— Боже, неужели вы всегда такой скучный? Не за тем же я вас взяла на прогулку, чтобы зевать… Извольте развлекать меня, и немедленно…
— Немедленно? Хорошо. Вы не находите, что пан Старский весьма интересный человек?
Она откинулась в седле, словно падая навзничь, и посмотрела на Вокульского долгим взглядом.
— Ну! — рассмеялась она. — Не ожидала я от вас такой пошлой фразы… Пан Старский интересен… для кого? Разве только для… для… таких уточек, как панна Эвелина. Меня, например, он уже давно перестал интересовать.
— Однако…
— Без всяких «однако»! Правда, он интересовал меня раньше, когда я только собиралась стать мученицей супружества. К счастью, муж мой оказался так любезен, что вскорости умер, а пан Старский так незамысловат, что даже при моем небогатом жизненном опыте я в неделю раскусила его. Все та же бородка а lа великий князь Рудольф и те же приемы обольщения. Эти его взгляды, недомолвки, таинственность — все это я знаю наперечет, как фасоны его сюртуков. По-прежнему за версту обходит бесприданниц, циничен с замужними дамами и нежно вздыхает возле богатых невест. Боже мой, сколько уже попадалось мне таких в жизни. Сейчас мне нужно что-нибудь новое…
— В таком случае Охоцкий…
— О да, Охоцкий интересен и даже мог бы стать опасным, но для этого мне пришлось бы заново родиться. Это человек не того мира, к которому я привязана телом и душой! Ах, как он наивен и как великолепен! Он все еще верит в идеальную любовь и надеется встретить женщину, с которой он сможет запереться в своей лаборатории, твердо зная, что она никогда ему не изменит… Нет, он мне не пара. Но что это случилось с моим седлом? — вдруг вскричала она. — Сударь, у меня подпруга отстегнулась… взгляните, пожалуйста…
Вокульский соскочил с коня.
— Вы спешитесь? — спросил он.
— И не подумаю. Проверьте так.
Он зашел с правой стороны — подпруга держалась крепко.
— Да не там… Вот здесь… здесь, возле стремени.
Он заколебался, однако откинул шлейф ее амазонки и просунул руку под седло. Вдруг кровь бросилась ему в голову: вдовушка шевельнула ногой и коленом коснулась его щеки.
— Ну что? Ну что? — нетерпеливо спрашивала она.
— Ничего. Подпруга в порядке.
— Вы поцеловали мою ногу? — крикнула она.
— Нет.
Она хлестнула коня и понеслась вскачь, бормоча:
— Глупец, глупец… или камень!
Вокульский медленно сел на лошадь. Невыразимой тоской сжалось его сердце, когда он подумал:
«Неужели и панна Изабелла катается верхом? Кто же ей поправляет седло?..»
Он подъехал к Вонсовской. Она встретила его взрывом смеха.
— Ха-ха-ха! Вы неподражаемы!
Потом заговорила низким, звенящим голосом:
— В книгу моей жизни вписана великолепная страница: я разыграла роль жены Пентефрия и нашла прекрасного Иосифа… Ха-ха-ха! Только одно обстоятельство меня огорчает: вы так и не сумеете оценить мою способность кружить головы. На вашем месте сто других мужчин в подобную минуту сказали бы, что жить без меня не могут, что я похитила их покой и так далее… А этот отвечает: «нет!» — и все тут. За одно это «нет» вам уготовано в царствии небесном место среди невинных младенцев. Этакое высокое креслице, с перекладинкой впереди… Ха-ха-ха!
Она покатывалась со смеху.
— А что бы вы выиграли, если б я ответил, как другие?
— Одной победой больше.
— А этим что вы выиграете?
— Я заполняю таким образом пустоту жизни. Из десяти поклонников, признавшихся мне в любви, я выбираю одного, который кажется мне наиболее любопытным, забавляюсь им, мечтаю о нем…
— А потом?
— Делаю смотр следующего десятка и выбираю нового!
— И часто?
— Хоть каждый месяц. Что вы хотите, — прибавила она, пожимая плечами, — такова любовь нашего века — века пара и электричества!
— Да, это верно. Она даже напоминает поезд.
— Летит как вихрь и мечет искры?
— Нет. Быстро едет и набирает пассажиров сколько влезет.
— О, пан Вокульский!
— Я не хотел вас обидеть, сударыня. Я только сформулировал то, что услышал.
Вдовушка прикусила губки. Некоторое время они ехали молча. Первой заговорила Вонсовская:
— Я уже определила, кто вы такой: вы педант. Каждый вечер, — не знаю, в котором часу, но, наверно, не позднее десяти, — вы проверяете счета, потом отправляетесь спать, а перед сном непременно читаете молитву, громко повторяя: «Не пожелай жены ближнего своего». Верно?
— Продолжайте, сударыня.
