Кроме того, в прежние времена страдания и лишения не удивляли никого. Смерть и всевозможные бедствия подстерегали человека всюду, и люди смирились с этим. Чума опустошала города, войны длились почти без передышки, и никто, как бы высоко он ни стоял, не мог ручаться за свой завтрашний день. Люди тех времен обладали стойкостью духа, мало нам понятной; они не боялись погибнуть, ибо твердо верили в бессмертие души и уповали на милосердие бога, от которого ничто не укроется — ни дурное, ни хорошее.
Жизнь была коротка, и поэтому выходили замуж и женились с тринадцати-четырнадцати лет, пировали допоздна и сражались до старости. Младшие обязаны были повиноваться старшим, низшие — высшим. Живи Мадленка в наше время, она бы, может статься, повредилась в уме от того, что ей довелось пережить; но в те далекие времена безумие было непозволительной роскошью. Бремя испытаний, выпавшее на его долю, человек должен был переносить с мудростью и кротостью, ибо такова воля всевышнего. Дальше этого люди не стремились заглядывать, не стремилась к этому и Мадленка. Она только обещала себе, что сделает все, чтобы убийцы брата были наказаны, а в те времена обещания были не пустым звуком.
Пока ей ужасно хотелось есть — и, пройдя немного по дороге в том направлении, где, по ее расчетам, должна была находиться усадьба Соболевских, она вновь нырнула в лес, надеясь отыскать там что-нибудь съедобное. Съедобного было сколько угодно,
только оно упорно не желало быть съеденным. Звери при приближении Мадленки прятались или удирали, и птицы ехидно посматривали на нее с верхушек деревьев, а ягоды и орехи еще не созрели. Мадленка удовольствовалась тем, что попила воды из какой-то лужи (всякое представление о гигиене тогда начисто отсутствовало) и, не найдя ничего лучшего, разорила гнездо не то зяблика, не то жаворонка.
Мадленка выпила одно яйцо, но тут вернулись птицы и стали метаться над деревом с такими жалобными криками, что Мадленке стало совестно, и она вернула второе яйцо на место и слезла с дерева. Это конечно, было глупо, но она просто не могла поступить иначе.
Немного подкрепившись, Мадленка вернулась на дорогу и пошла по ней, вертя головой по сторонам, чтобы не быть застигнутой врасплох. Чем дальше она шла, тем сильнее кололо ее какое-то тревожное чувство. Мадленка хорошо знала, что это такое: это покалывание означает, что вы сделали что-то не то, забыли о чем-то важном или допустили непростительную оплошность. Примерно через два часа она обнаружила, что, скорее всего, движется в направлении, противоположном тому, куда ей, собственно, надо идти.
Тут Мадленка сделала то, от чего я краснею. A именно, она замысловато выругалась, помянув не менее десятка святых, и только собралась повернуть обратно, как заметила внизу холма какие-то знамена и всадников в кирасах. Мадленка нырнула в кусты и затаилась там.
Это был польский отряд, ехавший в резиденцию князя Доминика Диковского. Пока Мадленка раздумывала, показаться им на глаза или нет, отряд уже уехал.
Мадленка, чихая от поднявшейся столбом пыли, вылезла из кустов, поглядела на дорогу и решила, что, пожалуй, сэкономит время, если пойдет напрямик через лес. Кроме того, и это было самым существенным доводом в пользу принятого решения, в лесу, если хорошенько поискать, наверняка найдется что поесть.
И Мадленку понесло сквозь чащи, где было так темно от сомкнувшихся над головой крон деревьев, что она почти ничего не видела. Потом она перешла вброд узкий ручеек, не забыв утолить жажду, и пошла через тихие и светлые поляны, где росли березы и еще какие-то деревья, названий которых она не знала.
Ветви кустов цеплялись за ее одежду, мох проваливался под ногами, Мадленка фыркала и сопела, как разъяренная мышь, но все же неуклонно продвигалась вперед. Лес упорно не желал кончаться, проклятая дорога как сквозь землю провалилась, и еще через некоторое время Мадленка потеряла всякое представление о том, где находится.
Она жалела о том мгновении, когда ей пришло в голову вернуться в лес, и была близка к тому, чтобы пожалеть, что вообще родилась на свет. В одном месте ей попались два лежащих на земле человеческих скелета, от которых не осталось ничего, кроме желтоватых костей и обрывков одежды. Мадленка. как положено, перекрестилась, но обошла их с содроганием. Смерть от голода или усталости ей вовсе не улыбалась, она должна была жить, чтобы отомстить за брата и своих спутников. Впереди замаячили кусты, увешанные ягодами, и Мадленка подошла поближе, не веря своим глазам.
Малина! Настоящая малина, почти спелая, а не волчья ягода или какая-нибудь еще несъедобная дрянь. Душа Мадленки возликовала. Она побежала к кустам — и неожиданно замерла на одной ноге, боясь дохнуть.
