Я буду ненавидеть себя, и ты тоже будешь ненавидеть меня! – С неожиданной яростью произнес они тихо добавил. – Позволь мне умереть.
Она горячо произнесла:
– Нет, Мансур! Не уходи. Я тебя люблю. Я люблю только тебя. Когда ты поправишься, мы уедем в Стамбул и поженимся. Поселимся в домике с цветущим садом, где живет Эмине-ханым. С нами будут наши сыновья. Я рожу еще детей. Нас ждут годы любви и счастья.
На мгновение его затопила волна внутреннего блаженства, какое способны породить только грезы, и он прошептал:
– Почему ты говоришь об этом сейчас?
– Потому что я поняла это только сейчас. – На губах Мансура появилась слабая улыбка.
– Ради того, чтобы это услышать, стоило упасть со скалы. Поверь, я не жалею о том, что случилось. Я жил только ради тебя, делал все для тебя, Мадина, хотя ты никогда не просила об этом.
– Теперь прошу, прошу о единственном: не сдавайся, не уходи! Останься со мной.
Мансур не отвечал. Ему казалось, будто вокруг колышется черно-красный раскаленный океан долгих страданий и неусыпной боли. Ему не хотелось погружаться в него, он желал вернуться к женщине с небесными глазами, женщине из своего предсмертного видения.
– То, о чем ты говоришь, слишком прекрасно, чтобы быть правдой, – наконец сказал Мансур.
– Лучше надеяться, что твоя жизнь все-таки станет чем-то прекрасным, чем бежать от нее.
– А если я никогда не смогу встать? – Спросил он Мадину.
– Ты встанешь. И даже если… О нет, только не покидай!
Женщина не выдержала и зашлась в судорожном плаче. Мансур представил, чего будет стоить для нее потерять и его, и сына, – ведь Ильяс отправляется на войну и неизвестно, вернется ли обратно. Он протянул ей руку, и их пальцы крепко сплелись: так врастают корни дерева в землю – с неутолимой жаждой жизни, какую вселил в них вездесущий и всеобъемлющий Бог.
– Не плачь, – обреченно произнес Мансур. – Я не стану просить янычар о том, чтобы они лишили меня жизни.
Мадина простилась с Ильясом. Женщина хотела сказать сыну, что не желает, чтобы он оделся в броню жестокости, чтобы в его душе было пусто и темно. Но не сказала, потому что не знала, каким надо быть на войне. Быть может, напротив – решительным и бездумным, с нерастраченной силой, напором и мощью, какие иногда порождают каменное сердце и свободная от угрызений совести душа.
Она обняла юношу – впервые с тех пор, как он перестал быть грудным младенцем, – и крепко прижала к себе. И он в свою очередь неловко обхватил ее руками. Позже Ильяс вошел в хижину и о чем-то поговорил с Мансуром.
Потом янычары ушли. Гюльджан поторопила их, сказав, что скоро выпадет обильный снег.
– Ложись, – сказала она Мадине. – И ты тоже, Хайдар. Я посижу возле Мансура. Я старуха, и мне все равно не спится.
Мадина проснулась среди ночи. В хижине спали все – и Мансур, и Хайдар, и Гюльджан. Она вышла на улицу.
Горизонт был черен из-за нависавших над ним тяжелых облаков, тогда как небо над головой запорошила звездная пыль.
Мадина понимала, что ей придется зимовать в этой хижине, в этом безмолвном краю. Возможно, судьба распорядится так, что она проведет здесь остаток жизни.
Мансуру удалось пережить ночь, и Гюльджан сказала, что лечение, скорее всего, будет успешным. Старуха старалась загружать Мадину работой – лишь бы та не печалилась и не ждала слишком быстрых перемен.
Днем Гюльджан отправила ее собирать хворост. Облака висели низко над землей, ветер сыпал в лицо легкий, мелкий снег. Мадина долго бродила по округе, пока не заметила женщину, которая шла, озираясь по сторонам и будто ища кого-то. Приглядевшись, она узнала свою сестру Асият. Немного помедлив, Мадина пошла навстречу.
