надоело уступать свою комнату Роберту или устал быть рогоносцем?» Времени для расспросов не оставалось, потому что они стояли уже у двери в дом. Наклонив голову в изысканном полупоклоне, Жюльен попрощался, сказав, что хочет перед ужином принять ванну и переодеться.
Ужин прошел тихо и на удивление быстро. Жюльен, сославшись на дела в городе, собрался в Сан-Мартинвиль. Амалия устроилась в постели с книгой в руках и читала до тех пор, пока не убедилась, что муж уехал. Потом встала, взяла моток ленты и, сцепив ею ручки раздвижных дверей, стала ждать, не попытаются ли открыть двери со стороны спальни Жюльена. Однако сон оказался сильнее любопытства и быстро сморил ее. Когда Амалия проснулась, сияло утреннее солнце.
Она вошла в столовую и обомлела: за столом сидел Роберт. Откинувшись на спинку стула, одна нога в сапоге вытянута вперед, он преспокойно попивал кофе. Заметив Амалию, Роберт поднялся, чтобы приветствовать ее и помочь занять место. Возникла неловкая пауза. Обычное самообладание покинуло Амалию, она не могла заставить себя улыбнуться или пройти к столу. Вместо этого она стояла, устремив взгляд на Роберта, и с лица ее медленно сходили все краски, кроме одной — серой. Мами оторвалась от писем, которые она читала, и выразительно взглянула на невестку; Хлоя, тихо разговаривавшая с Джорджем, подняла глаза на Амалию и нахмурилась; Джордж сглотнул слюну, и в его светло-серых глазах застыла настороженность.
— Доброе утро, ma chere! — сказала Мами, и от этих ее обычных слов повеяло покоем. — Удивительная вещь, но в Новый Орлеан прибыли саженцы из Китая, и я могу первой отобрать нужные виды. — Она потрясла письмом. — Это сообщение от агента судоходной компании, его доставил сегодня утром специальный курьер, Джордж! — обратилась она к англичанину. — Вам придется поехать и на месте заняться всем этим.
— Это прекрасно, — промямлила Амалия.
Голос ее был лишен всяких красок, но, по крайней мере, она обрела дар речи. Не взглянув на Роберта, Амалия села в кресло, которое он придерживал, стоя у нее за спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51