Нам охотно показали и дерево, на котором он повесился, и могилу его, и премного почитаемый крест, ставший распятием Евстратия, а также пещеру, в коей похоронены мощи мученика и всех его соотечественников, вывезенных из Киева и проданных на растерзание изуверу. Несколько дней нам пришлось осматривать Херсонес и его окрестности, ожидая, покуда огромная галера, приплывшая из Константинополя, разгрузится и заполнится другим товаром. Наконец, мы ступили на ее борт и отплыли от таврического берега.
Мною владело чувство неизъяснимой грусти, когда я глядел на удаляющийся берег Таврики. Да, Христофор, еще недавно плаванье по морю сулило мне встречу с возлюбленной, и вот, пролетело неумолимое время, я вновь плыву, вновь вокруг меня необозримые морские просторы, но теперь уже я удаляюсь и удаляюсь от той, с кем мне не следовало бы вообще расставаться. Мы плыли по волнам Русского моря — именно так двое моих спутников именовали Эвксин — и стояла прекрасная солнечная погода, но на душе у меня сгущались тучи.
По мере того, как мы плыли, спутники мои становились все молчаливее. Кажется, обоих их мучала морская болезнь, но они стойко терпели и не подавали виду, что страдают. Ярослав время от времени со вздохом выражал какую-нибудь риторическую мысль, облеченную в замысловатую форму:
— Пятам нашим дозволит ли Господь Вседержитель попирать твердыни мусульманские? — говорил он, к примеру. — Допустит ли освободить Гроб Господень от нечестивых? Вот и посмотрим, каковы мы, достойны иль недостойны Святого Града.
Так, в некотором томлении, продолжалось наше плаванье покуда греческая галера не доставила нас до Константинополя.
Ноздри вновь ощутили аромат восточных пряностей, наполняющий собою константинопольскую гавань, в которую сходятся корабли со всего белого света. То тут, то там можно было видеть и рыцарей в белых туниках с красным крестом на груди. Рассказы о тяготах крестового похода не всех отвратили от желания присоединиться к нему. Те, кто вдохновлялся повествованиями о славных битвах и великих подвигах Боэмунда, Годфруа, Бодуэна и Раймунда, торопился в Антиохию, чтобы примкнуть к крестному воинству. Правда, константинопольцы уверяли, что основной наплыв крестоносцев уже иссяк, да и немудрено, ведь начало наступления на Иерусалим было назначено на весну, и я уже мог не застать свое войско в Антиохии. Одновременно сожалел я о расставании с Евпраксией и досадовал на свое заведомое опоздание. Что если Иерусалим уже взят? Это было бы для меня в большей мере огорчением, чем радостью, хотя, по идее, освобождение Святого Града в любом случае должно было стать для меня отрадным событием.
Пыльные улицы и площади Константинополя не производили на меня такого потрясающего впечатления, как в первый раз. К тому же, в памяти моей жил теперь величественный Киев, город более прекрасный, чем столица Византии. Василевс принял нас во Влахернском дворце и мы передали ему подарки от князя Владимира Мономаха. Царевна Анна тоже вышла повидаться с нами, она вдруг стала вовсю расхваливать вождей похода, в особенности Боэмунда Тарентского. Она с каким-то непонятным пылом взялась восторгаться его широкими плечами и тонкой талией, утверждая, что физически он создан по канону Поликлета и что никому, разве только василевсу Алексею, не уступит он в красноречии и других дарованиях, коими осыпала его природа.
Уткнув лицо в платок, Анна Комнин вдруг громко разрыдалась, и тут только выяснилась причина ее странного поведения — оказывается недавно от внезапной болезни скончался ее замечательный жених, умный и приветливый, Константин Дука. Анна уже была выдана за другого выдающегося человека, Никифора Вриенния, но воспоминание о крестоносцах напомнило ей о безвременно угасшем женихе, которого она до сих пор тайно оплакивала.
В Константинополе мы пробыли всего три дня. Наконец, нашелся корабль, отправляющийся с грузом в Антиохию, и мы поспешили сесть на него. Благополучно миновав Пропонтиду и Эгейское море, наш корабль вышел в Медитерраниум и проплыл мимо берегов Кипра. Я всматривался вдаль, стараясь разглядеть побережье этого острова, где мне суждено было прошедшей зимой провести некоторое время в плену у прекрасной Елены. У меня вдруг возникло чувство, что она так и не отпустила от себя Аттилу, и он все еще живет в Макариосойкосе.
Песок антиохийского побережья стал долетать до нашего корабля еще до того, как на горизонте показался берег. А может быть, это лишь казалось мне. Ярослав и Олег с волнением ждали прибытия, по-видимому, полагая, что едва мы сойдем с корабля, как сразу бросимся на штурм Иерусалима. Кроме нас на корабле находилось еще десятка три рыцарей-крестоносцев, новичков. Когда вдали показался берег, они наперебой возбужденно загалдели и не умолкали до самой пристани Святого Симеона.
