Но судя по тому, каким расстроенным удалился Людвиг, и каким надменным было лицо принцессы, давно выбравшей объектом своих переменчивых увлечений иного рыцаря, между ними произошел окончательный разрыв. А вслед за этим, через несколько дней, последовало официальное уведомление о помолвке и предстоящей свадьбе принцессы Мелизинды и графа Фулька Анжуйского, одного из богатейших сеньоров Франции. Этот брак, о котором еще год назад предупреждал свою дочь король Бодуэн, был зарожден в тайных глубинах монархических дворов и направлялся из таких скрытых от глаз омутов, о которых не подозревали даже сами родственники, причастные к свадьбе. Лишь Нарбоннские Старцы, управлявшие этим процессом, хорошо знали — зачем нужна эта свадьба, призванная повлиять в дальнейшем и на все Иерусалимское королевство, и даже — на Орден Тамплиеров. Ломбардец Бэр получил новое указание, казавшееся безумным по заложенной в нем идее: слить Орден Тамплиеров с Орденом Сиона. И несколько дней ломающий голову над этой задачей резидент Сионской Общины нашел выход…
Любовь, эта коварная змея, нанесла еще один удар в сердце Людвига фон Зегенгейма. После разрыва с принцессой Мелизиндой он погрузился в еще большую меланхолию и печаль, не участвуя в общих для тамплиеров занятиях, не чувствуя вкуса пищи и свежести солнечных дней. Лишь два дела привлекали его, которым он предавался с ужасающей страстью: к вину и стрельбе из арбалета во дворе Тампля. Он выпивал один кубок за другим, не пьянея, погружаясь в мрачное состояние, а потом шел к каменной стене и просил своего оруженосца менять мишени напротив. Закупленные на рынке тыквы, на которых Иштван рисовал мелом глаза, нос и рот, он расстреливал с беспощадной суровостью, вонзая стрелы точно по центру, отчего тыквы разлетались мясистыми желтыми кусками вдребезги. Окончив стрельбу, он возвращался в свои покои, и с такой же суровой беспощадностью уничтожал фалернское вино. А потом вновь спускался во двор, где Иштван уже устанавливал новые тыквы, съездив за ними на рынок. Торговцы в базарных рядах дивились: зачем тамплиерам вдруг понадобилось столько этих плодов? Не полюбили ли они так тыквенную кашу или не заболели ли какой-то неведомой тыквенной горячкой?
Иногда к Людвигу фон Зегенгейму присоединялся кто-нибудь из тамплиеров, наблюдая за его стрельбой из арбалета. Как-то раз, Бизоль, качая головой, заметил:
— Лучше бы, друг мой, вы разбивали таким образом башки сарацинам… Чем провинились перед вами несчастные тыквы?
— Всему свое время, как говорил Экклезиаст, — спокойно ответил на это Зегенгейм, метко выпуская стрелу, а Иштван поспешил установить новую мишень. — В конце концов, стреляя в одно, мы всегда поражаем другое, не то, куда нам хотелось бы попасть. Любая цель — призрачна, и если нам кажется, что мы достигли ее, то мы так же ошибаемся, как и в том, что родились на свет. Все — мираж…
— Что-то я не совсем понял вас, — смутился Бизоль. — Ну да не в этом дело. Как-то раз вы сказали мне, что знаете кто поджег храм?
— Вернее, догадываюсь… Та женщина — Эстер, донна Сантильяна. Помните, вы еще обнаружили в ее доме пропавшего Гуго де Пейна?
— Да, конечно!
— Она стояла тогда рядом с князем Васильком, а мы с Бломбергом — неподалеку от них. Я видел, как она бросила свою накидку на свечи; уверяю вас, что это не было случайностью. Затем пламя от накидки охватило несчастного князя. Она — виновница случившегося. И на ее совести смерть тех сотен сгоревших заживо в этом адском огне, — с этими словами Людвиг выпустил еще одну стрелу, вдребезги разбивая голову-тыкву.
— В таком случае, она достойна самой суровой кары! — воскликнул Бизоль.
— И я знаю, как ее наказать, — посмотрел на него Людвиг, не глядя спуская стрелу: куски от тыквы обрызгали стену.
— Может быть, вы станете стрелять с завязанными глазами? — подивился Бизоль.
— Зачем? Я и так мало что вижу на этой земле, — равнодушно заметил Людвиг. Бизоль еще некоторое время молча стоял рядом, чувствуя, что в душе Зегенгейма происходят сильнейшие бури и смятения. Он не знал — чем помочь ему, что сказать? А Людвиг выпускал одну стрелу за другой, и, казалось, все глубже и глубже уходил в себя, как закрывающаяся в раковине жемчужина.
— Когда вы думаете разобраться с этой… иудейкой? — спросил наконец Бизоль, ковыряя носком землю.
— Не сейчас, — словно бы очнулся Людвиг, мягко нажимая на спусковой курок.
