Монарх был намного беднее многих из своих вассалов, поэтому единственное, что спасало его достоинство — это чувство юмора. В отличие от других царственных особ, удерживающих трон силой оружия, он надеялся только на разногласия между различными кланами, и искусно играл на этих струнах.
Первый вопрос, который задал ему граф Шампанский, прозвучал довольно нагловато:
— Ваше величество, звезды показали мне, что в деревушке Лентье вы ночевали на сеновале, так ли это?
— Нет, — невозмутимо отвечал король. — Это сеновал ночевал на мне, поскольку я провалился на самое дно.
— Но с вами была крестьянская девушка с черными, как смоль волосами?
— Но в этот раз звезды подвели вас. Девушек было две: одна рыжая, а другая — белая. Не доверяйте алхимикам, мой друг — они врут почище нас с вами.
Король объехал выстроившихся поприветствовать его рыцарей. Почти каждого из них он знал в лицо, видел во многих баталиях, турнирах, пиршествах, и каждому находил доброе, ласковое или острое словцо. Людовик тепло поздоровался с Гуго де Пейном, справившись о его старой ране, потрепал по плечу Бизоля де Сент-Омера, перекинулся парой фраз с Людвигом фон Зегенгеймом. Проезжая мимо Роже де Мондидье, он вдруг задержал коня и строго спросил:
— Где ваш глаз?
— Украден, сир!
— Вора сыскать, вернуть похищенное и примерно наказать, — приказал король и поехал дальше.
— Шут… — процедил сквозь зубы следовавший за ним граф Шампанский.
После необходимых церемоний, Людовик IV отправился отдыхать. Пир, который разгорелся вечером, превосходил по своему размаху все предыдущие. На этот раз главный зал замка не мог вместить всех желающих, и много столов накрыли прямо в парке, под звездным небом. Впрочем, сам замок с его расцвеченными огнями окрестностями, напоминал упавшую на землю Шампани звезду. И никто не знал — будет ли она сиять всегда, или погаснет, когда придет срок?
И вновь никто не мог сказать, куда подевалась жемчужина турнира труверов — Жан Жарнак? Отправленные во все стороны гонцы, так и не нашли нигде следов его пребывания. И хотя это было огорчительно, но не настолько, чтобы звезда Труа чуточку померкла.
Тело Жана Жарнака со следами изощренных пыток будет выброшено на берег реки лишь через три недели. Подозрение падет на молодого трувера Поля Лякруа, который, по свидетельствам очевидцев, завидовал ему. Поль Лякруа будет взят под стражу, допрошен и через некоторое время признает себя виновным. Воскресным апрельским днем, в ясную солнечную погоду его казнят посредством отделения головы от туловища на центральной площади в Труа, при огромном стечении народа.
3
Фуше Шартрский записал в своей тетради: «И вот наступил час королевского турнира…» С самого рассвета тысячи зрителей взобрались на возвышенности возле ристалища, которое находилось между городом и лесным массивом; все соседние холмы покрылись разноцветными шатрами и палатками с развевающимися над ними флюгерами, плюмажами и гирляндами роз. Народ в праздничном наряде толпами повалил по улицам Труа, устремляясь к аренам. Беспрерывно звонили колокола со всех церковных башен и ратуш, звучали рожки, трубы, со всех сторон кричали герольды, объявляя условия поединков, состав участников и правила состязаний. Вокруг всего ристалища были сооружены высокие скамейки, полукруглые амфитеатры, галереи, балюстрады, ложи из легких брусьев. Над каждой ложей четыре копья придерживали красное с золотой бахромой сукно, а сплетенные из зелени зонтики предохраняли от солнечных лучей дам и девушек, собравшихся смотреть на игры. Ближе к лесу были развешаны большие ковры и гобелены с гербами и девизами участвовавших в состязаниях рыцарей.
По уставу турнира рыцари должны были биться копьями с закругленными концами и затупленными мечами, причем удары можно было наносить только плашмя. Запрещалось горячить коня соперника, бить в лицо, увечить и наносить удары лежачему, а также нападать с тыла. Над соблюдением этих правил должен был зорко следить избранный дамами Почетный рыцарь — главный судья соревнований. Им оказался герцог Клод Лотарингский. К концу его копья был привязан красный шарф графини Марии Шампанской, которым он мог — при опасном положении — дотронуться до одного из соперников, чтобы дать тому перевести дух. Бои на турнире намечались как между отдельными рыцарями, так и целыми отрядами, а численность некоторых из них доходила до тридцати человек. Побежденные, обычно, загонялись в лес, из которого выходили по одному. Все вызовы на поединки были сделаны заранее и записаны герольдами в Золотую книгу турнира.
