Ну-ка вспомню просто для себя этот столь характерный эпизод!Однажды ночью женщины Лемноса перебили все мужское население острова. (За исключением старого царя, которого спасла дочь его Гипсипила — посадила в лодку и столкнула ее в море. За это прочие женщины продали Гипсипилу, царицу, в рабство. Святотатство!) Целый год прожили они одни, без мужчин, и пришли к выводу, что это нехорошо. Не говоря уж о прочем, за этот год на Лемносе ни разу — а ведь и ветры дули, и бобовых зернышек хватало — не случилось родов. Ну, и вообще нехорошо, просто нехорошо! Короче говоря, когда в один прекрасный день к берегу Лемноса пристали аргонавты, женщины буквально озверели. Столько мужчин, и все сплошь — молодые! Не стану входить в детали. Тем более что это и неправда. Не все женщины накинулись на героев откровенно и нетерпеливо. Не все. Иные подступались исподволь, со вкусом. Были и такие, особенно из молодых, которые даже не обратили на мужчин внимания; эти — так, словно были на морском берегу одни и просто-напросто собирались купаться, — неторопливо, одну за одной, сбрасывали с себя одежды, так же неторопливо их складывали аккуратными горками, а потом, когда стояли уже по колено в воде, вдруг обнаруживали, что на них смотрят, что чужеземный герой уже совсем рядом, и в ужасе пытались как-то прикрыться, затем с визгом пускались наутек, то и дело озираясь, — бежали, испуганно-призывными криками маня в прибрежные заросли. Ведь и женщины не все на один лад. Нет, конечно. И мужчины бывают разные, но и женщины — тоже.Факт тот, что на кораблях остался только Геракл. (Впрочем, остались еще, хотя мифографы странным образом забывают об этом, Мелеагр с охотницей Аталантой: ведь это было их свадебное путешествие.) Что же до Геракла, то я очень хотел бы, чтобы это взяли на заметку те, кто, памятуя о бесчисленных женщинах и сыновьях героя, полагают, будто его облик не отвечает требованиям социалистической морали: да-да, он остался на берегу, охранял корабли! Натура у него была, разумеется, горячая, но все же он сказал: нет! Называйте это, как хотите — религиозной непримиримостью или, наконец, просто жертвой, — но с этими убийцами, с этими ведьмами он спать не будет, ни за что на свете. Мелеагр и Аталанта, надо думать, не скучали. Другое дело Геракл — время-то шло! А тут еще стали долетать до него слухи, что женщины вознамерились навсегда оставить аргонавтов на Лемносе и даже Ясон не ответил на это решительным «нет». Геракл ждал несколько дней, ждал несколько недель, но потом решил, что хорошенького понемножку, и даже подумал: «Это уж слишком!» — причем, вполне вероятно, так думал уже не один он; тогда-то он подхватил свою палицу и ночью обошел все улицы, постучал во все окна: тревога!И поспешили герои к кораблям — кто в окно, кто в дверь — под отчаянные вопли женщин и сыпавшиеся вдогонку проклятия: «мерзавец», «подлец», «обманщик» (мы-то знаем, сколь чувствительна женская гордость!). Но в героях вдруг, и притом с сокрушительной силой, воскресло сознание долга своего и ответственности — и они без проволочек подняли якоря и дружно взмахнули веслами.Но, бог ты мой, что это была за гребля! Поначалу-то еще куда ни шло — пока слышались с берега женские голоса, — а уж потом!..Зато население Лемноса резко возросло. И с тех пор лемносские женщины стараются уже не доходить до абсурда в своем благочестии.Лемносская история — хотя в конечном счете вполне понятная, скажем так: по-человечески понятная, — показывает, какой незрелой еще была вся эта компания. Любопытно, что уже в те времена половое созревание наступало раньше, чем соответствующее ему нравственно-духовное созревание. (Соответствующее? Как часто одно, можно сказать, исключает другое!) А если бы мы еще вздумали перечислять их драки! Иной раз, правда, из самозащиты. Но сколько раз — просто так, из чистого молодечества! А не то начнется паника, и наши юнцы бросаются вдруг с дубинками на ничего не подозревающую толпу, высыпавшую на берег, чтобы их приветствовать. (Возглавляли провокации всякий раз, разумеется, Диоскуры.)Таким образом, если экспедиция аргонавтов не удалась — удалась не полностью, — если не доказала с достаточным блеском правоту партии мира, правильность «пунического пути», то это прежде всего следует отнести за счет необузданной горячности молодежи, недостатка дипломатического чутья.Но и это бы еще не беда. Ведь даже кровавую колхидскую авантюру можно было как-то замять. В самом деле, каких-нибудь несколько лет спустя царь Ээт уже готов был простить побег Медеи и совершенное ею чудовищное убийство его сына; теперь он требовал назад не золотое руно и даже не преступную дочь, а лишь чисто символическую, ничтожную мзду, миролюбивый жест — словом, хоть что-нибудь. В конечном счете Колхиде тоже пошла бы на пользу регулярная торговля с Микенами. Но — нет! Микены ссылаются на эпизод легенды об Ио и грубо выпроваживают посланцев Колхиды.