В этот день в Иерусалим вернулся Гуго де Пейн. Сопровождали его всего два человека — маленький китаец Джан и грек Христофулос, который решил отныне добровольно содействовать мессиру и по мере своих сил и опыта способствовать благу Ордена тамплиеров. Он как бы заступил на место убитого во время страшного бунта Роже де Мондидье. Уехавший вместе с де Пейном из Константинополя граф Шампанский должен был прибыть несколько позднее, задержавшись на пару недель в Цезарии, у наместника Шартье.
Тот роковой день, когда обезумевший народ терзал тело Роже де Мондидье и Нивара, когда графу Шампанскому лишь чудом удалось вырвать Гуго де Пейна из сотен тянущихся к нему рук, когда по площади волокли мертвого императора, — до сих пор стоял перед глазами мессира, вызывая гнев и отвращение ко всему миру, жестокому и вероломному. Из Константинополя они уехали вечером, успев пробиться к пристани. Но перед тем де Пейну удалось побывать в домике Пселла и повидаться с Анной Комнин. Без всякой надежды он предложил ей позабыть все их разногласия и покинуть сей рушившийся город вместе — куда ей будет угодно. В Иерусалим, в Италию, во Францию, хоть в неведомую Киевскую Русь, о которой так много рассказывал и князь Василько, и Зегенгейм. Но византийская принцесса лишь холодно поблагодарила его, а ее вишневые глаза, которые он любил больше всего на свете, были неподвижны и недоступны ему.
— Вы делаете свой выбор? — спросил он дрогнувшим голосом.
— Как и вы — свой… — отозвалась она, отстраняясь от его протянутой руки.
— Что вы собираетесь предпринять?
— Переждать смуту, — сказала она. — Я верю, что мой отец жив. Я не могу уехать.
Мог ли Гуго де Пейн произнести страшные слова, что лишь недавно видел тело императора на площади? А мог ли он убить веру дочери василевса? Теперь они были так далеки друг от друга, как две звезды в бездонном мраке неба.
— Прощайте, — глухо произнес он. — Я знаю, что мы больше никогда не встретимся.
Что-то дрогнуло во взгляде принцессы. Она шагнула навстречу и коснулась рукой его щеки.
— Главное — мы были вместе, — сказала она тихо почти прошептала. Тотчас же отвернувшись, Анна Комнин отошла вглубь комнаты и стояла так, не поворачиваясь, пока за Гуго де Пейном не закрылась тяжелая дверь. И лишь затем — она дала волю слезам…
Корабль вынес Гуго де Пейна и остальных к берегам Синопа. Никто из них не знал, что случилось дальше в Константинополе. А произошло, казалось бы, невероятное: василевс Алексей был жив, его дочь Анна оказалась права — сердце подсказывало ей, что он не мог умереть! Был убит его двойник, жизнь которого, протекавшая в сытости и довольстве, хотя и в темнице, и предназначалась эпархом Стампосом для подобных непредвиденных случаев. В нужный момент он был явлен разъяренной толпе, и, ничего не подозревая, сыграл последнюю, главную роль в своей жизни — роль императора Византии. Вознесясь в последние минуты своей жизни на недоступные простому смертному вершины, став василевсом лишь для того, чтобы умереть, он принял мученическую смерть, а имя его так и осталось тайной, о которой знали лишь немногие приближенные Алексея Комнина.
Когда в город вошли трапезиты логофета Гайка, чернь в страхе от содеянного разбежалась и попряталась по своим норам. За два дня в Константинополе был наведен порядок и восстановлена законная власть императора Алексея Комнина. Предатели, переметнувшиеся на сторону бунтовщиков — казнены. Однако корни этого ядовитого, взросшего на земле Византии растения так и не были вырваны; уничтожили лишь листву, ветки древа, семя которого было брошено сюда пять лет назад нарбоннскими Мудрецами. Оставшись в тени, они так и не позволили обнаружить себя… Провал восстания не слишком огорчил Сионскую Общину.
— Ну что же! — спокойно заметил глава Нарбоннских Старцев. — Тогда мы пойдем иным путем… Все равно эта православная Империя Зла будет разрушена. Почему бы в таком случае не отсечь голову у этой гниющей рыбки?
И Нарбоннские Старцы закивали своими мудрыми головами.
Возвратившегося в Тампль Гуго де Пейна встретили с радостным почтением и дружескими объятиями. Бизоль не отходил от него ни на шаг, затащив прямо в пыльной одежде в комнату малюток Сандры, показывая ему их и гордясь так, словно это он сам был их отцом. Маркиз де Сетина коротко рассказал о том, что они видели вместе с Андре де Монбаром, блуждая по подземным коридорам Тампля. Сам Монбар норовил увести его в лабораторию, где он изобрел новую взрывчатую смесь «страшной убойной силы». Граф Норфолк и Раймонд рассказали об осаде «проклятого Тира».
— А где же Роже, наш славный весельчак? — спросил вдруг граф Норфолк. — Мы слышали, что он присоединился к вам на пути в Константинополь?
— Он… уехал дальше, — произнес де Пейн, встретившись с внимательным взглядом Зегенгейма. — У него очень трудное задание, но… он вернется к нам позже.
И лишь Людвиг заметил, как изменилось при этих словах его лицо, какая боль отразилась в холодных серых глазах. Он понял, что Роже — мертв.
