То есть, каждый в этой системе руководит тремя подчиненными, а сам подчиняется одному начальнику. Только самый нижний чин не имеет подчиненных, и лишь сам шах-аль-джабаль Хасан никому не подчиняется. Так вот, граф продолжал разговаривать со стариком дай-аль-кирбалем и нестарым фидаином. Потом он пересказал мне их разговор. Ему пришлось выдержать целый экзамен по знанию восточной премудрости и переговорить о целой совокупности вещей и предметов, начиная с природы человеческой души и кончая смыслом существования в мире мелких мелочей, как, например, мухи и комары. Попутно они все же затронули главную цель визита, а цель эта была такова. Желая любыми способами вытащить свое королевство из бедности и бесславия, Филипп, как-то раз услышав о существовании хасасинов, то есть, людей Хасана, загорелся идеей привлечь их к союзу с ним. Он готов был предложить могущественному Хасану титул герцога Бретани и Нормандии, отдав ему эти области Франции, столь долго раздражавшие капетингов своим упрямым неподчинением. Если же климат этих мест не понравится Хасану, Филипп готов был уступить ему Гасконь или Лангедок, а при желании и графство Барселону в придачу. Когда разговор дошел до этой, самой главной темы, принимавший участие в беседе фидаин, наконец, признался, что он и есть Хасан ибн ас-Саббах. При этом он стал говорить на лингва-франка так, будто постоянно разговаривал на этом языке.
— Простите, что я не сразу открылся вам, кто я такой, — сказал он. — Но таково мое обыкновение при встречах с незнакомыми людьми, целей которых я не знаю.
— Неужто вы и впрямь Хасан ибн ас-Саббах? — не мог поверить граф де ла Котье. — Все, кто наслышан о вас, вашей мудрости и вашем могуществе, полагают, что вы глубокий старец. Мы же видим перед собой человека тех лет, когда люди только достигают первых вершин величия.
— Это мой любимый возраст, — туманно отвечал Хасан с такой особенной улыбкой, что я даже не знаю, чего было больше в ней — любезности или презрения. Разговор продолжался долго. Хозяин замка Аламут подробно расспрашивал графа де ла Котье о том, что творится сейчас в Европе, каковы планы и устремления крестоносцев в том случае, если им и впрямь удастся завладеть Иерусалимом, чего следует ожидать в истории борьбы между папой Урбаном и императором Генрихом. Как и следовало ожидать, он лишь время от времени косвенно приближался к главной теме разговора о союзе французского короля и властелина Аламута. Когда стемнело, нас уложили спать. Ночью, ворочаясь в кровати, граф вполголоса проклинал восточные обычаи и особенность в любых ситуациях вести себя уклончиво. На другой день Хасан ибн ас-Саббах повел нас осматривать красоты, открывающиеся из разных точек замка. Аламут и впрямь расположен в удивительно живописном месте. Грандиозные картины горных круч навевают мысли о божественной связи между землею и небесами. Сколько ни пытался граф де ла Котье приблизиться снова к той теме разговора, ради которой мы прибыли сюда, шах-аль-джабаль предпочитал рассуждать о поэзии суфиев, о Казн Нумане, о прозе Унсура аль-Маали. Он принялся сравнивать достоинства поэмы «Шахнаме» Фирдоуси с «Шахнаме» Асади Туей. Потом он взялся рассуждать о свойствах трав, цветов и драгоценных каменьев. Тут мы вышли на край крепостной стены. Наконец-то графу удалось повернуть разговор в нужном направлении. Он заговорил о том, что Восток и Запад постоянно отталкивают друг друга, но не могут существовать порознь, что их нельзя слить воедино, но время от времени между ними должно происходить нечто вроде временного сожительства. Хасан слушал и слушал и ничего не отвечал. Граф не выдержал и в запальчивости воскликнул:
— В конце-концов, это выгодно и вам, и нам! Разве вы не хотите быть вторым человеком Франции?
Услышав эти слова, Хасан ибн ас-Саббах ухмыльнулся и ответил:
— Чтобы иметь выгоду надо не думать о выгоде. Чтобы быть счастливым нужно не думать о счастье. Чтобы иметь крепкое здоровье надо не думать о болезнях. Власть дается не тем, кто ее страстно желает получить и всюду ищет, а тем, кого она любит. Бедняжка Франция предлагает себя в любовницы человеку, который даже не сумел стать визирем султана. Правда, с тех пор этот человек стал могущественнее султана, а Франция не очень-то разбогатела. Я понимаю проблемы короля Филиппа. Но предлагать мне сделаться вторым человеком Франции… Вот, взгляни, франк, что такое истинная власть над людьми.
