Внезапно гнев сменился испугом — в смятении она готова была бежать куда глаза глядят или звать на помощь. Однако она тотчас же опомнилась и пошла к отцу.
Ленцкий, в домашних туфлях и полотняном халате, лежал на софе и читал «Курьер». Он нежно поздоровался с дочерью, а когда она села, пристально посмотрел на нее и сказал:
— То ли тут такой свет, то ли мне кажется, будто барышня сегодня не в духе?
— Я немного расстроена.
— То-то я вижу. Наверное, от жары. А сегодня, — прибавил он, погрозив ей с улыбкой, — сегодня ты, шалунья моя, должна хорошо выглядеть: Казек, как мне вчера сказала тетка, все еще в женихах…
Панна Изабелла молчала. Отец продолжал:
— Правда, мальчик немного избаловался, шатаясь по свету, понаделал долгов, но как-никак молод, хорош собой, ну и — был влюблен в тебя по уши. Иоася надеется, что председательша подержит его недельки две в деревне, а остальное — уж твоя забота. А знаешь, пожалуй, это было бы неплохо. Имя прекрасное, состояние как-нибудь сколотим, кусочек оттуда, кусочек отсюда… При этом человек он светский, бывалый, в некотором роде даже герой, если и вправду совершил путешествие вокруг земного шара.
— Я получила письмо от Кшешовской, — прервала панна Изабелла.
— Опять? О чем же эта полоумная пишет?
— Она пишет, что дом наш купил не Шлангбаум, а Вокульский и что с помощью подставных лиц, которые набили цену, дал за него на двадцать тысяч больше, чем стоило заплатить.
Панна Изабелла произнесла это сдавленным голосом и с тревогой посмотрела на отца, опасаясь вспышки гнева. Но пан Томаш только привстал с софы и воскликнул, щелкая пальцами:
— Погоди-ка! Погоди! Знаешь, это возможно…
— Как! — вскочила панна Изабелла. — Значит, он осмелился подарить нам двадцать тысяч и ты, папа, так спокойно говоришь об этом?
— Говорю спокойно, потому что подожди я с продажей, то получил бы не девяносто, а сто двадцать тысяч…
— Да ведь мы не могли ждать, раз дом пустили с молотка.
— Вот потому-то мы и в убытке, а Вокульский, который может ждать, окажется в барышах.
Последнее замечание несколько успокоило панну Изабеллу.
— Значит, ты, папа, считаешь, что он не оказал нам благодеяния? А вчера ты так говорил о Вокульском, будто он тебя околдовал…
— Ха-ха-ха! — расхохотался пан Томаш. — Ты великолепна, неподражаема! Вчера я был немного расстроен… даже сильно расстроен, и мне что-то… этакое… померещилось. Но сегодня… Ха-ха-ха! Пусть себе Вокульский переплачивает за дом, на то он и купец, чтобы знать, сколько и за что следует платить. На одном потеряет, на другом наживется. Я же, со своей стороны, не стану на него обижаться за то, что он участвовал в торгах, когда продавали мое имущество… Хотя… поскольку в дело замешано подставное лицо, я был бы вправе подозревать, что дело нечисто…
Панна Изабелла горячо обняла отца.
— Да, ты прав, папа, — сказала она. — Сама я просто не сумела разобраться в этом. То, что этот господин подставляет евреев на торгах, несомненно доказывает, что, прикидываясь добрым другом, он при этом обделывает свои дела…
— Разумеется! — подтвердил пан Томаш. — Неужели ты не понимаешь таких простых вещей? Человек он, может быть, неплохой, но… купец всегда остается купцом!
В прихожей раздался громкий звонок.
— Наверное, это он. Я, папа, уйду и оставлю вас вдвоем.
Панна Изабелла вышла, но в прихожей увидела не Вокульского, а трех ростовщиков, громко препиравшихся с Миколаем и панной Флорентиной. Она убежала в гостиную, чуть не сказав вслух: «Боже! почему его так долго нет!»