— Не буду продолжать, мне наскучило разговаривать с вами. Ах, жизнь полна разочарований! Когда мы впервые надеваем платье со шлейфом, когда отправляемся на первый бал, когда впервые влюбляемся — нам все кажется открытием… Но вскоре мы убеждаемся, что все это или уже было, или ничего не стоит…
Помню, в прошлом году я была в Крыму; мы ехали небольшой компанией по пустынной дороге, на которой некогда пошаливали разбойники. Только мы заговорили об этом, как вдруг из-за скалы показываются два татарина… «Слава богу, думаю, они наверняка собираются нас зарезать». Пригожие, надо сказать, были мужчины, но физиономии самые свирепые. И что же? Знаете, с чем они обратились к нам? Предложили купить у них винограду! Подумайте! Я-то жду разбойников, а они торгуют виноградом! Со злости я чуть не бросилась на них с кулаками, право! Так вот — сегодня вы напомнили мне этих татар… Председательша уже несколько недель мне толкует, что вы человек оригинальный, совсем не похожий на других, а между тем я вижу, что вы самый обыкновенный педант. Ведь верно?
— Верно.
— Видите, как я разбираюсь в людях! Может быть, поскачем еще галопом? Или нет, мне уже расхотелось, я устала. Ах… встретить бы хоть раз в жизни действительно необычного человека!..
— Ну, и что тогда?
— Ну, он вел бы себя как-то по-новому, говорил бы мне новые слова, иногда сердил бы меня до слез, а потом сам до смерти обижался бы, а потом, разумеется, должен был бы просить прощения. О, он влюбился бы в меня до безумия! Я так вцепилась бы ему в сердце и в память, что он и в могиле не забыл бы меня… Вот это по мне, это любовь!
— А вы что дали бы ему взамен? — спросил Вокульский, которому с каждой минутой становилось все тяжелее на сердце.
— Не знаю, право… Может быть, я бы решилась на какое-нибудь безумство…
— Теперь позвольте мне сказать, что получил бы от вас этот необычный человек, — заговорил Вокульский с чувством горького озлобления. — Сначала длинный список предыдущих поклонников, потом не менее длинный список поклонников, которые придут ему на смену, а в антракте возможность проверять, хорошо ли затянута подпруга…
— Это низость — так говорить! — крикнула Вонсовская, сжимая в руке хлыст.
— Я только повторил то, что слышал от вас же, сударыня. Однако, если при столь недолгом знакомстве я говорю слишком смело…
— Ничего. Продолжайте… Может быть, ваши дерзости окажутся любопытнее, чем холодная любезность, которую я знаю наизусть. Разумеется, такой человек, как вы, должен презирать женщин, подобных мне… Ну, смелее…
— Простите, пожалуйста. Прежде всего не будем употреблять слишком сильные выражения, которые мало уместны на прогулке. Между нами идет разговор не о чуствах, а только о взглядах. Так вот, по-моему, в ваших взглядах на любовь имеется непримиримое противоречие.
— Разве? — удивилась вдова. — То, что на вашем языке зовется противоречием, я в своей жизни великолепно примиряю.
— С одной стороны, вы говорите о частой смене любовников…
— Если вы не возражаете, назовем их лучше поклонниками.
— А с другой — хотите встретить какого-то необычного, незаурядного человека, который помнил бы о вас даже в могиле. Так вот, насколько я знаю человеческую натуру, эта цель недостижима. Вы, столь расточительная в своих милостях, не станете бережливой, а человек недюжинный не захочет стать в ряд с дюжиной других…
— Он может не знать об этом, — перебила вдова.
— Ах, значит, комедия, для успеха которой нужно, чтобы ваш герой был слеп и глуп! Но пусть даже ваш избранник окажется таким; неужели вы действительно решитесь вводить в заблуждение человека, который так сильно полюбит вас?
— Хорошо, ну так я расскажу ему все, а закончу следующими словами: «Помни, что и Христос простил Магдалину; ведь я меньше грешила, а волосы у меня не менее хороши…»
— И он удовлетворился бы этим?
— Думаю, что да.
— А если нет?
— Тогда я оставила бы его в покое.
— Да, но сначала вы так впились бы ему в сердце и в память, что он и в могиле не мог бы вас забыть! — вспыхнул Вокульский. — Ну, и хорош же ваш мир! Хороши женщины, подле которых влюбленные, беззаветно преданные им всей душой, вынуждены поминутно смотреть на часы, чтобы не встретиться со своими предшественниками и не помешать преемникам! Сударыня, даже тесту нужно время, чтобы как следует подняться; так может ли вырасти глубокое чувство в такой спешке, в ярмарочной толчее? Не претендуйте на глубокие чувства: они лишают людей сна и аппетита. Зачем вам отравлять жизнь какому-то человеку, которого вы сейчас, вероятно, даже еще не знаете? Зачем самой себе портить веселое настроение? Лучше по-прежнему держаться программы легких и частых побед, которые не приносят вреда другим, а вам кое-как заполняют жизнь.
— Вы кончили, сударь?
— Пожалуй…
— Так теперь я скажу вам. Все вы подлецы…
— Опять сильное выражение.
