– Все до последнего – вон отсюда! Сейчас же!
Повинуясь указующему персту лорда, все присутствующие в один миг снялись со своих мест и ринулись к двери, создав у дверного проема небольшую давку. Все, за исключением брата Дисмаса, который в этот момент был занят тем, что привязывал к своему кресту головку чеснока. Равным образом не торопилась никуда уходить и старуха Глэдис. Она слонялась по комнате, временами останавливаясь и принимаясь корчить монаху рожи в явной надежде, что он не выдержит и ретируется первым.
– Я сказал – все вон! – Меррик грозно сдвинул брови и выразительно посмотрел на монаха, едва сдерживаясь, чтобы не послать его ко всем чертям.
– Как – и я тоже? – Брат Дисмас приосанился и поднял свой крест повыше. – Мне, служителю божьему, не следует оставлять леди Клио в такой компании. Извольте, милорд, сначала прогнать отсюда эту старую ведьму, пока она не наградила миледи сглазом или еще чем-нибудь почище того. Я же стану читать во здравие леди молитвы.
– Думаю, миледи больше поможет, если я, наконец, извлеку наконечник стрелы из ее плеча. – Меррик сделал шаг по направлению к монаху. – А вы со своими молитвами здесь только мешаете.
Добрый брат Дисмас мгновенно изменился в лице, повязал на пояс свои четки и, зажав под мышкой огромный фолиант с медными застежками, двинулся к двери. Там он, правда, остановился, призвал на помощь всю свою кротость и, обернувшись к Меррику, произнес:
– Господь наш моими устами говорит вам, милорд: передвиньте кровать леди Клио!
– Что такое? – изумился Меррик. – Передвинуть ее кровать? Но зачем?
– Так велел наш создатель. Вы должны передвинуть ее кровать вон к той стене. – Брат Дисмас для верности ткнул пальцем в нужном направлении. – Чтобы леди Клио поправилась, нужно положить ее головой в сторону Голгофы. О том мне поведал наш господь бог.
Меррик некоторое время молча смотрел на монаха, раздумывая, не повредился ли тот в уме. Брату Дисмасу стало не по себе от этого взгляда.
– Ну да, в сторону Голгофы. Что в этом удивительного? – пробормотал он. – Это гора, на которой распяли Христа...
– Я отлично знаю, что такое Голгофа и где она находится, идиот! Я недавно там был! А теперь убирайся из этой комнаты, пока я не велел распять тебя!
Монах сглотнул и как ошпаренный выскочил за дверь. Подошвы его сандалий торопливо простучали по каменным ступеням лестницы, и все стихло.
– И ты, старуха, тоже уходи отсюда.
Меррик встал на пути у Глэдис и тем самым положил конец ее беспорядочным метаниям по комнате. Старая Глэдис вскинула голову, огляделась и, убедившись, что, кроме Меррика и лежавшей на постели Клио, в комнате никого нет, протянула лорду небольшой глиняный горшочек, который она извлекла из холщовой сумки, висевшей у нее на поясе.
– Смазывайте ее рану этим бальзамом, – сказала она совершенно спокойным тоном, словно только что не скакала по комнате, как безумная.
Когда за старухой закрылась дверь, Меррик озадаченно покачал головой, но, тем не менее, снял с горшочка крышку и не без любопытства в него заглянул. Внутри оказалась зеленоватого цвета густая субстанция, издававшая сильный запах горьких лесных трав. Это средство показалось Меррику более действенным, нежели перетаскивание кровати Клио по комнате и нацеливание ее головы в сторону Иерусалима.
Он запер дверь на засов и некоторое время стоял неподвижно, разглядывая лежавшую на постели девушку. Клио находилась в глубоком обмороке, об этом свидетельствовала ее бледная, с серым оттенком кожа; и Меррик отметил про себя, что ее состояние куда хуже, нежели она готова была признать. Ему приходилось видеть пепельно-бледные лица раненых. Все они тоже поначалу храбрились и заявляли, что отлично себя чувствуют, хотя это и было чистой воды ложью...
Намочив кусок белого льняного полотна в горячей воде, Меррик обмыл рану, стараясь не задевать обломка стрелы. Затем он вытащил кинжал, разрезал платье Клио от горла до талии и осторожно повернул ее на бок. Нажав пальцами чуть пониже ключицы, Меррик нащупал стальное жало стрелы, которое, войдя со спины, пронзило тело и едва не проткнуло белоснежную, в голубых прожилках кожу на груди девушки.
Меррик не раз вытаскивал из ран стальное жало стрелы – и у мужчин, и у женщин. Другое дело, что ему ни разу не доводилось вытаскивать наконечник стрелы из тела собственной невесты...
Существовало два способа извлечь наконечник. Можно было ухватиться за обломок древка и тащить стрелу из спины. Но при этом следовало помнить, что наконечник, скорее всего, имел зазубрины, которые стали бы цепляться за плоть и безжалостно ее рвать, расширяя тем самым входное отверстие. В результате наверняка возникло бы новое кровотечение, куда более обильное и опасное, чем первоначальное.