Увидев ее, Асият обрадовалась, это было заметно, несмотря на то, что в ее глазах сохранялось неуверенное, пожалуй, даже затравленное выражение.
– Что тебе нужно? – Спросила Мадина.
– Я пришла просить о помощи.
Мадина вспомнила, как совсем недавно сама явилась к Гюльджан, и, усмехнувшись, произнесла ту же фразу:
– Ясно, не для того, чтобы помогать мне. – Потом спросила более мягко: – Что случилось?
Губы Асият задрожали.
– Они хотят убить Айтека, хотят отрубить ему голову!
– Кто «они»?
– Турки. Когда Айтек вернулся домой, он лег на кровать, лицом к стене, и больше не поворачивался, не разговаривал. Только сказал: «Сегодня я сломал и выбросил свое сердце как ненужную вещь ». Потом пришли османские воины, велели ему подняться и забрали с собой. Я ходила к их командиру, но он меня не принял. Тогда я отправилась к старикам, и они сказали, что Айтек первым нарушил условия договора. Азиз и Шадин временно взяты под стражу. Остальные мужчины ропщут, но не берутся за оружие. – Асият вздохнула. – Я их понимаю. Завтра османы уйдут, а если прольется кровь, может погибнуть много безвинных людей.
Мадина замерла с охапкой хвороста в руках. Ее лицо побледнело, но в глазах плясали молнии.
– Что я могу сделать?
Асият тихо проговорила:
– Пойти и попросить за Айтека. Ты ведь любишь его, Мадина! – Женщина разжала руки, и охапка хвороста упала на землю.
– А если нет? Неужели ты не рада? Тебе не придется падать с высоты! Со скалы сбросили другого человека – и когда он разбился, я поняла, что есть что в этом мире, хотя предпочла бы навек оставаться в неведении и не платить такую жестокую цену!
Асият сдавленно произнесла:
– Я не прыгну. У меня дети, и мне есть, для кого жить. Я готова отдать тебе Айтека, только пусть он останется жив! – Ее глаза наполнились слезами. – Я сделаю все, что скажешь! Чего ты хочешь, Мадина?
– Чтобы ты перестала меня ненавидеть.
– В моем сердце нет ненависти. Только мольба, – тихо сказала Асият.
– Ладно, – ответила Мадина, – идем. В конце концов, Айтек мне не чужой, он не просто мой бывший жених, а отец моего старшего сына.
Асият резко повернулась к ней и посмотрела с недоверием и ужасом.
– Не воспринимай мои слова как месть, – жестко проговорила Мадина. – Если захочешь, Айтек никогда не узнает правды.
Пока они шли к аулу, Мадина рассказала сестре все. Только сейчас Асият, наконец, увидела, что перед ней стоит женщина, много страдавшая, но не сломленная, хватающаяся за последнюю спасительную надежду. Вспомнила, как они, завернувшись в овчины, говорили по душам в кромешной тьме своей девичьей комнаты, как клялись не расставаться и не забывать друг друга. И отчаянно расплакалась на груди у сестры, внезапно ощутив раскаяние, жгучую любовь и не менее горячую обиду на несправедливость судьбы.
Глава VI
Как и следовало ожидать, Джахангир-ага принял Мадину – вероятно, подумал, что она пришла с вестями о состоянии Мансура. Командир янычар расположился в одном из лучших домов аула. Он сидел в красивой комнате, потолочные балки которой были украшены искусно вырезанными фигурками и цветами, а на чисто выбеленных стенах висели большие медные тарелки, вышитые золотом шелковые шали и разнообразное оружие.
– Зачем пришла? – Спросил Джахангир-ага и тут же добавил: – Сам хотел послать за тобой. Забыл отдать… Вот, возьми! – Он небрежно бросил на пол большой, туго набитый сафьяновый кошелек. – Пригодится… для Мансура.