Сказав это, шах-аль-джабаль указал пальцем на пропасть, зияющую за крепостной стеной, на которой мы стояли, и отдал короткий приказ одному из своих людей. Тот покорно, не говоря ни слова, расстегнул пояс, на котором висел в ножнах богато украшенный меч, положил пояс и оружие на пол и с разбегу прыгнул вниз со стены. Ни тени испуга, страха, отчаяния не промелькнуло в его глазах, когда он это делал. Мы в ужасе смотрели на то, как падает в страшную бездну его тело, как трепещут белые одежды. Можно было бы подумать, что все это галлюцинация, но красный пояс и меч в ножнах, лежащие неподалеку от нас, были свидетельством того, что все произошло на самом деле.
— Ну как? Понравилось? — спросил шах-аль-джабаль. — Хотите, могу и повторить.
И не дожидаясь нашего ответа, он махнул рукой и коротко скомандовал другому часовому. Так же послушно, не говоря ни слова, и даже наоборот, с каким-то удивительно веселым выражением лица, часовой сложил с себя пояс и оружие, разбежался и с весьма радостным криком бросился в пропасть. Мы заглянули вниз и увидели два мертвых тела в белоснежных одеждах, распростертых на дне пропасти, глубоко-глубоко внизу.
— Невероятно! — воскликнул граф де ла Котье. — Почему эти люди так весело расстаются с жизнью? Что тут за тайна?
Он заговорил с Хасаном, и, как я потом узнал, суть разговора сводилась к следующему. Граф спросил у владельца замка Аламут, какую пользу для себя или своей семьи надеются получить эти безумцы, этак ни за что ни про что расстающиеся с жизнью. Шах-аль-джабаль с усмешкой отвечал, что мы, европейцы и христиане, мерою всех вещей считаем какую-то пользу, а между тем, миром управляет нечто более высокое, нежели понятие блага или пользы. Эта высшая категория смысла бытия мира недоступна пониманию непосвященного человека, к ее восприятию можно прийти лишь став хасасином и начав восхождение к ней ступень за ступенью, переходя из одной тройки в другую. Конечно, этот переход возможен только в случае гибели кого-нибудь из более посвященных, но количество хасасинов растет, и находясь сегодня в низшей тройке, завтра можно оказаться командиром тройки новичков. После этого Хасан ибн ас-Саббах вновь усмехнулся и спросил, есть ли у франкских королей столь преданные люди, как у шах-аль-джабаля, готовые по мановению руки броситься в пропасть. Граф честно признался, что даже если такие и найдутся, то их можно будет по пальцам перечислить.
— А у меня таких более семидесяти тысяч, — сказал шах-аль-джабаль гордо. — Включая самых посвященных, дай-аль-кирбалей. Каждый из них стоит ста ваших рыцарей. Пройдет немного времени, и мы захватим власть во всем мире. И главным человеком поднебесных владений будет не император Римской империи, не папа, не константинопольский василевс и не сельджукский султан, а шах-аль-джабаль Хасан ибн ас-Саббах. Или же, если я умру, то тот из дай-аль-кирбалей, который займет мое место, самый близкий мне человек. Так и передайте вашему королю.
После этого решительного ответа шах-аль-джабаль сделался еще более любезным и предложил графу де ла Котье жить в замке Аламут столько, сколько тому будет угодно, но граф понимал, что чем дольше он будет оттягивать с возвращением к своему сюзерену, тем меньше уважения он будет внушать к своей персоне со стороны Хасана и его приближенных, ибо для восточного человека преданное служение является главной и наипервейшей человеческой добродетелью. Поэтому он провел в Аламуте не более недели и отправился назад в Европу в сопровождении одного из фидаинов. Меня же он оставил у шах-аль-джабаля, чтобы я стал одним из хасасинов, одним из людей Хасана ибн ас-Саббаха.
— Как?! Вы согласились оставить христианство и сделаться неверным? — воскликнула Елена.