Меррик избрал второй способ и, перекрестившись, решительно разрезал кожу на груди Клио под ключичной костью. Девушка застонала и начала метаться, так что Меррику пришлось всей тяжестью своего тела прижать ее к тюфяку. Свежая алая кровь окрасила белую кожу и струйкой потекла из новой раны.
Меррик с минуту наблюдал, не пришла ли Клио в сознание, а когда понял, что этого не случилось, возблагодарил небо. Воспользовавшись тонким стальным стержнем, который он засунул в рану со стороны спины, Меррик протолкнул стрелу вперед, одновременно притиснув Клио к тюфяку – на всякий случай. Оказалось, что он сделал это не зря. Хотя девушка продолжала оставаться в бессознательном состоянии, боль была такой острой, что она выгнулась в его руках дугой и пронзительно закричала.
– Если бы я только мог взять твою боль на себя! – прошептал Меррик.
Прошла минута, показавшаяся ему вечностью, после чего Клио немного успокоилась. Подцепив наконечник пальцами, Меррик вытянул сломанную стрелу из надреза, сделанного им на груди девушки, и тщательно его осмотрел. Наконечник действительно имел зазубрины – причем большие и очень острые.
Положив обломок стрелы на стул, Меррик обмакнул кусок белой материи в винный уксус, разбавленный теплой водой, и с силой прижал его к ране под ключицей. Он знал – это больно. Клио, однако, отозвалась на новую пытку лишь негромким стоном, что свидетельствовало о том, что ее сознание отдаляется от тела все дальше и дальше. Меррик забеспокоился. Что бы он ни предпринимал, кровотечение не прекращалось. Ему захотелось что-нибудь сломать, разрушить или сокрушить, чтобы утолить бессильную ярость. Увы, валлийцы, которые были причиной страданий его невесты, уже расплатились за свои грехи в полной мере и лежали теперь рядком на опушке леса...
Неожиданно Меррик почувствовал, что на него смотрят. Он поднял голову и встретился взглядом с Клио. Однако ее столь живые и яркие в недавнем прошлом глаза были теперь пустыми и безжизненными. Казалось, они принадлежали не живому человеку, а призраку...
Девушка снова смежила веки, поскольку и этот труд – держать глаза открытыми – был ей явно не под силу.
Тем не менее она ухитрилась вытянуть руку и коснуться ею руки Меррика.
Меррик большим пальцем стал гладить ее тонкую, почти прозрачную руку. На ладони и запястье виднелась засохшая кровь – убегая от валлийцев, она что было силы зажимала рану в плече.
Меррик взял кусок чистого полотна и стал смывать кровь, стараясь, по возможности, действовать нежно и осторожно, едва касаясь кожи. Когда с этим делом было покончено, вода в миске, куда он окунал материю, приобрела насыщенный бурый цвет и напомнила ему красно-коричневую почву Кипра, в которую легло столько его товарищей по оружию. В своей жизни Меррику довелось видеть много крови – буквально целые потоки, – и у него сложилась уверенность, будто ее созерцание не способно уже поколебать его спокойствия.
Но, как выяснилось, он ошибался. При виде тонкой алой струйки, которая стекала по руке Клио, Меррику сделалось нехорошо, и у него закружилась голова. Когда его впервые ранили, и он увидел, как струится по броне его собственная кровь, он испытал точно такое же чувство, казалось, навеки уже теперь забытое и похороненное в душе.
Кровь из раны Клио текла, не переставая, и Меррик понимал, что ему необходимо прибегнуть к какому-нибудь радикальному средству. На самом деле он знал, к какому именно, но одна только мысль об этом заставляла все его существо содрогаться...
Его взгляд упал на грубый дубовый стол, стоявший рядом с постелью девушки. На столешнице валялся его широкий стальной кинжал с рукояткой в форме креста, а рядом с ним ярко полыхал светильник. Взяв в руки кинжал, Меррик приблизил клинок к пламени светильника и стал нагревать его на огне, остановившимся взглядом наблюдая за тем, как сталь оружия под воздействием пламени меняет свой цвет, приобретая зловещий малиновый оттенок. Рана продолжала кровоточить, и Меррику в тот момент казалось, что вместе с кровью из Клио уходит и сама жизнь.
Набрав в грудь побольше воздуха, Меррик начал медленно приближать раскаленный конец кинжала к ране в плече Клио. Но в самый решительный момент его рука замерла, будто отнялась. Он просто не мог довершить начатое – не мог, хотя и знал, что это необходимо!
Прикрыв глаза, чтобы переждать минуту слабости, Меррик стал негромко читать молитву. Поскольку, пока он мучился колебаниями, клинок успел остыть, он был вынужден снова поднести его к пламени светильника. Потом Меррик сделал еще один глубокий вдох и быстрым движением, будто не желая давать себе время на размышления, прижал раскаленную сталь к белоснежной коже на плече Клио.