Мадина посмотрела вниз, но не стала поднимать кошелек.
– Я пришла не за этим, эфенди. – Джахангир-ага усмехнулся.
– Помнишь наш язык?
– Мой сын тоже его знает.
Джахангир-ага разглядывал женщину. Черты ее лица стали тверже, взгляд – жестче, но она принадлежала к той редкой породе людей, которые сохраняют красоту до глубокой старости, сохраняют, не особо заботясь и задумываясь о ней. Подумать только: пятнадцать лет назад он сделал все для того, чтобы Мансур и черкешенка не встретились! Но человек надеется, а правит Аллах. И порой происходят чудеса: невозможное становится реальным, призрачное – осязаемым, несбыточное – неумолимым.
– Так зачем ты пришла? – Повторил свой вопрос командир янычар.
– Просить за черкеса по имени Айтек.
– Того, что убил Мансура?
– Мансур жив.
– Ты называешь это жизнью? Ты попросила его остаться не ради него самого – ради себя. Ты знала, что он тебе не откажет, ибо ты всегда была его – хотя и единственной – огромной и непростительной слабостью. Ты поступила жестоко. Мансур – воин, для него вдвойне тяжело жить калекой: тебе, презренной женщине, этого не понять. Если бы не ты, его душа отлетела бы в рай и успокоилась. Но ты предпочла, чтобы он продолжал мучиться здесь, на земле, возле тебя, и вручила его жизнь в руки дряхлой старухи! – И, не выдержав, воскликнул: – Я безумно рад тому, что в свое время преодолел искушение и не пытался тобой завладеть!
– Если бы не преодолели, боюсь, вы бы давно были на том свете, эфенди! – заметила Мадина и повторила: – Освободите Айтека. Он поступил согласно нашим горским обычаям. Я провела ночь с Мансуром, и Айтек, узнав об этом, решил отомстить. У него жена и дети, он им нужен. Пусть наказанием за содеянное станут муки совести, которые ему суждено испытать! Если вы убьете Айтека, снова вспыхнет война! Души черкесов горды, и сердца не прощают зла.
Джахангир-ага задумался. Войско и без того задержалось в горах. Если черкесы решатся напасть сейчас, когда вот-вот начнется сильный снегопад, янычарский корпус рискует не выбраться из этого гибельного места.
– Ладно, женщина. Иди, забирай своего черкеса. И подними кошелек! – Он повысил голос. – Я буду просить Аллаха, чтобы он поскорее забрал Мансура к себе и не заставлял мучиться.
Мадина бросила пронзительный взгляд на янычара, но Джахангир-ага остался невозмутим.
– Я прожил долгую жизнь, повидал много смертей и могу сказать: сложно судить, какая из них более справедлива и милосердна. – Он взял со стола свиток и протянул его женщине. – Возьми. Если Мансур выживет, и вы окажетесь в Стамбуле, передай это письмо в ведомство Великого визиря. Бумаги подписаны мною и двумя хакимами. Мансур был хорошим воином – надеюсь, ему назначат достойную пенсию.
Мадина взяла бумагу, подняла кошелек, поклонилась и вышла во двор. В этот момент из-за угла появился Айтек – не похожий на себя, уставший, с запавшими глазами, в которых затаилась обреченность. Мадина знала, что он не боялся и не боится смерти. Его мучило и страшило что-то другое.
Поравнявшись с женщиной, он произнес:
– Это ты?
Мадина поняла, что он имеет в виду.
– Да, я.
– Я не жалею о том, что сделал, и не собираюсь раскаиваться, – сказал Айтек. – Пусть бы меня казнили – мне все равно.
– Зато Асият не все равно. И мне, потому что я люблю свою сестру. Я сделала это только ради нее и ваших детей.
В этом ответе была месть Мадины: Айтек знал, что немногим раньше она пошла бы ради него и в огонь, и в воду. Но теперь ее сердце, все ее помыслы принадлежали Мансуру.