Сыпучий склон, спускающийся к пристани, за прошедшие полгода был укреплен бревенчатым частоколом, сама пристань не только воскресла, но и сделалась еще удобнее для подхода кораблей. На берегу нас ожидало известие о том, что уже давно крестоносцы покинули Антиохию и двинулись на Иерусалим. Общий возглас досады раздался из глоток крестоносцев, только что восторженно гомонивших при виде антиохийского побережья. Я обратился к ним с речью и сказал, что поведу за собой. Оказывается, имя мое было им известно, они громко приветствовали меня и согласились вступить в мое воинство. Не мешкая далее, мы оседлали своих коней и отправились в Антиохию.
Голодный взор мой тщательно всматривался в башни, стены и укрепления Антиохии по мере того, как мы приближались к городу. Сколько воспоминаний было связано со зрелищем этой неприступной крепости! Внутри ее сейчас располагался небольшой гарнизон из пятисот рыцарей, а кроме того здесь находился Гуго Вермандуа. Он прибыл сюда несколько недель тому назад, чтобы сообщить приплывающим в Антиохию купцам о необходимости доставить в Яффу нужные для осады материалы и орудия. Ошибки крестоносцев были те же, что и в прошлом году — воодушевленные выступлением на Иерусалим, они понадеялись, что возьмут город сходу, и вот уж месяц как сидели у его стен и не могли овладеть им. В Антиохии Гуго заболел лихорадкой и только что начал вставать с кровати. Несмотря на слабость, он вызвался немедленно отправляться вместе с нами в Иерусалим, который, возможно, уже взят. Я поспешил спросить у Гуго насчет Аттилы. Он был там, мой старый, любимый и несносный болтун. Он командовал моим отрядом, был ранен стрелой, но уже поправился и рана зажила.
Лев, повстречавшийся нам сразу же, как только мы выехали из Антиохии, для одних стал развлечением, для других добрым знаком. Естественно, все ринулись охотиться на невиданного ни в Европе, ни на Руси зверя. Нам, осаждавшим в прошлом году Антиохию, доводилось видеть львов, а некоторым даже и охотиться на них. Особенно ликовали, устремляясь на зверя, мои русичи, Ярослав и Олег, но лошади, у них были тяжеловаты, и мой Шаркань быстро обскакал их, отставая лишь от великолепного арабского скакуна, на котором мчался вперед Гуго. Граф Вермандуа и настиг льва первым, но копье его оказалось неверным, нанеся льву глубокую, но не смертельную рану в загривок. Разъяренный лев в прыжке просек когтями брюхо великолепному скакуну графа Вермандуа, бедный конь громко заржал от боли и повалился на бок. Еще миг, и лев набросился бы на Гуго. Тут то и подоспел мой Шаркань, благодаря которому двоюродный брат Евпраксии был спасен. Удар моего копья оказался точнее, чем тот, что был нанесен рукой только что выздоровевшего Вермандуа. Но и в последнем предсмертном рывке могучий властелин пустынь Сирии вырвал из руки моей копье и, навалившись, переломил его надвое. Только тогда, испустив отчаянный рев, животное угасло, а подоспевшие новички-крестоносцы безрассудно вонзили свои копья в бездыханное уже тело зверя.
— Следит ли кто-нибудь из вас за своими поступками или вы и в бою будете вести себя так же глупо? — крикнул им я. — Зачем вы испортили шкуру, ведь я уже сразил его наповал?! Посмотрите на русских рыцарей — подскакав, они тотчас определили, что лев издох, и не стали понапрасну тыкать в него.
— Оленя и то жалко лишний раз попортить, хоть его кругом пруд пруди, навалом завались. А тут лев! Вот дураки немчура! — сказал Ярослав, слава Богу, по-русски, ибо других языков он не знал, а рыцари из Германии и Франции не знали русского.
Бег за сирийским хищником стоил замечательному скакуну графа Вермандуа жизни, а сам граф сильно повредил себе ногу, и я предложил ему своего Шарканя, но Ярослав настоял, чтобы Гуго предпочел именно его тяжеловоза, и присоединился к пешему строю. Шкуру льва я заставил Гуго взять себе, уверяя его, что именно первый удар сразил зверя, мой же только пресек агонию. Он, наконец, согласился, положил шкуру на загривок коня Ярослава, и мы продолжили свой путь.
— Пахучий какой лев, — жаловался Вермандуа через некоторое время. — Конь волнуется от его запаха и чуть не спотыкается. Интересно, какое предзнаменование тут? Мне кажется, мы достигнем своей цели, но многие из нас погибнут, и в том числе я. У меня очень сильное предчувствие близкой смерти. Я даже запах ее слышу, как запах шкуры этого льва. Нет, я все же подарю ее кому-нибудь. Если не возьмешь ее ты, я отдам ее Ярославу.
— Перестань, — отвечал ему я. — Подобные мысли не достойны графа Гуго Вермандуа. Лучше расскажи подробно, как все происходило в мое отсутствие.