А в легенде об Ио, как мы увидим, нашла свое выражение великоэллинская мечта — притязания Микен на мировое господство; она была идеологическим фундаментом партии войны, можно сказать, ее «Майн кампф».Итак, у Геракла (хотя относительно аргонавтов он тоже не имел иллюзий) сомнений быть не могло: не принцип зевсизма и мира потерпел фиаско в предприятии Ясона, но партия войны силою свела на нет то, что экспедиция «Арго» в конечном счете все-таки доказала.И вот теперь, под Троей, опять точно та же картина! Геракл совершает подвиг — в конечном счете по приказу Эврисфея! — и, уже успокоенный, полагает, что тем самым восстановил добрые отношения между Малой Азией и Элладой, а прежде всего между Троей и Микенами, — но тут Теламон обманом и насилием все разрушает, все успехи оборачивает изнанкой. Если бы Геракл умел плакать, он плакал бы от ярости и отчаяния.Что же до Пелея, то вполне вероятно, что он-то плакал. Ибо к ярости и отчаянию у него прибавлялся стыд: ведь Теламон — какие бы ни были между ними отношения — приходился ему братом.— Я не желаю войны, — сказал Приам. — Но если того желают боги, я против них лишь простой смертный. Пока мне удалось добиться у совета отсрочки. Есть тут у меня главный жрец и прорицатель, человек незаурядный, а уж сын его и отца превзошел. Его имя Калхант. Теологию знает в совершенстве, пылкий зевсист, благословенный сын Аполлона — еще борода толком не выросла, а уже в дальних краях известен как прорицатель.(Что, как мы знаем, означает не только «предсказатель будущего». Это и проповедник, оратор, политик, дипломат, агитатор — как когда и как кому нравится.)— Этого юношу я послал на Саламин по следам Теламона, снарядил для него самый быстрый корабль. Верю, что миссию свою он исполнит с успехом. Его слову непременно внемлют старейшины Эллады, они поймут: Троя сильна, справедливость на нашей стороне, за нас стоят боги. Поймут: война принесет лишь смерть, рабство, разорение. Вот почему он призовет эллинов — ради священного мира, во имя общих богов наших и древнего родства, — наказать нечестивца и возместить позор, обрушенный им на нашу родину. Я жду его возвращения. Если он вернется с успехом, и город мой, и сердце останутся, как и прежде, открыты для эллинов Греции, общей матери нашей. Если же не прислушаются они к речам, подсказанным Аполлоном, нет у меня такой власти, чтобы предотвратить войну.Геракл разгадал ход Приама. Зная же Теламона и, главное, тех, кто стоял за его спиной, осознал и реальность угрозы. Он был человек мирный, но не из пугливых. Дело мира, которому посвятил свою жизнь, всего себя, он толковал в том смысле, что это равное благо для всех. Не то чтобы одному это хорошо, другому же безразлично. Мир — сам по себе благо. Благо для людей, для людей вообще. Ибо мир для человека — это жизнь. Война — смерть. Поэтому, взяв себя в руки, он подавил накапливающееся раздражение и заговорил:— Ты мудро распорядился, царь Приам, и богам угоден твой поступок. Душа моя кипит от постигшей тебя обиды. И не только потому, что ты друг мне и я тебя люблю. А потому, что всякое оскорбление, нанесенное одним человеком другому, задевает каждого. И среди всех оскорблений самое для нас нестерпимое — несправедливость. Ты принял Теламона в своем доме, ты делал ему добро, он же заплатил черной неблагодарностью. Когда нас, людей, постигает такое, мы вправе взывать к небесам о мести. Но ты-то, Приам, ты не только человек, ты еще и царь. О, дай-то нам всем Аполлон, чтобы муж, коего ты назвал Калхантом, добился успеха и за руку привел Гесиону к трону твоему! Но если того не случится, если преступники заупрямятся и к оскорблению добавят новое оскорбление, вправе ли ты, царь, даже в этом случае слушаться лишь своего сердца? Не должен ли, как подобает царю, обдумать стократно то, что собираешься сделать?— Ведь чего хотел Теламон, подлый авантюрист, позор Греции? — продолжал Геракл. — Чего он хотел? Гесиона была ему нужна? Всего лишь женщина?! Ты сам тому не веришь. Нашу обстановку ты знаешь. Теламон хотел войны. То есть именно того, чего готов пожелать и ты, если миссия Калханта окончится неудачей. Да, ты как человек… Но как царь можешь ли ты желать этого?! Теламон хочет выманить тебя из твоей крепости, Приам. Заставить сесть на корабли, отправиться в рискованный дальний военный поход по чужой, враждебной земле. И ты прекрасно знаешь, Теламон — это не только Теламон. Теламон — это также Микены. И еще — союзные города Пелопоннеса, Беотии, Истма, Аттики. Теламон — это партия войны. Явиться сюда, напасть на тебя в твоем городе, среди твоих союзников они не смеют. Поэтому хотят заманить к себе, чтобы тебе, а не им негде было взять пополнения, чтобы твой флот оказался в смертельной опасности, когда Эол обрушит зимние ураганы и море сделается несудоходным. Но и это еще не все. Да, Теламон совершил святотатство — но если ты пойдешь на него с войском, за Теламона выступят даже те, кто сейчас осуждает его. Многие сторонники партии мира тоже схватятся за оружие, чтобы защитить Теламона. Верно говорю я тебе, царь, возрадуются враги твои, друзья же окажутся в безвыходном положении, если Троя — как ни справедлив ее гнев — с оружием вступит на землю Эллады.