– Янычар жив? – Спросил Айтек.
– Я надеюсь, что он не умрет.
Навстречу Айтеку бежала Асият. Ее волосы растрепались на ветру, лицо пылало. Он крепко обнял ее, и они пошли домой.
Мадина смотрела им вслед со смешанным чувством сожаления и радости. Она как никогда ясно понимала: эта страница ее жизни безвозвратно перевернута.
Прежде чем вернуться в хижину Гюльджан, женщина решила зайти к матери. Когда Мадина шла по селению, она несколько раз поймала на себе гневные, почти угрожающие взгляды. Она привычно здоровалась со знакомыми, но ей не отвечали. Женщина будто очутилась в центре незримого враждебного круга.
Хафиза встретила дочь у ограды и быстро произнесла:
– Мне уже сообщили, что ты идешь сюда. Мадина, тебе лучше… уйти. Был сход стариков, и они решили не пускать тебя в аул. Скажи, что ты хочешь взять из дома, что тебе нужно, – я все принесу.
Мадина вздрогнула и провела рукой по лицу. Это был жестокий удар.
– А… Хайдар?
– О Хайдаре речи не было. Он твой сын и не отвечает за твои поступки.
– Это хорошо. Тогда я пришлю его к тебе. – И, помедлив, спросила: – Ты не осуждаешь меня, мама?
Хафиза обняла дочь и на мгновение прижала к себе.
– Кто способен осудить человеческое сердце? Я просто хочу, чтобы ты наконец-то стала счастливой, Мадина!
Молодая женщина сурово, усмехнулась.
– Завоевать счастье не так уж сложно, куда труднее его сохранить. Но я буду бороться!
С этими словами Мадина повернулась и пошла прочь, зная, что возвратится не скоро, если возвратится вообще.
Пока Мадина добиралась до хижины Гюльджан, начался снегопад.
Женщина шла и смотрела на стену падающих снежинок и поблескивающие серебром облака. Кругом было спокойно и тихо – мир заливал тонкий белый свет, и воздух был наполнен вихрем мягких хлопьев. Снег плавно скользил с небес, словно белый шелк, и понемногу горы покрывались роскошными шапками. Скоро аул окажется отрезанным от остального мира до самой весны. А весной – женщина очень на это надеялась! – ей предстоит отправиться в далекий путь. Она была готова к тому, чтобы вновь изменить свою жизнь. Сейчас она была готова на все. Ради Мансура. Ради любви.
Гюльджан встретила Мадину на пороге. Лицо старой черкешенки выглядело озабоченным.
– Пришла? Послушай, как быть, если придется копать могилу? Земля-то замерзла! Придется разжигать костер…
Мадина едва удержалась, чтобы не схватить старуху за шиворот.
– Ты что?!
Лицо Гюльджан оставалось бесстрастным, а взор темных глаз, казалось, вобрал в себя холод и мрак зимы.
– Ему стало хуже. Не думаю, что он доживет до завтрашнего утра.
– Ты обещала!
– Нет. Я сказала, что попытаюсь. И… знаешь, Мадина, наверное, это к лучшему. Я видела в его взгляде желание ухватиться за смерть как за спасение, уплыть на невидимой лодке от берегов, где столько страданий! Говорят, по-настоящему человек принадлежит только Богу и своей судьбе; он живет и умирает таким, каким его создал Всевышний. Мансур – воин, и если он останется калекой, то вряд ли будет чувствовать себя счастливым.
– Он будет счастлив! – Запальчиво крикнула Мадина. – И я тоже! Где Хайдар?
– Я послала его за дровами. Для костра.
Мадина вошла в хижину и опустилась на колени. Она то целовала руки Мансура, то молилась, то порывалась дать ему лекарство. И даже когда из глаз женщины текли слезы, в ее взоре было все, что угодно, Кроме смирения перед судьбой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28