2
Странно, но с приездом Гуго де Пейна жизнь в Тампле не оживилась; напротив, еще большая хандра и печаль поселилась в нем. Мессир, намеренно подчеркнуто отстранившись от дел, искал одиночества в Гефсиманском саду, блуждая по окрестностям Иерусалима, словно бы ища — неизвестно что? Свои воспоминания, утерянное счастье? Или огонь, способный вновь зажечь его волю, наполнить его душу новой энергией? Иногда казалось, что он становится прежним, — предвидящим все, натянутым, как струна, со стальной волей и неугасимой силой самоутверждения; но проходил день, и он вновь возвращался мыслями к Анне Комнин, к страшной гибели Роже де Мондидье, к смерти, которая будто преследует его и вкладывает в его руку беспощадный меч… Во время одной из прогулок, он неожиданно (да так ли уж неожиданно? — подумалось ему), встретил донну Эстер де Сантильяну, чародейную красавицу Иерусалима, попытавшуюся как-то рассеять его тревожные думы. Она взяла с него обещание непременно навестить ее в ее домике, просто так, по старинной дружбе, без церемоний.
— Да какие уж церемонии, черт возьми! — пообещал ей Гуго де Пейн. И он навестил ее, раз, другой… Слушая ее несмолкаемую болтовню, равнодушно наблюдая как танцует сия новая Саломея, кисло любезничая, но все же как-то странно отдыхая в ее доме, словно сбрасывая тяжелые путы. Он стал бывать у неё чаще, прекрасно ощущая, что и она, и он, и те — кто стоят за ними — все, все ведут какую-то сложную игру, опасную, может быть даже смертельную; но роли уже розданы и распределены, и он не вправе отказаться. Пусть!
Меланхолия исходила и от Людвига фон Зегенгейма, продолжавшего опрокидывать кубки фалернского и упражняться в стрельбе из арбалета по тыквам. Вскоре, ближайшие тыквенные ряды на рынках опустели, и Иштвану приходились доставать их на другом конце города; когда же сей полезный плод кончился и там, Людвиг согласился перейти на дыни и арбузы, хотя это было и не слишком удобно — семечки от них разлетались так далеко, что могли попасть в глаз какому-нибудь случайно заглянувшему во двор человеку; впрочем, один раз и попали, — оруженосцу Гондемару, удалившемуся в страшном негодовании.
Лишь один маркиз де Сетина неутомимо продолжал свои поиски в подземельях Тампля. Ему не давал покоя тот странный колодец, на который они натолкнулись с Андре де Монбаром, когда оказались засыпанными в коридоре, обнаруженном ими случайно. Если бы удалось добраться до него? Но вход в тот коридор был завален и пробиться туда можно было лишь чудом — раздвинуть каменные глыбы не представлялось возможным. Но если их нельзя сдвинуть, то можно — взорвать! И маркиз де Сетина вновь обратился за помощью к Андре де Монбару.
— Извольте! — согласился тот. — Вам какой взрывчик устроить, с мышиную норку или чтобы полквартала — на воздух?
— Да нет, лишь бы человек мог пролезть.
— Пойдемте, — ответил Монбар, собирая порошки, фитили и бутылочки с жидкостью.
— Постойте, — остановил его маркиз. — Надо предупредить Гуго. Чувствую, что мы на пороге интереснейшего открытия! Пусть мессир присутствует с нами.
— Хорошо! — и оба рыцаря отправились на поиски Гуго де Пейна. Встретившийся им Бизоль ворчливо произнес, что командора лучше всего поискать в домике Иерусалимской блудницы — донны Сантильяны, пропади она пропадом! И сам тоскливо поплелся следом за ними.
По дороге они увидели Кретьена де Труа, который шел столь задумчиво, что чуть не налетал на деревья.
— Никак, пьян! — заметил Бизоль. — Где это он так нализался?
— Нет, сочиняет свои вирши, — предположил Монбар.
Но все оказалось иначе. Французский трувер разыскивал своего напарника Симона Руши, который уже двое суток не появлялся в Тампле. Ожидая в скором времени приезда в Иерусалим графа Шампанского, Кретьен особенно хотел согласовать свой отчет с маленьким алхимиком, запропастившимся невесть куда.
— Не иначе, как его съели тафуры! — со смехом объяснил он тамплиерам.
— Тафуры? — встрепенулся маркиз де Сетина. — Я не ослышался? Вы произнесли именно это слово?
— Да, тафуры, — отозвался трувер. — Со дня приезда он бредит этими мифическими существами, о которых кроме него, по-моему, не знает ни одна живая душа. Какая-то секта, что ли… Да и есть ли они на самом деле?
— Не сомневайтесь, — уверил его Монбар. — Мы сами чуть не оказались в желудке Их короля…
Кретьен де Труа отправился дальше, а маркиз де Сетина спросил:
— Кстати, когда вы произнесли слово «король», меня словно что-то кольнуло в бок. Помните тот перстень с огромным изумрудом, на пальце этого дьявола, там, в подземелье?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90