Он явно был возбужден. — Мы нападем на них прямо сейчас и отобьем ее! А?
— Нет, — сказал Боэмунд, морщась, — этого мы делать не станем. Филибер угас.
— А я-то думал, ты сказал, что хочешь спасти ее, — вздохнул он. — Но, похоже, я ослышался.
— С ней ничего не будет, — сказал Боэмунд, — по крайней мере, пока.
— Но она там одна, одна против всех! — крикнул Филибер. — Как ты не понимаешь…
— Филибер, — сказал синеглазый, — она гораздо умнее и сильнее, чем ты думаешь. Я не завидую тем, кто будет иметь с ней дело и попытается вынудить у нее признание. Им ничего не удастся с ней сделать, а я тем временем подумаю, как освободить ее. Ты со мной?
— Да! Конечно! — вскричал Филибер, не помня себя от восторга.
— Верь мне, мы ее вытащим, — сказал Боэмунд, — хотя я и не знаю, на кой она тебе сдалась.
Филибер тяжело покраснел, поглядел на него исподлобья и стал шумно сопеть, как потревоженный осиный рой.
— Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь! — объявил он, вызывающе выставив подбородок. — Я… Я считаю, что всякий честный человек…
— Пустое, — успокоил его синеглазый. — Садись в седло и поехали в Торн. Фон Ансбах, наверное, уже заждался нас.
Глава шестая,
в которой Мадленка превращается в обвиняемую
Мадленку привезли в замок князей Диковских. Она не испытала никакой радости, вновь увидев стены и ров, в который прыгала, чтобы спасти свою жизнь. Ей думалось, что ее вновь посадят в вонючее подземелье; но Август оставил ее в малой зале под присмотром стражников и удалился докладывать дяде о том, кем на самом деле оказался Михал Краковский. Мадленка бесцельно побродила туда-сюда, оглядываясь на тех, кому было поручено охранять ее. Жаль, что окна были прорезаны высоко и к тому же слишком узки для человека, не то бы она не устояла перед искушением и снова попыталась спастись, бросившись со стены в воду. Ничего, как знать, может, это еще ей удастся. Она ни о чем не жалела, ничего не ждала и была близка к тому, чтобы никого не бояться. Дух ее был на удивление ясен. «Я ни в чем не виновата, — твердила она себе, — следовательно, меня ни в чем не могут обвинить». Скольких людей, наивно говоривших себе то же самое, перемололи жернова судьбы!
Дверь приотворилась со звуком, напоминающим судорожный зевок, и Мадленка дернулась всем телом, ожидая увидеть Августа. Однако это оказалась всего-навсего литовская ведьма Анджелика. Ее горностай по-прежнему бегал за ней, как собачонка. Увидев Мадленку, он фыркнул и по платью ловко взобрался своей госпоже на плечо.
Анджелика с улыбкой оглядела Мадленку с головы до ног, и та почувствовала себя испачканной этим взглядом. С полуулыбкой на устах Анджелика обошла вокруг Мадленки, словно та была не живой человек, а статуя или что-то такое же неодушевленное.
— Так-так, — проговорила Анджелика, не переставая улыбаться. — Так вот на что ты похожа!
Мадленка не знала, что ответить на это, и стиснула руки. Бесстыдные глаза пристально рассматривали ее.
— Знаешь, — доверительно сообщила литвинка, — отроком ты была не очень хороша собою, а девицей и подавно.
Она улыбнулась, с наслаждением ловя на лице Мадленки, какое впечатление на нее произведут эти слова.
— Не всем же быть такими, как ты, — отозвалась Мадленка и, ослепительно улыбнувшись, добавила: — К счастью.
Улыбка Анджелики погасла. Вошел князь Август. С расцарапанной щекой, взъерошенный, он походил на нашкодившего мальчишку. На литвинку он не обратил внимания.
— Пошли, — коротко бросил он Мадленке. Мадленка двинулась к двери, но тут Анджелика
метнулась к Августа и схватила его за руку.
— Август… — тревожно шепнула она.
— Что? — спросил он с удивлением.
— Стереги ее крепко! — с деланным придыханием прошептала Анджелика. Но глаза ее смеялись.
К великому облегчению Мадленки, ее повели не вниз, где располагались владения ушедшего в мир иной Адама, а в боковые покои. В одной комнатке стояла кровать с балдахином, поддержанным витыми столбиками, в другой был стол, стулья и несколько сундуков. На стене висел искусно вытканный гобелен фламандской работы, изображавший охоту на кабана.
— Можешь располагаться, — все так же отрывисто бросил Август.
Мадленка, поколебавшись, положила на стол узелок, где было платье и четки, и села напротив гобелена, с преувеличенным вниманием разглядывая его. Двое стражей остановились в дверях, и Август сделал им знак выйти. Сам он расхаживал по комнате взад-вперед, и это мельтешение раздражало Мадленку. Она хотела, чтобы он ушел и она могла остаться наедине со своей печалью.