В малиннике был медведь — огромный, матерый, и от него невыносимо воняло. Неторопливо поворачиваясь на своих мощных лапах, он с чавканьем объедал ветки. Медведь не видел Мадленку — на ее счастье, он стоял к ней спиной, — но она-то отлично его видела, и этого было достаточно, чтобы все колокола тревоги взвыли в набат в ее голове. Мадленка часто ходила со старшими на охоту и отлично знала, какой медведь непредсказуемый зверь и какой у него тонкий нюх. Стоит ветру подуть с ее стороны, и она пропала, причем пропала навсегда.
Мадленка судорожно сглотнула слюну и, мысленно послав горячую молитву святым угодникам, сделала таг назад. Медведь не обращал на нее ни малейше-го внимания, по-прежнему с урчанием объедая ветки. Мадленка сделала еще шаг. Сучок под ногой преда-тельски треснул, но медведь и ухом не повел. Он хрюкнул, прихлопнул лапой назойливую муху и продолжал свою трапезу. Тут Мадленка услышала совсем близко от себя чье-то сопение — и, оглянувшись, увидела большого лобастого медвежонка. Встав на задние лапы, он с любопытством оглядывал ее.
Мадленка зажмурилась. Медведь обернулся медведицей, и все приключение выходило так, что хуже не придумаешь. А медвежонок, негодник, опустился на все четыре лапы, подскочил к Мадленке и боднул ее головой в ляжку.
Мадленка рухнула задом на траву и, шипя на зве-реныша, стала на руках отползать от него. Медвежонок обрадовался — игра ему явно нравилась — и, подскочив к Мадленке, боднул ее снова. Мадленка прижалась спиной к дереву и почувствовала, что рубашка на ее теле стала мокрой от пота.
Конечно, при ней был меч и она могла бы запрос-то прирезать неугомонного детеныша; только вот как потом уйти от разъяренной медведицы — вот в чем вопрос. И Мадленка не шевелилась, только хрюкнула по-медвежьи.
Медведица в малиннике проревела что-то неразборчивое, но этого оказалось достаточно, чтобы медвежонок развернулся и побежал к ней. Когда он исчез за кустом, Мадленка вскочила на ноги и что есть духу побежала прочь.
Она мчалась, не разбирая дороги, перепрыгивая через ямы. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди, дыхание со свистом вырывалось изо рта, по она бежала, пока не почувствовала, что находится вне опасности.
Прислонившись к тополю, Мадленка пыталась отдышаться и никак не могла. Почти без сил она повалилась на мох и неожиданно увидела за деревьями узкую полосу дороги.
Мадленка понятия не имела, что это за дорога и куда она ее выведет, но одно ее появление показалось Мадленке чудом. Она встала и побрела, держась одной рукой за бок, а другую предусмотрительно положив на рукоять меча.
«Если меня спросят, то я — Михал, — решила она. — Михал, а не Мадленка. Так и скажу».
Спросить, однако, было решительно некому, ибо дорога была пуста, как казна нерадивого короля.
Всякому, кто ступал на эту грешную землю, отлично известно, что любая дорога хороша тем, что по ней можно двигаться в обе стороны. Хочешь — иди в одном направлении, а хочешь — совсем в противоположном. Для Мадленки же это представляло определенное неудобство, ибо она совершенно не имела понятия, куда именно ей следует идти. То есть она, конечно, знала, куда хотела попасть, но, согласитесь, хотеть и знать, как этого достигнуть — совершенно разные вещи.
Мадленка поглядела налево — там дорога сбегала с холма и терялась из виду, поглядела направо — то же самое, разве что склон был более пологим, но справа росла красивая яблоня с нежно-розовыми лепестками. Мадленка любила яблоки, поэтому она пошла направо.
Подчеркиваю: Мадленка пошла направо, потому что там была яблоня. Ей и в голову не могло прийти то, что произойдет через каких-то несколько минут, и свой выбор она сделала чисто машинально.
Через несколько минут…
(Ну что, благосклонный читатель, вы больше не дремлете? Вы уже не зеваете и не говорите себе, что автор мог бы быстрее управиться, если бы не заставил свою героиню на протяжении целой главы без толку мотаться по лесу, где валяются какие-то скелеты; что он, то есть автор, попросту тянет время, самым бесцеремонным образом испытывая ваше терпение — ведь вы уже купили книжку и было бы жалко теперь так просто от нее отделаться. Однако стоит автору подпустить многозначительный намек, и вы, благосклонный читатель, уже изнываете от нетерпения. Вы гадаете, что ждет Мадленку на следующей странице: отряд недругов? Два медведя? Королевич неописуемой красы? Что ж, не буду вас томить…)
Итак, через несколько минут Мадленка вышла на перекресток, откуда расходились четыре дороги. Немного в стороне от них стоял большой грубо сработанный деревянный крест, врытый в землю, а под ним сидели двое: мужчина и женщина.
На женщине было любимое платье Мадленки из синего аксамита — да, вы не ошиблись, то самое, из заветного сундука.