В сердце ее бушевали противоречивые чуства. Она поддакивала отцу, однако понимала, что все это неправда, что Вокульский на покупке дома не наживается, а теряет и что делает он это для того, чтобы спасти их. Но, признавая это, она его ненавидела.
— Подлый! Подлый! — повторяла она. — Как он смел…
Между тем в прихожей разыгрался форменный скандал между ростовщиками и панной Флорентиной. Они заявили, что не двинутся с места, пока не получат денег, потому что барышня вчера дала честное слово… А когда Миколай отворил перед ними дверь на лестницу, они и вовсе разошлись:
— Разбой! Мошенничество! Деньги ваши господа брать умеют, и тогда ты для них «дорогой пан Давид!» А теперь…
— Это что такое? — раздался вдруг чей-то голос.
Ростовщики притихли.
— Что это значит?.. Вы что тут делаете, пан Шпигельман?
Панна Изабелла узнала голос Вокульского.
— Я ничего… Очень извиняюсь, ваша милость… Мы тут по делу к его сиятельству… — оправдывался уже совсем другим тоном только что шумевший Шпигельман.
— Господа велели нам сегодня прийти за деньгами, — объяснил другой ростовщик.
— Барышня вчера дала честное слово, что сегодня нам заплатят все до копейки…
— И заплатят, — прервал Вокульский. — Я являюсь уполномоченным пана Ленцкого и сегодня в шесть часов оплачу ваши счета у себя в конторе.
— Не к спеху… Зачем вашей милости так торопиться! — возразил Шпигельман.
— Прошу в шесть зайти ко мне, а ты, Миколай, никаких просителей здесь не принимай, когда барин болен.
— Понял, ваша милость! Барин ждет вас у себя в спальне, — отвечал Миколай, а когда Вокульский вышел, выпроводил ростовщиков за дверь, приговаривая: — Вон отсюда, паршивцы! Вон!
— Ну, ну! Чего вы так сердитесь? — бормотали растерявшиеся ростовщики.
Пан Томаш взволнованно поздоровался с Вокульским, руки его слегка дрожали, голова тряслась.
— Вот видите, что делают эти евреи… негодники… Лезут в квартиру… пугают мою дочь…
— Я велел им в шесть часов прийти ко мне в контору и, если позволите, расплачусь с ними. Это большая сумма?
— Пустяки… и говорить не о чем. Всего пять-шесть тысяч рублей…
— Пять-шесть? — повторил Вокульский. — Все этим троим?
— Нет. Им я должен тысячи две, может немножко больше… Но, видите ли, пан Станислав (это целая история!), в марте кто-то скупил мои старые векселя, кто — не знаю; все же на всякий случай следует приготовиться.
У Вокульского прояснилось лицо.
— Будем оплачивать векселя по мере их предъявления. Сегодня разделаемся с этими кредиторами. Значит, им вы должны тысячи две-три?
— Да, да… Однако посудите, как неудачно! Вы выплачиваете мне за полгода пять тысяч… деньги при вас, пан Станислав?
— Разумеется.
— Премного благодарен; однако как неудачно: как раз когда я с Беллой… и с вами собираюсь ехать в Париж, евреи урывают у меня две тысячи! Конечно, в Париж уже ехать не удастся.
— Почему? Я покрою недостачу, и вы смело можете ехать, не трогая процентов.
— Бесценный вы мой! — вскричал пан Томаш, бросаясь ему в объятия. — Видите ли, дорогой, — прибавил он, успокоившись, — я как раз думал: не можете ли вы достать где-нибудь для меня ссуду, чтобы расплатиться с ростовщиками… примерно под семь, шесть процентов?
Вокульского позабавила наивность пана Томаша в финансовых делах.
— Разумеется, — ответил он с невольной улыбкой. — Разумеется, вы получите ссуду. Отдадим этим евреям тысячи три, а вы заплатите процентов… ну, сколько?