Гуго вздохнул и принялся рассказывать. Когда он вернулся из Франции в Антиохию, в городе поднялся настоящий бунт. Крестоносцы, недовольные тем, что вожди похода больше заняты обустройством своих дел, нежели готовятся к выступлению на Иерусалим, готовы были заменить своих предводителей. Именно поэтому поход начался раньше, чем нужно, и подготовка к нему не была завершена. Кто тут прав, кто виноват — корыстолюбивые Боэмунд, Раймунд и Бодуэн или вспыльчивые крестоносцы-простолюдины, разобраться трудно. Из Антиохии выступили еще до Пасхи, и многие горячие головы уверяли себя и других, что крестное воинство войдет в Иерусалим в Вербное воскресенье, чтобы тем самым отпраздновать и Вход Господень. Но Христос почему-то воспротивился, чтобы крестоносцы вошли в Иерусалим в неделю ваий , и, в стремлении обойти стороной Триполи, они дали лишний крюк, заблудились в пустыне и пришли к Иерусалиму уже после Пасхи. В жаркий полдень знамя Святого Петра, которое вез Годфруа Буйонский, поскольку Стефан де Блуа так и не появился после своего отъезда, затрепетало на горе, с которой открывался вид на город, раскинувшийся среди скал. Это был Иерусалим, и гору, с которой крестоносцы впервые увидели Святой Град, они назвали горой Радости.
— Годфруа, которого я так уважаю, повел себя в тот миг безрассудно, — продолжал Гуго. — Поддавшись охватившему его сердце порыву, он воскликнул: «Вот он, город Господа нашего, утопающий среди мечетей мусульман. Где-то там затеряна святая пещера, в которой покоился Христос после распятия. Пойдемте и освободим Гроб Господень. Вперед, воины креста!» В тот миг, признаться, я тоже поверил, что мы легко возьмем город приступом. Но не тут-то было!
Город был с трех сторон окружен глубоким рвом, и когда крестоносцы спустились в него, сверху на них обрушился дождь стрел, потекло горячее масло, посыпались камни. Оставив во рву несколько сот трупов, крестоносцы отступили и начали устанавливать вокруг города осаду. Трезво оценив первую атаку, пришли к выводу, что количество выпущенных из города стрел и камней все же значительно уступало количеству стрел и камней, обрушиваемых в таких случаях при осаде Никеи и Антиохии, а значит, гарнизон в городе не такой многочисленный, как был там. Кроме того, каирский калиф Фатимит, отнявший год назад Иерусалим у сельджуков, вынужден был воевать с мусульманами-суннитами, сам будучи шиитом. Вполне возможно, что у него и не будет возможности двинуть на спасение своего иерусалимского гарнизона крупные силы. С другой стороны, осаждать Иерусалим, как выяснилось, труднее, чем переживать в нем осаду, поскольку пресной воды в окрестностях города почти нет, а колодцы все заблаговременно отравлены сарацинами.
После еще двух попыток взять город приступом стало ясно, что нужны осадные башни и орудия, и Вермандуа отправился в Антиохию, где ему очень быстро удалось договориться с купцами из Англии и Генуи, чтобы они подвезли в Яффу все необходимые материалы. Катапульты и фрондиболы, принимавшие участие в обстреле Антиохии, были перевезены в гавань Святого Симеона, погружены на галеры и отправлены в порт, лежащий неподалеку от Иерусалима. После этого Вермандуа захворал и знает только, что галеры перевезли все необходимое в Яффу, откуда осадные механизмы и орудия были переправлены в лагерь под Иерусалимом.
— Это ужасно, — сказал я. — Подумать только, что бочка с греческим огнем может угодить в дом Тайной Вечери, а обломок скалы, выпущенный из катапульты, разрушить купол храма Гроба Господня.
— Что поделать, — вздохнул Гуго. — В противном случае нам остается только уйти восвояси и покрыться позором.
Обойдя Триполи и Акру и, в отличие от основного войска крестоносцев, не заблудившись в пустыне, наш маленький отряд за пять дней добрался до Иерусалима. Лагерь представлял собой нечто подобное лагерю под Антиохией. Когда мы подъезжали к нему, было затишье, и можно было рассмотреть город.
Вот он, Святой Град Иерусалим, к которому мы шли столько трудных месяцев, и который, вопреки множеству ожиданий, не являл собою ничего особенного — крыши домов, купола мечетей, минареты… Обычный мусульманский город. Но этот город был сердцем всего мира Христова, бьющимся где-то там, глубоко, спрятанным под крышами, куполами мечетей и минаретами.
— Говорят, что Гроб Господень где то во-о-он там, — сказал Гуго Вермандуа, указывая мне на скопление мусульманских куполов. — Но в общем, снаружи ничего не видно.
Еще большую досаду выражали остальные рыцари и особенно Ярослав и Олег, которые разочарованно сравнивали Иерусалим с Киевом, говоря, что Киев значительно краше и раз в десять шире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71