Фуше Шартрский, приглашенный в ложу принцессы Анны и Ренэ Алансона и занявший место задолго до их прибытия, был поражен количеством стекающихся к ристалищу рыцарей, великолепием их костюмов. Гербы многих из рыцарей на щитах были покрыты чехлами — и только пробив их копьем, можно было бы узнать, кто их владелец. Но более всего историографа потрясло разнообразие нашлемников: здесь собрались драконы, химеры, кабаны, львы, буйволы, сфинксы, орлы, лебеди, кентавры, амуры, дикари, башни, бойницы, — и все из драгоценных металлов самых ярких цветов, а венчали их перья, султаны, плюмажи, золотые снопы, розы и короны. А ведь это были еще далеко не все рыцари…
Гуго де Пейн, едва услышав под окнами крик герольда: «Надевайте шлемы! Вооружайтесь! Надевайте шлемы!», просто перевернулся на другой бок и снова закрыл глаза. Спустя полчаса его растолкал явившийся в полном боевом вооружении Бизоль де Сент-Омер.
— О чем думает твой чертов Раймонд! — возмутился Бизоль. — Почему ты до сих пор не готов?
— Наш поединок с Фульком задолго после полудня, — ответил Гуго, разглядывая Бизоля. — А с какой стати ты так вырядился с раннего утра?
— Ну… я уже дерусь, — смутился Бизоль, отворачивая лицо.
Гуго встрепенулся и приподнялся на постели.
— Бизоль! — с укором сказал он. — Мы же договаривались: никаких дуэлей до нашей встречи с Фульком. Скажи честно — сколько у тебя поединков?
— Два, — сказал Бизоль и багровое лицо его еще больше покраснело. — Три, — поправился он под строгим взглядом своего друга.
— Так. Ну и какова причина первого боя?
— Видишь ли в чем дело, — волнуясь, заговорил Бизоль. — Этот наглец барон де Куси утверждает, что выше Овидия поэта не было и нет. А я настаиваю, что лучший поэт — Вергилий. Вот мы и сцепились вчера за ужином.
— Бизоль! — мягко упрекнул его Гуго. — Ну признайся, что ты в руках не держал Вергилия? Впрочем, — и он слабо махнул рукой, — я сомневаюсь, чтобы и барон де Куси знал что-либо об Овидии.
— А с другими я дерусь потому, — продолжил Бизоль, но Гуго остановил его, улыбнувшись.
— Хватит. Иди отсюда. И чтобы после полудня был свеж, как майский жук.
Бизоль повернулся и пошел к двери, ворча себе под нос:
— Майский жук… А почему не майская роза?.. Вечно скажет какую-нибудь гадость…
Между тем, к ристалищу под усиливающийся звон колоколов приближался кортеж короля, а знатные сеньоры и дамы занимали свои ложи. Фуше Шартрский поприветствовал византийскую принцессу и Ренэ Алансона, а в соседней ложе уселись граф Шампанский со своей супругой. Первыми на дороге появились неприкосновенные герольды с дубовыми венками на головах, которые могли безбоязненно проходить через поле битвы, за ними следовал герольдмейстер в бархатном полукафтанье с вышитыми на левой стороне цветами, сопровождаемый маршалами и оруженосцами. Затем показались шесть белых коней, впряженных в колесницу, представляющую Фаэтона… Неторопливым шагом прошествовали тридцать рыцарей в цветах королевской свиты… Прошли судьи в длинных платьях и с белыми жезлами в руках… Появились королевские барабанщики, флейтисты и трубачи в платьях из алой и белой камки… Королевские пажи — в вышитых золотом ливреях… Наконец, показался сам король Людовик IV, окруженный высшими сановниками, коннетаблем, канцлером, сенешалем, Почетным рыцарем, сокольничими, егермейстерами, — и все в одеяниях из золотой парчи и алого бархата. Лишь король был в белой тунике, усеянной золотыми цветами, а его белый ратный конь был украшен бархатным голубым чепраком, волочащимся по земле. Возле монарха ехал его главный оруженосец с вызолоченным копьем, на конце которого трепетал усеянный золотыми звездами штандарт… И замыкали процессию военные приставы, стрелки и дворяне, ехавшие по утвержденному церемониалу.
Наступило томительное ожидание начала турнира. Все ждали сигнала короля, который он должен был отдать герольдмейстеру. Рыцари, состязавшиеся в числе первых, всматривались друг в друга с обоих концов ристалища, нетерпеливо приподнимаясь на седлах. Гул на трибунах усиливался.
И вот — герольдмейстер выступил вперед и громким голосом крикнул:
— Теперь слушайте, слушайте, слушайте! Господа судьи просят и предупреждают вас, турнирующие рыцари, чтобы вы соблюдали все правила, не разили никого по ненависти и не вступали бы в бой, после того, как трубы протрубят отступление. Кто будет изобличен в вероломстве, кто оскорбит словами честь короля или честное имя дамы — будет побит и изгнан с турнира, а герб его брошен на землю и попран ногами! А сейчас, — герольдмейстер повернулся к вооруженным топорами воинам, которые стояли перед двумя противоположными воротами, сдерживая лошадей, — рубите канаты и пускайте рыцарей в бой!
И королевский турнир в Труа начался.