Затем Геракл — один из крупнейших, а может, и самый крупный стратег своего времени — объяснил с четкостью профессионала: если Приам решится напасть на эллинов, шансов на победу у него очень мало, даже если бы он выступил совместно с дорийцами, однако Троя не имеет с ними никаких связей; оказавшись на эллинской территории, Приам рискует не только не получить Гесиону, но и сам оказаться в плену; но если бы он и победил, что маловероятно, ему, во всяком случае, пришлось бы оставить на произвол судьбы Трою и растратить немалую толику ее сокровищ; а много ли стоит Троя без этих сокровищ? Однако, допустим, он все-таки одержит победу ценою множества жизней и материальных затрат, — на какую добычу, в самом деле, может он рассчитывать на острове Саламине, да и в Средней Греции (ведь не мечтает же он преодолеть линию укреплений на Истме!)? Чем вообще можно там поживиться? Козьими орешками? Этого добра, действительно, хватает. Еще и бараньи есть, они покрупнее.Приводя довод за доводом, Геракл не забывал настойчиво и упорно подчеркивать — вполне искренне! — что поступок Теламона вопиющий, позорный. К небесам вопиющий! Величайший позор партии войны!(Но ведь что еще натворит этот дурень Приам, если развяжет войну!..)И Приам — который до сих пор, собственно говоря, хитрил, так как желал войны в великом гневе своем именно он, а не совет старейшин, совет, напротив, его отговаривал, — Приам понял Геракла.Ведь какие доводы приводил скудоумный совет? «Война из-за Гесионы? Но ведь Гесиона в конечном-то счете… правда, женщина она домовитая. И благочестивая, вот-вот, благочестивая. А с другой стороны, Теламон… ну, не дитя же она, в самом деле! Да, может, Гесиона обо всей этой истории… не так уж и сожалеет…» От подобных рассуждений совета кровь только пуще бросалась Приаму в голову. Никогда не следует убеждать царей, что обида, им нанесенная, не столь уж и велика. От таких доводов избави боже! Нет, нужно всячески подчеркивать обиду, доказывать, что она огромна, неслыханна, вопиюща. И только после этого воззвать к мудрости царя, его великодушию, подлинному величию и так далее и тому подобное. Такая метода применима также по отношению к начальникам, учителям, милиционерам, к любому чиновнику, восседающему за официальным столом, к работникам сферы обслуживания, словом, даже в самом развитом обществе, — по отношению ко всем, кого всеобщее демократическое равенство ставит над другими.Итак, совет старейшин только распалял Приама. Геракл же с успехом охладил его. Однако они еще долго беседовали, пока Приам не выразил наконец своего согласия с ним и вслух.— Вспомним о скипетре, священном знаке, который я вручил тебе по воле Зевса. Будь тем, кем ты был всегда, — мудрым отцом своего народа. И если вдруг не получишь удовлетворения через Калханта, доверь отмщение друзьям своим. Смотри, Тесей возвращается сейчас к себе в Афины, будет царствовать сам… Теламону уже недолго куражиться!— Ты прав, сын Зевса. Я не окажу Теламону любезности, какую он ждет от меня. Человек плачет, но глаза царя остаются сухими. Греко-троянской войны не будет!Геракл же, одолеваемый тяжкой заботой, выдохнул в ответ «аминь».Приам был искренен, он сказал то, что чувствовал. Но при этом знал: это еще не встреча на высшем уровне. Позиции Геракла в Микенах… Н-да… да, да… «Моральная сила»… Позиция Тесея в Афинах и Афин в Элладе — дело будущего.Приам это знал, Геракл знал тоже.А еще Геракл знал: назавтра у Приама может быть другое настроение. Да и военная партия не замедлит сделать следующий ход.Кому-то может показаться, будто война активна, мир пассивен; чтобы развязать войну, нужно действовать, а чтобы царил мир, можно не делать ничего, решительно ничего. Оно бы и неплохо!В конце концов — после взаимных посещений, празднеств, жертвоприношений (в последний день Приам даже роздал награды за услуги, оказанные Трое в войне с амазонками) — троянцы и эллины, находившиеся в свите Геракла, с прохладной любезностью распрощались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58