— Семь… шесть…
— Хорошо, вы будете выплачивать сто восемьдесят рублей в год, а капитал останется цел.
Пан Томаш опять (в который уже раз!) заморгал веками и прослезился.
— Славный… благородный человек! — воскликнул он, обнимая Вокульского.
— Бог мне послал вас…
— А вы думаете, я могу поступать иначе? — чуть слышно проговорил Вокульский.
В дверь постучали. Вошел Миколай и доложил о приходе докторов.
— Ага! Сестра все-таки прислала этих господ. Боже мой! Никогда в жизни я не лечился, а сейчас… Прошу вас, пан Станислав, пройдите теперь к Белле… Миколай, доложи барышне, что пан Вокульский пришел.
«Вот моя-награда… жизнь моя!» — подумал Вокульский, следуя за Миколаем. В прихожей он столкнулся с докторами; оба оказались его знакомыми, и он горячо просил их повнимательней заняться паном Томашем.
В гостиной его ждала панна Изабелла. Она слегка побледнела, но от этого была еще прекраснее. Вокульский поздоровался с нею и оживленно заговорил:
— Я очень счастлив, что вам понравился венок для Росси.
Он запнулся. Его поразило странное выражение ее лица: панна Изабелла глядела на него с недоумением, словно видела его впервые в жизни.
С минуту оба молчали; наконец панна Изабелла, стряхивая пылинку с серого платья, спросила:
— Ведь это вы, сударь, купили наш дом? — И, прищурив глаза, пристально посмотрела на него.
Вокульский был застигнут врасплох и в первое мгновение растерялся. Он вдруг потерял способность соображать и то бледнел, то краснел, но наконец, овладев собой, глухо произнес:
— Да, я купил.
— Зачем же вы подставили вместо себя еврея?
— Зачем? — повторил Вокульский, глядя на нее с детской робостью. — Зачем? Видите ли, сударыня, я купец… а если б стало известно, что я вкладываю капитал в недвижимость, это могло бы подорвать мой кредит…
— Вы уже давно интересуетесь нашими делами. Кажется, в апреле… да, в апреле вы приобрели наш сервиз? — продолжала она тем же тоном.
Этот тон отрезвил Вокульского. Он поднял голову и сухо ответил:
— Вы можете в любую минуту получить свой сервиз обратно.
Теперь панна Изабелла опустила глаза. Заметив это, Вокульский опять смутился.
— Зачем же вы это сделали? — тихо спросила она. — Зачем вы так… преследуете нас?
Казалось, она сейчас расплачется. Вокульский потерял всякое самообладание.
— Я вас преследую! — сказал он изменившимся голосом. — Да найдете ли вы слугу… нет, пса… преданнее меня? Уже два года я думаю только о том, как бы устранить с вашего пути все препятствия…
В прихожей раздался звонок. Панна Изабелла вздрогнула. Вокульский умолк.
Миколай отворил дверь гостиной и доложил:
— Пан Старский.
На пороге показался мужчина среднего роста, стройный, смуглый, с небольшими бакенбардами, усиками и еле заметной плешью. Лицо его имело выражение веселое и насмешливое. Еще издали он воскликнул:
— Как я рад, кузиночка, что снова вижу вас!
Панна Изабелла молча подала ему руку; яркий румянец залил ее щеки, а глаза исполнились неги.
Вокульский отошел к столику, стоявшему у стены. Панна Изабелла представила их друг другу.
— Пан… Вокульский, пан Старский.
Фамилия Вокульского была произнесена таким тоном, что Старский счел нужным лишь кивнуть ему и, усевшись на некотором расстоянии, повернулся к нему боком. В свою очередь, Вокульский остался у своего столика и принялся разглядывать альбом.
— Я слышала, кузен, вы сейчас из Китая?
