https://wodolei.ru/catalog/stoleshnicy-dlya-vannoj/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Безумие провозглашает, что лишь высшие ценности пребудут вечно, а потому лишь они реальны, лишь вера и любовь, ничего не ищущая, ничего не желающая, становятся желанной для нас целью. Почему? Потому что Церковь хочет усмирить, успокоить, удовлетворить тех, кто лишен всего на земле, и защитить тех, кто отнял у них все и не желает возвращать. Это учение разделило людей на хозяев и рабов, на правителей и подданных, оно — причина угнетения, подавляющего в нас инстинкт жизни, ведущего к деградации человека.
Прежние способы мышления, подлинное учение Аристотеля, перипатетиков и эмпириков древности, отвергнуты, а вместе с ними отброшено и представление о чистой радости бытия, о наслаждении — сочетании желания и удовольствия. Чтобы вернуться на путь, с которого мы сошли, чтобы спуститься по другому склону горы — не в долину тени смертной, а в землю, текущую млеком и медом, чтобы сделаться самими собой и обрести весь мир, нужно восстать против тирании времени, против господства становящегося над сущим. До тех пор пока течение времени остается непостижимым и неподвластным, пока мы испытываем чувство невосполнимой утраты, пока звучит горестное и недоуменное «было и прошло» — до тех пор в жизни будут таиться семена зла и гибели, обращающие доброе в дурное и дурное представляющее желанным. Человек сделается самим собой, лишь преодолев веру в вечное блаженство после смерти, лишь ощутив вечность здесь и сейчас.
Прежде чем прийти к вам и прочесть эту проповедь, я прошелся по саду. Вишневое дерево в цвету, наше вишневое дерево, единственное дерево во всем тварном мире, которое выглядит и является в данный момент именно таким. Рядом с вишней сирень, присланная нам нашими братьями из Анатолии. Почки уже набухли, вот-вот лопнут, уже показались белые краешки цветков. В ветвях сирени поет снегирь, его черная шапочка сверкает как солнце, красная грудка горит огнем. Именно этот снегирь, этот, никакой иной, посетил нынче утром наш, и только наш, сиреневый куст.
Подумайте о лилиях полевых, которые не трудятся и не прядут. В пору Пасхи, в пору цветения вишневого дерева, когда в ветвях сирени распевает черно-красный снегирь, в пору рождения и воскресения мира, подумаем: все проходит, но все возвращается, уходит по кругу и по кругу приходит, вечно вращается колесо Бытия; все умирает, все расцветает вновь, вечно продолжается круг Бытия; все разбивается и все собирается вновь воедино, вечно отстраивается заново храм Бытия. Все части Бытия разлучаются, все встречаются вновь и приветствуют друг друга.
У нас отнимают земную жизнь и взамен предлагают непознаваемую вечность, вымышленную награду за подлинные страдания. Такая вечность становится орудием и опорой тиранов.
Здесь и сейчас, в день Пасхи, мы провозглашаем вечность на нашей прекрасной земле, вечное возвращение детей земли, лилии и розы, влюбленного и возлюбленной. Слишком долго земля была приютом сумасшедших, пора нам иначе понять чувство вины, научиться, как в древности, испытывать вину не тогда, когда мы отстаиваем жизнь, а когда мы ее унижаем, не тогда, когда мы восстаем против тирании мысли, а когда мы ее рабски принимаем.
Земля — наш дом, и это не печальная, а славная и радостная весть. Довольно с нас простой пищи, простой одежды, укрытия в дождь, а ведь мы получили еще и лилию и розу, грушу и яблоко. Такой дом достоин и смертного и бессмертного человека, мужчины и женщины, каждого из нас».
— Что ты об этом скажешь, Али?
— Возвышенно, но несколько сбивчиво.
— Нелегко опровергнуть тысячелетнее заблуждение в одной короткой проповеди.
— Я мог бы свести ее к одному предложению.
— В самом деле?
— Горный Старец наставлял: «Истины нет, все дозволено».
— Ты выворачиваешь мою проповедь наизнанку.
— Быть может.
Брат Питер остановился возле пруда, поглядел на меня. Я видел печаль в его светло-голубых глазах, плечи его устало ссутулились. Проповедь ли утомила его или огорчала необходимость расставания?
— Есть небольшая группа людей, готовых довести это учение до того же беспощадного вывода, — сказал он. — Они живут на севере, кочуют с места на место, укрываясь от гонений.
— Братья Свободного Духа?
— Полагаю, так они именуют себя.
— Где их можно найти?
— Загляни в Манчестерский лес.
Я последовал его указаниям, но сперва все-таки настоял, чтобы монах раскрыл мне утаенные подробности последних экспериментов Роджера Бэкона с порохом. Полагаю, тем самым я сделал для обороны Виджаянагары и для спасения империи от угрожающей ей гибели никак не меньше, чем все мои спутники вместе взятые.