— Ты и впрямь Магдалена Соболевская? — спросил Август, остановившись возле нее и глядя на нее в упор.
— А ты что, не видел? — мрачно спросила Мадленка, тяжело переживавшая свой недавний позор.
— Скажи мне: это ты убила мою мать? — Нет.
Август снова заметался.
— Но тогда кто?! — крикнул он. — Кто?
— Может быть, у нее были враги? — предположила Мадленка.
— У нее? Нет! Это было благороднейшее создание на свете!
Мадленка вспомнила, какими словами покойную княгиню честил фон Ансбах, но благоразумно воздержалась от возражений.
— Да и глупо с моей стороны верить тебе, — заключил Август неожиданно. — Прощай!
В сущности, все начиналось не так уж плохо. У Мадленки были свои покои, к ней приставили служанку — боязливую девушку, которая общалась с госпожой с явной неохотой; Мадленка заключила из этого, что, должно быть, среди обитателей замка она слывет чудовищем. Такое предположение немало ее позабавило.
Когда наутро ей принесли пищу, она потребовала, чтобы ту проверяли. Поднялся невероятный шум, дело дошло даже до епископа Флориана, но когда он начал увещевать ее, Мадленка придвинула к нему тарелки и предложила отведать из них первым, раз он ничего не боится.
Епископ почему-то делать этого не стал. Он удалился и вскоре прислал своего человека, который отныне стал проверять все кушанья, подаваемые Мадленке; таким образом, с этой стороны она могла считать себя более или менее в безопасности.
Хотя при ней практически неотлучно находилась стража, никто не воспрещал ей выходить во двор гулять или посещать службу в церкви. Мадленке приходилось нелегко: стоило ей появиться где-то, и сразу же начинались перешептывания, десятки глаз беззастенчиво разглядывали ее; бывали случаи, когда ей кричали: «Убийца!»
Она старалась держаться непринужденно, но внимание, объектом которого она была, угнетало ее. Обрадовалась она только встрече с отцом — он сообщил, что попытается пожаловаться королю на произвол князя, но вид у пана Соболевского был унылый, и Мадленка засомневалась, выйдет ли толк из его замысла. Крестоносец сказал ей, что она ни на кого не должна полагаться, и ему она верила. Какое, в конце концов, дело великому королю до переживаний его скромной подданной?
«Если мне станет совсем невмоготу, — думала она, — я покончу с собой». Ее не обыскивали, и кинжал фон Мейссена по-прежнему был при ней.
Суд начался в ближайший понедельник. Председательствовал князь Доминик; роль обвинителя выполнял епископ Флориан. Август тоже присутствовал, но только на правах заинтересованного лица. Также в зале находилось десятка два шляхтичей и несколько священников. Ксендз Домбровский исполнял обязанности писца.
В длинной и витиеватой речи епископ напомнил присутствующим, для чего они здесь собрались. Произошли чудовищные преступления, и долг суда — установить истину. Убийство матери-настоятельницы, которую они все хорошо знали, не должно остаться безнаказанным, как и гибель княгини Гизелы.
Возможно, случайно, а возможно, нет, в обоих делах оказалось замешано одно лицо, которое кое-кому представлялось Михалом Краковским, но на самом деле является переодетой девушкой. Мадленка, с волнением слушавшая Флориана, так и не поняла, кем же ее считают: свидетельницей или все же преступницей. Она не успела уяснить для себя этот важный вопрос, так как ее вызвали для дачи показаний.
Сначала у Мадленки спросили ее имя, откуда она родом и где живет, а затем епископ Флориан предложил ей рассказать свою историю, начиная с того, почему было принято решение отдать ее в монастырь святой Клары. Мадленка, ничего не утаивая, поведала, как ее мать болела и дала обет, как она выздоровела и узнала, что мать Евлалия…
— Прошу прощения, — проговорил молодой священник, сидевший по правую руку от прелата, — я должен задать вопрос. То есть было решено отдать тебя в монастырь во исполнение чужого обета, так?
Мадленке подумалось, что она и так выразилась довольно ясно, но внезапно она вспомнила наказы Боэмунда фон Мейссена и похолодела. Леший его знает, что скрывается в реальности за таким невинным вопросом.
— Да, — ответила она, ибо надо было что-то ответить.
— И ты, наверное, — вкрадчиво продолжал священник, — не чувствовала никакого призвания к монашеской жизни?
— Откуда мне знать? — удивилась Мадленка. — Я ведь еще не бывала в монастыре. Как можно иметь понятие о том, что тебе еще неизвестно?
Кое-кто из шляхтичей позволил себе улыбку. Улыбнулся даже чернокудрый князь Диковский.
— Однако ты не сказала, что возрадовалась, когда тебя решили отправить в монастырь, — не отступал допрашивающий.
— Нравится мне или не нравится, я могу сказать, только когда сама это попробую, — огрызнулась Мадленка. — Что бы вы сказали, если бы я спросила вас, по душе ли вам пришлась бы семейная жизнь?
Молодой священник густо покраснел. Тут уже заулыбались все, даже епископ Флориан.