— Сейчас из Лондона, но мне все еще кажется, будто я на пароходе, — отвечал Старский, заметно коверкая польскую речь.
Панна Изабелла перешла на английский.
— Надеюсь, на этот раз вы останетесь подольше в наших краях?
— Еще неизвестно, — также по-английски отвечал Старский. — А это что за господин? — спросил он, показав глазами на Вокульского.
— Поверенный моего отца… От чего же это зависит?
— Я думаю, вам, кузина, не следовало бы задавать этого вопроса, — усмехнулся молодой человек. — Это зависит… зависит от щедрости моей бабки.
— Вот мило! Я надеялась услышать комплимент…
— Путешественники не говорят комплиментов, ибо они по опыту знают, что под любой географической широтой комплименты только дискредитируют мужчину в глазах женщины.
— Вы сделали это открытие в Китае?
— В Китае, в Японии и прежде всего в Европе.
— И вы собираетесь применять этот принцип в Польше?
— Попробую и, если позволите, кузина, начну с вас. Ведь нам, кажется, предстоит провести время в деревне. Не правда ли?
— По крайней мере таково желание тетки и папы. Однако мне не очень нравится ваше намерение проверять свои этнографические наблюдения.
— С моей стороны это было бы лишь справедливой местью.
— Значит, война?
— Уплата старых долгов нередко приводит к миру.
Вокульский так внимательно разглядывал альбом, что у него жилы вздулись на лбу.
— Уплата, но не месть, — возразила панна Изабелла.
— Это не месть, а лишь напоминание о том, что я — ваш давний кредитор, кузина.
— Ах, так это я должна платить старые долги? — рассмеялась она. — Да, вы, путешествуя, не теряли времени даром.
— Я предпочел бы не терять его в деревне, — сказал Старский и значительно посмотрел ей в глаза.
— Это будет зависеть от способа мести, — ответила панна Изабелла и опять покраснела.
— Их милость просят пана Вокульского, — сказал Миколай, появляясь в дверях.
Разговор оборвался. Вокульский захлопнул альбом, встал и, поклонившись панне Изабелле и Старскому, медленно пошел за слугой.
— Этот господин не понимает по-английски? Он не обиделся, что мы с ним не разговаривали? — спросил Старский.
— О нет!
— Тем лучше, мне почему-то показалось, что он не очень хорошо себя чуствовал в нашем обществе.
— Вот он и покинул его, — небрежно ответила панна Изабелла.
— Принеси мне из гостиной шляпу, — сказал Миколаю Вокульский, выйдя в соседнюю комнату.
Миколай взял шляпу и отнес ее к хозяину в спальню. В прихожей он услышал, как Вокульский, сжав голову обеими руками, прошептал: «Боже мой!»
Войдя к пану Томашу, Вокульский уже не застал врачей.
— Вообразите только, что за роковое стечение обстоятельств! — воскликнул Ленцкий. — Доктора запретили мне ехать в Париж и под угрозой смерти велели отправляться в деревню. Клянусь честью, не знаю, где укрыться от этой жары. Она и на вас действует, вы переменились в лице… Ужасно душная квартира, правда?
— Да, правда. Разрешите, сударь, отдать вам деньги, — сказал Вокульский, вынимая из кармана толстую пачку.
— Ага… верно…
— Здесь пять тысяч рублей, это проценты до половины января. Будьте добры проверить. А вот расписка.
Ленцкий несколько раз пересчитал кипу новых сторублевок и подписал документ. Затем, отложив перо, сказал:
— Хорошо, это одно дело. А теперь относительно долгов…
— Сумма в две-три тысячи рублей, которые вы должны ростовщикам, сегодня будет уплачена…
— Только уж извините, пан Станислав, я даром не соглашусь… Вы, пожалуйста, аккуратнейшим образом отсчитывайте себе соответствующие проценты…
— От ста двадцати до ста восьмидесяти рублей в год.
— Да, да… — подтвердил пан Томаш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121