Глава тридцать вторая
Все эти рассуждения об Оккаме и Уиклифе показались мне чрезвычайно запутанными и, откровенно говоря, скучными и не имеющими никакого отношения к рассказу.
Я вновь навострил слух, когда Али упомянул порох, в надежде, что он возобновит прерванную повесть.
— А что делали тем временем князь и Аниш? — осторожно спросил я, воспользовавшись короткой паузой. — Они так и сидели взаперти в Тауэре?
— Очень хорошо, что ты задал этот вопрос. Я, как и ты, верно, устал от звуков собственного голоса. Мы как раз добрались до того места, когда пора вновь обратиться к переписке князя с императором.
Он подтолкнул ко мне небольшую стопку бумаг. Я принялся за чтение, а Али тем временем задремал.
«Дорогой брат!
По прошествии нескольких месяцев или, во всяком случае, многих недель мы все еще пребываем в заточении в этой огромной темнице, и, разумеется, я по-прежнему не знаю, получаешь ли ты мои письма, и, если получаешь, какие меры ты принимаешь, чтобы способствовать нашему освобождению. Полагаю, хоть мы уже достаточно долго изнываем здесь, чтобы получить от тебя ответ, нам придется ждать вдвое больше времени, чем занял наш путь из дома в Ингерлонд, так что лучше мне набраться терпения.
Нам даже предоставили тут некоторые удобства. Нам с Анишем выделили три небольшие комнаты в центральной части замка, именуемого лондонским Тауэром, то есть «башней», хотя на самом деле он состоит из множества башен, соединенных между собой стенами или стоящих отдельно, как та башня, в которой мы живем. Все здесь выстроено из камня, из бледно-серого известняка или блоков песчаника, скрепленных известкой. Крыша изготовлена либо из свинцовых листов, либо из черепицы, пол тоже черепичный или из известняка. Все убранство комнат составляют гобелены, и то не везде, очаг есть только в одном из принадлежащих нам помещений. Однако несмотря на то, что мы вынуждены жить в столь примитивных условиях, мы должны еще и выражать благодарность за комфорт, которым мы наслаждаемся, — справедливости ради скажу, что тюремщики живут ничуть не лучше.
Главный тюремщик — лорд Скейлз, пожилой, раздражительный вельможа. Он управляет Тауэром от имени короля. Иногда он приглашает нас на обед и за едой все время бранит герцога Йорка и лондонское купечество — оно-де хочет уморить его голодом, отказываясь снабжать Тауэр продуктами и прочим необходимым товаром. Время от времени он требует от нас плату за прокорм. Не знаю, то ли этот человек достаточно скромен в своих запросах, то ли не осведомлен об истинной ценности камней, но стоит вручить ему жемчужину размером всего-навсего с голубиное яйцо, и он удовлетворится по крайней мере на полмесяца.
Наш страж делится с нами новостями. Герцог Йорк ныне находится на острове Иберния, или Эрин, — он расположен к западу от Ингерлонда и несколько меньше его. Английский король притязает на владение также и этим островом, однако его власть простирается лишь на восточное побережье, а внутри страны (ее именуют Ирландией) обитают дикие племена. Говорят, что Уорик присоединился к Йорку, они встретились в порту Уотерфорд на юго-восточном берегу и оттуда, как многие опасаются, готовят вторжение. Быть может, Йорк поведет войска морем из Ирландии, а Уорик вернется за пополнением в Кале.
В Кале все стоят на прежних позициях. Армия Уорика сковывает действия герцога Сомерсета, а Сомерсет удерживает на месте войска Уорика. Обе стороны недостаточно сильны, чтобы решиться на открытое сражение, ни та ни другая не могут отступить морем, поскольку в момент погрузки на корабли подвергнутся вражескому нападению.
Про Эдди Марча, ставшего причиной всех наших бед (напрасно я нанял его проводником, Али и в этом случае, как и во многих других, был прав), про этого молодого человека ничего толком неизвестно. То ли он в Уотерфорде вместе с Уориком, то ли вернулся в Кале. Хуже того — ничего неизвестно и об Али и его спутнике, буддийском монахе. Лишившись их, мы с Анишем, или хотя бы Аниш, вынуждены понемногу учить английский. Да, забыл сказать: исчез и факир, сопровождавший нас большую часть пути.
Итак, дорогой брат, время тянется медленно, но все же мы проводим его не без пользы для нашей страны и нашего народа, и я надеюсь, что в один прекрасный день мы сможем возвратиться к тебе с ценными сведениями. Несмотря на холодную и сырую погоду, мы с Анишем сумели тщательно изучить здешние укрепления. Мы делали это урывками, понемногу, чтобы не навлечь на себя подозрение, будто мы ко всему прочему еще и шпионы. В особенности нас интересовало, выдержат ли эти стены удары снарядов, а потому мы побеседовали с сержантом артиллерии Бардольфом Эрвиккой.