— Вовсе нет, — отвечал Жискар. — От меня никто не требовал отречения от Иисуса Христа и принятия Магометовой веры. Когда граф пересказал мне все беседы, которые он вел с хозяином Аламута мы как-то почти одновременно пришли к одной захватывающей мысли. Что если мне прикинуться, будто я, восхищенный преданностью людей Хасана, загорелся желанием сделаться хасасином. Таким образом я смогу узнать, что заставляет хасасинов превращаться в столь послушных рабов своего господина. Честно говоря, я и готов был бы принять на время мусульманство, тем более, что никогда не чувствовал себя ревностным христианином, я ведь кельт и правильнее называть меня не Жискар, а Гвейскарт, и в роду у меня сплошь были языческие жрецы, хранящие веру древних друидов. Но когда граф сообщил о моем якобы желании вступить в ряды хасасинов, Хасан ибн ас-Саббах сразу предупредил, что при желании я могу сохранять христианскую веру и магометанство мне придется принять только в том случае, если я стану йамутом, то есть получу третий по старшинству снизу чин в иерархии хасасинов. Среди гундиев, то есть, самых рядовых хасасинов, есть немало христиан, язычников, зороастрийцев и даже иудеев. Итак, граф де ла Котье уехал, а я стал готовиться к обряду посвящения меня в гундии. Для начала меня принялись старательно обучать арабскому языку. Обучение проводилось следующим образом. Меня приводили в маленькую комнатку, усаживали на коврик и в углу комнатки зажигали какие-то благовония, от запаха которых во мне просыпалась какая-то неизъяснимая жажда свободно говорить по-арабски. Тут приходил учитель и начинал разговаривать со мной, знаками поясняя значения слов, их связи между собой и изменения в зависимости от применения. Не прошло и месяца, как я мог изъясняться а понимать по-арабски. За время обучения я познакомился с некоторыми гундиями, среди которых были армяне, греки, итальянцы и даже один француз. Все они внушали мне мысль о необыкновенном счастье, которое испытывает человек в момент его посвящения в хасасины. Кроме того, они утешили меня, сказав, что от гундиев не требуется никакого самопожертвования. Они подчиняются зульфикарам, но те не имеют права требовать от них беспрекословного повиновения, и гундий способен отказаться от исполнения приказа, подобного тем, которые отдавал Хасан людям, бросившимся в пропасть на второй день нашего пребывания с графом де ла Котье в замке Аламут. Это меня сильно утешило. Ведь я не собирался подниматься по хасасинской иерархической лестнице, подвергая при этом свою жизнь смертельной опасности.
Вот, наконец, наступил день моего посвящения. Накануне меня целую неделю морили голодом и держали взаперти, почти как узника. Вдруг однажды утром ко мне пришел сам Хасан ибн ас-Саббах. Он поклонился мне, поздоровался и, сев рядом, сказал:
— Вот и пришел твой час, Жискар. Сегодня ночью звезды сказали мне, что ты уже приблизился к нам и готов войти в наше братство. Сейчас за тобой придут, и ты отправишься в дивное путешествие. Ты увидишь Фирдаус, или рай, как это принято называть у вас на западе. Ты не ел несколько дней, сейчас тебе подадут самые изысканные яства, а пока что — выпей вина, дабы подкрепить свои силы.
Он хлопнул в ладоши, и двое слуг внесли в комнату две чаши с вином, одну из которых они подали Хасану, а другую мне. Я спросил, как же он, мусульманин, может пить вино, запрещенное Кораном, и он ответил почти как некогда Христос:
— Не человек для законов, а законы для человека, и то, что не положено овцам, бывает положено пастырям. Я поднимаю свою чашу за хасасина Жискара.
Я отхлебнул. Вино было замечательное. Хасан потребовал, чтобы я выпил до дна, и мне не составило никакого труда выполнить его приказ. Он принялся нахваливать меня, уверяя, что я понравился ему с первого дня своею уравновешенностью и горделивым взглядом. Я пытался прочесть в его глазах лукавство, но у меня ничего не получалось. Я хотел отвести свой взор от его взгляда, но и это вдруг оказалось мне не под силу. Тут в комнате пронесся какой-то ветерок, и я увидел двух светловолосых юношей, чьи белоснежные одежды, в отличие от всех хасасинов были препоясаны не красными, а золотыми поясами. Они ласково заговорили со мной, и, взяв меня под руки, понесли по воздуху вверх, сквозь потолки. Я очутился на небе, светловолосые ангелы несли меня все выше и выше, в воздухе мы перевернулись вниз головой, и я хорошо помню, как испугался, что меня от таких виражей стошнит и изо рта выплеснется выпитое на голодный желудок вино. Но меня не стошнило и через некоторое время я увидел под собою иную землю, которая все приближалась и приближалась, покуда мы не приземлились на залитой солнцем поляне, на берегу лазурной реки, похожей на Луару около Нанта. И все вокруг напоминало мне родные края. Огромный мягкий ковер был расстелен на траве, и мы разместились на нем, а стройные кельтские мальчики принялись подавать нам самые роскошные кушанья — телячьи языки и сердечки, каплунов и кроликов в сметане, копченых угрей и голубей, виноград, яблоки, персики, дыни, груши, землянику и многое-многое другое. Испытывая голод, я жадно набросился на все это, и никогда в жизни мне не приходилось испытывать подобного наслаждения от еды, как там. Потом появились три девушки такой красоты, о какой можно только мечтать. Они принялись угощать меня разными необыкновенно ароматными винами, и я опьянел, но не от вина, а от страстного желания обладать всеми ими тремя. И тут они стали раздеваться… Не помню, сколько времени все продолжалось. Они ублажали и услаждали меня так, как ни одна женщина из всех, с кем мне доводилось сходиться доселе. Когда я уставал, мы бросались в воды реки и блаженно плавали в ее струях, нежных, как молоко. Силы мои восстанавливались и, выбравшись на берег, я вновь утолял свои желания с тремя великолепными красавицами… Их красота не может соперничать лишь с красотою нашей хозяйки, несравненной Елены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71