— Можешь рассказывать дальше, дитя мое, — величаво разрешил он.
Мадленка рассказала о нападении и о том, как она обнаружила своих спутников убитыми. Вмешался Флориан.
— То есть ты не видела нападающих?
— Видела, но слишком мало времени. Лошадь Михала вздыбилась, грудью толкнула меня, и я упала в овраг.
Ты никого не узнала?
— Нет. Я не успела.
— На кого они хотя бы походили?
— На всадников, — удивилась Мадленка. — Еще они были вооружены и кричали.
— На каком языке? Мадленка задумалась.
— Наверное, ни на каком, отче. Они просто кричали «а-а-а!» — дико заорала она.
Очень довольная, Мадленка наблюдала, как князь подскочил на месте, а Флориан даже немного побледнел.
— Хорошо, — отступился он. — Ты можешь нам сказать, сколько их было?
Мадленка зажмурила один глаз и почесала нос.
— Много, — наконец призналась она.
— Десять человек? Больше?
— Не знаю. У меня не было возможности их сосчитать.
— Не помнишь, во что они были одеты?
— В одежду, наверное, — пробурчала Мадленка, которой начали надоедать все эти глупые, на ее взгляд, вопросы.
— В какую? Может быть, на них были белые плащи?
Белые плащи с черным крестом и белые туники поверх доспехов были своеобразной униформой Тевтонского ордена.
— Почему обязательно белые? — сухо спросила Мадленка, отлично поняв, куда ветер дует. — Могли быть любые, я думаю.
К ней подступались и так и сяк, заставляя признать, что нападавшие все же могли оказаться крестоносцами, но Мадленка упорно стояла на своем: она слишком мало видела, чтобы сделать такой вывод.
— И потом, — добила она своих мучителей, — если бы это были крестоносцы, а они ужасно хитрые, они бы не поленились переодеться, я думаю.
После этой реплики Флориан разрешил ей рассказывать дальше.
Мадленка объяснила, как она очнулась, нашла всех спутников убитыми, как она похоронила их и переоделась, собираясь вернуться домой. Тут ее снова прервал противный молодой священник.
— Это грех, — сказал он. — Женщина не должна носить мужскую одежду.
— Простите, отче, — пискнула Мадленка, ухмыляясь до ушей, — в другой раз я обязательно последую вашему совету и отправлюсь в путь в драном платье, у которого все оторвалось…
— В данных обстоятельствах этот грех простителен, — заметил Флориан, и физиономия не в меру прыткого инквизитора вытянулась.
Мадленка рассказала о том, как в лесу ей повстречалась медведица с медвежонком, как она обнаружила двух бродяг и что с ними произошло. Епископ Флориан взволновался чрезвычайно, заставил ее два раза повторить историю с украденным платьем и объявил, что она очень важна.
— Конечно, — вздохнула Мадленка, — ведь платье было такое красивое!
Князь Диковский улыбнулся снова, но Мадленка так и не поняла, отчего.
— Продолжай, дитя мое, — поощрил допрашиваемую епископ. — Что же было потом?
Мадленка глубоко вздохнула и, мысленно поручив себя богу, рассказала, как она наткнулась на синеглазого, как отняла у него мизерикордию и извлекла у него из бока стрелу.
— Мне показалось, она похожа на ту, которой убили Михала. — Мадленка опустила глаза. — Крестоносец лежал мертвый, а я пошла дальше. Он сказал, что на их отряд напал князь Август, ну, мне и захотелось его разыскать.
— А эти стрелы, где они теперь?
Мадленка объяснила, где их оставила. Епископ кивнул незаметному человеку, сидевшему с краю, тот поднялся и вышел.
— Там должна быть еще веревка! — крикнула Мадленка ему вслед.
Через малое время человек вернулся и объявил, что ни стрел, ни веревки в каморке, занимаемой некогда Мадленкой, не оказалось.
— Неважно, — сказал епископ. — Рассказывай дальше, дитя мое.
«Дитя», прикусив губу, повело речь о князе Августе, о самозванке, о панне Анджелике и ее ручном горностае. Но панна Анджелика заинтересовала епископа меньше всего.
— То есть ты услышала, как кто-то назвался твоим именем и плетет небылицы. Так?
Так.
Епископ откинулся на спинку кресла и посмотрел на Мадленку с видом глубокого неодобрения.
Ты должна была немедленно разоблачить ее.
— А кто бы поверил, что я — это я? — спросила Мадленка. — И потом, ее все уже жалели, а меня никто еще не знал.
Ты могла рассказать все мне, — заметил епископ.
— Я пыталась, — сухо сказала Мадленка, — но вы так на меня посмотрели, словно я пришла в долг у вас просить.
Среди слушателей пронесся смешок. Епископ Флориан нахмурился.
— На все у тебя есть объяснение, — раздраженно заметил он. — Лучше поведай нам, как крестоносец, которого ты сочла мертвым, смог сесть на лошадь, добраться до Торна и поднять тревогу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43