Командует артиллерией, как тут принято, знатный нормандец, по имени Гай Фицосберн, молодой глупец, лишенный подбородка, с голосом, напоминающим лошадиное ржание или, скорее, ослиный крик. Да-да, именно ослиный: и-а-и-а.
Все, что он знает о своей должности, — это размер жалованья. Но сержант Бардольф — человек сведущий. Невысокий, крепко сбитый, как большинство саксов, с грубыми чертами лица, изуродованного вдобавок множеством угрей и карбункулов, сверкающих, точно раскаленные ядра. Как и все саксы, он то и дело вставляет в свою речь некое словцо, не имеющее, насколько мы в состоянии разобраться, никакого отношения к теме нашей беседы. Это словцо означает любовные забавы, в особенности тот их способ, который с наибольшей вероятностью может повести к зачатию. Судя по тому, что это слово употребляют в качестве ругательства, здесь к любви относятся с пренебрежением и даже с презрением.
Для начала я спросил Бардольфа, не кажется ли ему, что стены Тауэра, в особенности внешний пояс, недостаточно широки и нуждаются в дополнительном укреплении. Ведь направленный артиллерийский огонь может разрушить эти стены, верно?
— Потеря времени, сэр, — отвечал он, предварительно втянув воздух сквозь оттопыренные губы и выпустив его с фырканьем через нос. Он вставил сюда свое любимое словечко, и я сперва с непривычки подумал было, что сержант имеет в виду: мы потеряем таким образом время, которое лучше было бы потратить на любовь, но конечно же он ничего подобного сказать не хотел.
— Видите ли, сэр продолжал он, — нет на свете такой долбаной стены, которая бы выстояла против долбаного пороха, пусть она будет хоть поперек себя шире.
— А выстроить ее из камня, тридцати футов в ширину?
— Это уж не стена. Это целая долбаная гора. И все одно: дай мне достаточно пороха и не торопи меня, я и ее раздолбаю!
— Так есть ли, дорогой друг, средство защитить стену от артиллерийского огня? — спросил его я (вернее, этот вопрос по моему приказу задал Аниш).
— А то как же!
Мы стояли на стене между двумя башнями. Здесь легко могли бы разойтись два вооруженных воина.
— Пошли со мной.
Сержант отвел нас в ближайшую башню, в большое круглое помещение, диаметром примерно в тридцать футов. Большую часть этой комнаты занимала пушка длиной в двенадцать футов и ее принадлежности, а именно: шомпол, заканчивавшийся огромной шваброй, открытая бочка с водой, рядом еще одна бочка — с порохом, и два десятка каменных шаров почти идеальной формы, каждый из которых превышал в диаметре два фута. Здесь имелась также полка с кремнем и огнивом и трутница, в которой хранился смоченный в селитре, а затем высушенный фитиль.
— Все на месте, — крикнул мне в самое ухо сержант Эрвикка, — все наготове! Всякому, кто попытается причинить ущерб его величеству или его владениям, враз яйца оторвем.
Я подивился, как он сумел сложить вместе столько слов, не помянув совокупление.
— Вот как мы защищаем стены от вражеских пушек — у нас тут своя пушечка и там в башнях еще шесть, и все они гораздо больше, чем эти долбаные ублюдки могут выставить против нас.
— Понятно, — сказал я. — Стало быть, ваша задача — поразить ядром вражескую пушку, прежде чем она успеет разрушить своим огнем ваши стены, и вы уверены, что вам это удастся, потому что в замке пушки гораздо больше, чем могут притащить с собой осаждающие, и потому что вы будете стрелять в них сверху.
Как я уже говорил, эта пушка была необычной величины. Она представляла собой железную трубу, перехваченную по всей длине медными обручами на расстоянии примерно фута друг от друга. Пушка покоилась на подставке из цельного дуба, а та, в свою очередь, крепилась к гигантскому колесу, располагавшемуся параллельно полу. Итак, хотя радиус поражения ограничивался тем отверстием, из которого высовывалось жерло пушки, можно было менять угол, а тем самым и направление огня, подымая и опуская ствол, а также поворачивая его из стороны в сторону.
— Для джентльменов вы не так уж плохо соображаете, как я погляжу. Полная башка этих долбаных мозгов! — заметил наш новый приятель, постучав указательным пальцем по своему грушевидному носу. Насколько мне известно, этим жестом здесь выражают уважение к разумности собеседника.
Итак, дорогой брат, чтобы защитить наши крепости от артиллерии султанов Бахмани, нужно приобрести более крупные и более точные пушки, чем те, какими располагают наши враги. Очевидно, мы могли бы догадаться об этом и сами и не было нужды отправляться за этой идеей на край света. Однако мы с Анишем надеемся еще выяснить кое-какие подробности насчет того, как обращаться с большой пушкой. Кроме того, вероятно, они здесь знают какие-то методы, улучшающие состав пороха для большей его эффективности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53


А-П

П-Я