Ее глаза широко распахнулись, она закричала, и этот страшный крик показался Меррику бесконечным. Потом Клио снова потеряла сознание. Меррик присел на кровать рядом с ней. Ее крик, полный невыносимого страдания, все еще отзывался у него в ушах, в голове и в сердце. Пальцы Меррика сами собой разжались, и ненужный уже клинок со звоном упал на пол. Меррик несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, но это не помогло.
Соскользнув с кровати на пол и встав у изголовья Клио на колени, он издал вопль, который, казалось, исходил из самых потаенных глубин его существа. Вопль этот более всего походил на крик лесного зверя, смертельно раненного копьем охотника.
Закрыв лицо могучими, твердыми, как каменные плиты, ладонями, Меррик зарыдал.
18
Уже несколько дней Клио лежала в бреду. Иногда ускользающее сознание возвращалось к ней, и тогда она узнавала свою спальню, по какой-то неизвестной причине населенную теперь страхами и мучительной болью. Но потом спасительное забытье вновь уносило ее в иной, вымышленный мир, который казался таким безопасным и приятным – по сравнению с неприглядной, напитанной болью и жаром лихорадки действительностью. И тогда над ее головой распахивалось, подобно огромному шатру, черное ночное небо, усыпанное бесчисленными звездами.
Одни звезды смотрели на нее с невозможной высоты, другие же находились так низко, что до них, казалось, можно было дотянуться кончиками пальцев. Клио никогда не видела таких громадных звезд; они посылали лучи на запад и на восток, а прямо над ней мерцало и переливалось целое звездное облако. Как похоже оно было на россыпь сверкающих сапфиров в короне королевы Элеоноры!
Однако и в этом прекрасном вымышленном мире не все было гладко. Внезапно перед Клио разверзлась страшная бездонная пропасть и стала затягивать ее в свои бесконечные глубины. На другом краю черной пропасти на гигантском боевом коне восседал Меррик. Его конь беспокойно поводил головой, фыркал, а за ним торчали ряды копий, украшенных развевающимися по ветру флажками с вытканными красными львами на черном поле.
Вдруг нарисованные львы ожили и, спрыгнув с флажков на землю, закружились в зловещем хороводе. Из спин у них выросли крылья, и львы один за другим стали перелетать через широкую пропасть к Клио. Еще немного – и они разорвут ее на куски!
Не чуя под собой ног, Клио бросилась от хищников прочь. Неожиданно звериный рев обратился в человеческий крик, и стая красных львов позади нее вдруг превратилась в лесных разбойников-валлийцев, которые своим устрашающим обликом почти не отличались от диких зверей. Вслед девушке полетели кроваво-красные стрелы; они поражали деревья, и из глубоких ран в коре струйками текла кровь.
Издалека к ней долетал голос Меррика. Он звал ее, снова и снова повторяя ее имя, но между ними лежала непреодолимая бездна. Клио бежала по краю пропасти все дальше и дальше, но только шире становилась черная пасть провала.
И когда она почувствовала, что сил не осталось, кромешная бездна раздвинулась и поглотила ее целиком.
Вздрогнув всем телом, Клио очнулась, открыла глаза и, моргая, уставилась на деревянный, грубо оструганный потолок спальни. Опершись на локти, она хотела сесть, как делала это каждое утро, но ее правое плечо и спину огнем опалила боль.
Клио снова без сил упала на подушки. Она застонала, но в горле у нее пересохло, и стон ее скорее походил на хрип. Когда спустя какое-то время она опять открыла глаза, окружающий мир исказился до неузнаваемости: девушка смотрела на него сквозь слезы, выступившие у нее на глазах от жгучей боли.
Прошло еще какое-то время, и острая мучительная боль в плече сменилась ноющей, глубоко запрятанной болью в груди. Ее терпеть было легче, и мир вокруг постепенно начал обретать привычные очертания. Клио почувствовала, как ее лица, опаленного лихорадкой и потоками горячих слез, коснулся прохладный ветерок. Он играл ее влажными волосами, нежно дотрагивался до висков и щек, и она чуть повернула голову, чтобы посмотреть в окно. Ставни были раздвинуты, и в оконном проеме чернело ночное небо. Ни тебе розовых рассветных красок, ни багровых красок заката – одна только непроглядная ночь, будто скроенная из черного бархата и столь же непроницаемая, как пропасть, куда она летела в своем кошмарном сне...
Глубоко вздохнув, Клио внимательно оглядела темную спальню. У кровати стояла жаровня, а рядом с ней – покрытый скатертью маленький шаткий столик на трех ножках. На столике – какой-то вонючий бальзам в деревянной плошке, в каких старуха Глэдис готовила свои приворотные зелья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44