— Ваши были еще сильнее. Все вы — ничтожества! Когда женщина в пору юности мечтает об идеальной любви, вы осмеиваете ее наивность и требуете от нее кокетства, без которого девушка кажется вам скучной, а замужняя женщина — глупой. А когда, в результате общих усилий, она привыкает к пошлым признаниям, томным взглядам и тайным рукопожатиям — тут вдруг вылезает из темного угла некий оригинальный субъект в капюшоне Петра Амьенского и торжественно проклинает женщину, созданную по образу и подобию Адамовых сыновей: «Тебе уже возбраняется любить, ты уже никогда не будешь по-настоящему любима, ибо ты имела несчастье попасть в ярмарочную толчею и утратила свои иллюзии». А кто же разворовал их, как не ваши родные братья? И что это за мир, где человека сначала опустошают, а потом сами же осуждают опустошенного.
Вонсовская вынула из кармана платочек и стиснула его зубами. На ресницах ее блеснула слеза и скатилась на конскую гриву.
— Ну, поезжайте же, — воскликнула она, — ваши плоские рассуждения меня раздражают! Поезжайте… и пришлите мне Старского: его наглость забавнее вашей постной важности.
Вокульский поклонился и поехал вперед. Он был раздосадован и смущен.
— Куда вы едете? Не в ту сторону… Еще, чего доброго, заблудитесь, а потом за обедом будете рассказывать, что я совратила вас с пути истинного. Следуйте за мною…
Вокульский ехал в нескольких шагах позади Вонсовской и размышлял:
«Вот каков их мир и каковы их женщины! Одни продаются чуть ли не дряхлым старикам, а другие обращаются с человеческими сердцами, как с куском говядины… Однако странная особа эта барынька! Пожалуй, даже неплохая и, во всяком случае, способна на благородные порывы…»
Через полчаса они уже были на холмах, с которых открывался вид на имение председательши. Вонсовская внезапно повернула коня и, испытующе поглядев на спутника, спросила:
— Что между нами — мир или война?
— Могу ли я сказать откровенно?
— Пожалуйста.
— Я вам глубоко благодарен, сударыня. За один час я узнал от вас больше, чем за всю мою жизнь.
— От меня? Пустое, не придавайте этому значения. В моих жилах течет несколько капель венгерской крови, и стоит мне сесть на коня, как я теряю голову и несу всякий вздор. Впрочем, я не беру назад ни одного слова, сказанного сегодня, но вы ошибаетесь, если думаете, что уже узнали меня. А теперь поцелуйте мне руку: вы действительно интересны.
Она протянула Вокульскому руку; он поцеловал ее, широко раскрыв глаза от изумления.
Глава пятая
Под одной крышей
В то самое время, когда Вокульский с Вонсовской препирались друг с другом, носясь по лугам, из поместья графини в Заславек выезжала панна Изабелла. Накануне она получила от председательши письмо, отправленное с нарочным, а сегодня по настоятельному требованию тетки тронулась в путь, хотя и против собственного желания. Она была уверена, что Вокульский, к которому председательша так явно благоволила, уже в Заславеке, поэтому тотчас являться туда казалось ей неприличным.
«Пусть даже в конце концов мне придется выйти за него замуж, из этого еще не следует, что я должна спешить к нему навстречу», — думала она.
Но вещи были уложены, экипаж подан, на переднем сиденье уже ждала ее горничная, и панна Изабелла решилась.
Прощание с родными было многозначительно. Растроганный Ленцкий молча утирал глаза, а графиня, сунув племяннице в руку бархатную сумочку с деньгами, поцеловала ее в лоб и сказала:
— Я не советую и не отговариваю. Ты девушка рассудительная, положение знаешь, пора самой принять какое-то решение и сделать выводы.
Но какое решение? Какие выводы? Об этом тетка умолчала.
Нынешнее лето в деревне глубоко изменило многие воззрения панны Изабеллы. Однако произошло это не под влиянием свежего воздуха и прекрасных пейзажей, а вследствие некоторых событий и возможности спокойно поразмыслить над ними.
Она приехала сюда, по настоянию тетки, ради Старского, так как все говорили, что ему достанется в наследство бабкино поместье. Между тем председательша, присмотревшись к своему внучатному племяннику, заявила, что в лучшем случае отпишет ему тысячу рублей в год пожизненной ренты, которая ему, наверное, весьма пригодится под старость. А все состояние свое она решила завещать подкидышам и несчастным женщинам.
С этой минуты Старский потерял всякую цену в глазах графини. Панна Изабелла тоже поставила на нем крест, когда он однажды заявил, что никогда не женится на бесприданнице, скорее уж на японке или китаянке, лишь бы она принесла ему несколько десятков тысяч годового дохода.
— Ради меньшего не стоит рисковать своим будущим, — сказал он.
Стоило ему это заявить, и панна Изабелла перестала смотреть на него как на серьезного претендента. Но так как при этом он тихо вздохнул и украдкой посмотрел в ее сторону, панна Изабелла подумала, что красавец Казек, должно быть, втайне страдает и, подыскивая богатую жену, жертвует своим чуством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121