Два рыцаря в полном вооружении, в начищенных до блеска доспехах, поверх которых были наброшены горностаевые мантии, а медные шишаки украшали летящие перья, в сопровождении оруженосцев подъехали к ристалищу после полудня, когда одиночные поединки уступили место групповым схваткам. Под одним из рыцарей был гнедой жеребец арабской породы, три ноги у которого были белые, а грива черная; под другим — прекрасный вороной конь, чувствовавший малейшие прикосновение золотых шпор всадника. Это были Гуго де Пейн и Людвиг фон Зегенгейм. Спешившись, они разыскали среди отдыхавших на лужайке рыцарей Бизоля де Сент-Омера и Роже де Мондидье, возбужденных, потных, с въевшейся в лицо пылью, но счастливых.
— У меня двое! — сказал Роже, при виде своих товарищей.
— А за мной — четверо! — самодовольно произнес Бизоль и повалился на спину. Нагрудник его был помят, а плюмаж на шишаке срезан начисто. — Ничего, ничего, — добавил он. — Это все мелочи. И такого полюбят.
— Кто выступает вместе с Фульком? — спросил де Пейн.
— Робер де Фабро. Граф Жуаез. И Андре де Монбар.
— Как, этот помощник чародея? — изумился фон Зегенгейм.
— Именно, — подтвердил Бизоль. — Боюсь, его будет трудно достать копьем. Это человек-невидимка.
— Там, где два глаза пасуют, выигрывает один, — глубокомысленно изрек Роже. — Беру его на себя. А вот и Раймонд!
Вернувшийся от судей оруженосец де Пейна сообщил, что соперники готовы и можно начинать. Рыцари поправили доспехи, надели и застегнули ремешки на шишаках, взобрались на коней и неторопливо подъехали к воротам. На противоположной стороне ристалища застыли четверо всадников с поднятыми вверх копьями. Герольд объявил имена соревнующихся. Эту схватку ждали тысячи зрителей, пожалуй, она была центральной во всем турнире. Победителям в ней король уготовил особенный приз — великолепный шлем флорентийской работы, украшенный серебряной фигуркой Победы, которая в одной руке держала золотую пальмовую ветвь, а в другой — султан из перьев. Повернув голову, Гуго де Пейн разглядел сквозь забрало ложу, где сидела византийская принцесса, и ему показалось, что она чуть махнула ему рукой, в которой был зажат голубой платок. Трубач сыграл первый сигнал — и шум на трибунах постепенно смолк. Второй сигнал — и можно было услышать, как пролетит муха. Прозвучал третий — и рыцари, отпустив поводья, вонзив в бока лошадям шпоры, словно взвились в воздух, а затем устремились навстречу соперникам, сначала рысью, а там и во весь опор!
Еще не успев сойтись, противники исчезли в клубах пыли, которые взметнулись в воздух и обволокли их подобно туче: послышались только крики рыцарей, треск копий и ржанье лошадей, столкнувшихся лбами. Пыль скрыла от глаз возбужденных зрителей первую схватку; сквозь ее завесу едва можно было разглядеть блестевшее на солнце оружие да взлетавшие в воздух обрывки перьев. Казалось, это кружится опустившийся на землю смерч, готовый сокрушить и уничтожить все на своем пути. Отбросив сломанные копья, разлетевшиеся от первых ударов о щиты, рыцари сбились в кучу, и только по ярким искрам, вспыхивавшим в густой пыли, можно было догадаться о том, что воины взялись за мечи. На арене стоял такой сильный звон, какой не издавал бы и десяток наковален. Невозможно было разглядеть — кто с кем дерется, но ясно было одно: никто не уступит ни пяди. Герольды, судьи и сам Почетный рыцарь Клод Лотарингский поспешили к месту схватки, чтобы в случае чего пресечь кровавую бойню. Под ослепительными мартовскими лучами солнца вся эта бесформенная куча вращалась и кружилась и напоминала еле различимое в пыли огненное колесо, сорвавшееся с небесного светила. Ужас, восторг, нетерпение охватили зрителей на трибунах.
И вдруг — словно гром ударил над ристалищем: это тысячи голосов вскрикнули, как один. Из огненного колеса выскочил конь без всадника и помчался по полю. Он путался в обрывках изодранного повода, наступая на него то одной, то другой ногой, а узда не давала ему поднять голову и он едва не падал. Из-за пыли невозможно было разглядеть какого цвета его седло и какому рыцарю он принадлежит. Между тем, круг дерущихся стал расширяться, а налетевший ветер начал разгонять пыль. И теперь все увидели, что они бьются попарно на мечах, а один рыцарь неподвижно лежит на земле. И тот кто его сшиб медленно отъезжает в сторону. Его цвет и герб были четко различимы под лучами солнца: им оказался граф Людвиг фон Зегенгейм.
В то время, когда оруженосцы уносили тело графа Жуаеза, находящегося в беспамятстве, схватка продолжалась: Андре де Монбар, искусным ударом сумел выбить стремя из-под ноги Роже де Мондидье и ударом в плечо сбросить того с коня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90