Глава четвертая,
в которой происходят события еще более невероятные
Сказать, что Мадленка удивилась, значит ничего не сказать.
Она потеряла дар речи, приросла к месту, остолбенела, окаменела, оторопела. От ярости, гнева, возмущения у нее перехватило дух, в глазах запрыгали кровавые бесенята. Мысленно она уже изрубила двух разбойников в окрошку, и они, хрипя, ползали у ее ног, вымаливая прощение. Нет, какова наглость, крещеные христиане! Убить — убить подло, жестоко, вероломно восемнадцать человек — посредь бела дня щеголять в ворованной одежде! Этому не было названия ни в одном из языков, которые знала Мадленка.
Те двое у креста, похоже, ничуть не смутились, завидев ее, а мужчина даже сделал рукой что-то вроде приглашающего жеста. Стиснув зубы, Мадленка приблизилась. Ее мучил вопрос, начать ли убивать сразу или сначала все-таки задать несколько вопросов.
Но у мужчины поперек колен лежал короткий меч, и Мадленка решила пока с казнью обождать.
Во-первых, ее ждало разочарование, ибо ее предположения не подтвердились. Мужчина перед ней вовсе не был рыцарем-крестоносцем; достаточно было взглянуть на его одежду, чтобы безошибочно определить, кто он такой. Это был обыкновенный бродяга, с виду лет сорока или около того. Нос бродяги был перебит, спереди не хватало половины зубов, и все же, несмотря на это, он постоянно ухмылялся. Мадленка настороженно посмотрела ему в глаза — глаза как глаза, темные и блестящие, словом, ничего особенного. Женщина, напялившая на себя мадленкино платье, отчего оно разошлось по швам, тоже была немолодая, грузная, с опухшим лицом. Рядом с ней стоял пузатый кувшин с вином.
«Убью обоих супостатов», — решила Мадленка, сопя носом. Любимого платья было до слез жалко, но людей, которым она своими руками вырыла вчера могилу, — еще жальче.
— Эй, хлопец! — крикнул щербатый. — Ты куда идешь? Заворачивай сюда!
Мадленка растянула губы, изображая улыбку. Меч на коленях супостата ей не нравился — но ведь, в конце концов, она тоже была вооружена.
— День добрый, христиане, — просипела она. В горле что-то словно застряло, и оттого слова выходили с трудом.
— Это уж точно, — подтвердил бродяга. А, Марта?
Он толкнул свою спутницу плечом, и женщина визгливо засмеялась. Она схватила кувшин вина, запрокинула голову, припала к горлышку и сделала большой глоток. (Мадленка все не отрывала глаз от платья.)
Ты кто таков? — деловито осведомился бродяга.
— Я — Михал, — сообщила Мадленка. Бродяга вопросительно вздернул брови, показывая, что это ему ни о чем не говорит. — Я из монастыря сбежал, — вдохновенно соврала Мадленка. Взгляд у бродяги был цепкий и очень пронзительный, — он, пожалуй, поправился ей еще меньше, чем обоюдоострый меч.
Что, плохо кормили? — посочувствовал бродяга.
— Голодом морили, — тут же нашлась Мадленка. А вы кто?
Прикусила язык, да было поздно. Однако бродяга ничего особенного в вопросе не усмотрел.
— Известно кто — нищие, — горько сказал он. — Это вот Марта, женка моя. Невенчанная, — зачем-то гордо сообщил он.
— А, — пробормотала Мадленка.
Ты садись, чего стоять, — сказал бродяга. — Пешком небось весь путь шел?
Мадленка села на камень и почесала нос. Разговор принимал какой-то совершенно будничный оборот, и это ей до жути не нравилось.
— А вы откуда знаете? — спросила она с сомнением.
— Я ведь тоже монах беглый, Михал. А звать меня брат Иоанн.
Мадленка криво улыбнулась. Ну-ну. Знаю я, как тебя зовут, тать несчастный. И жизнь твоя на острие моего клинка будет.
— И хорошо нынче подают? — спросила она, косясь на платье. (Женщина сделала еще глоток, пролила вино, и на нежной ткани появились темные пятнышки.) — Экая материя-то хорошая.
— А с платьем вообще смешно вышло, братец, — оживился бродяга. (Мадленка так вся и позеленела от его обращения.) — Представляешь, вон в той ложбине я повозку нашел. Разбитая вся, опрокинутая, да и, видно, наши там уже похозяйничали. Только и остаюсь, что это барахло. Но все равно, Марте радость. Там на самом дне еще два платья лежали, и она их забрала, не пропадать же добру.
— П…повозка? — заикаясь, пробормотала Мадленка. — Где?
— Да вон там, — сказал бродяга, пожимая плечами, и рукой махнул. — Чудно, а? А обновы знатные, прямо княжеские. Дорогие платья, в таких у нас в монастырь к обедне знатные дамочки, — он грязно выругался, — шастали. У меня глаз наметанный, я дешевку за версту чую.
Мадленка побледнела. Дело оборачивалось совсем иначе, чем она думала вначале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43