Колени болели. В груди было так тяжело, что я едва могла дышать. В полуобморочном состоянии я обеими руками ухватилась за скамейку.
Голос смотрителя был слышен как очень далекий звук. -Никто не знает, вернется ли он. Даже я. -- Наклонившись ко мне, он добавил, -- Мое личное мнение: он ушел с ними на время, но он вернется; если не прямо сейчас, то через несколько дней. Это мое мнение.
Я поискала его глаза, -- проверить, не смеется ли он надо мной. Его неунывающее лицо излучало искренность и доброжелательность. Глаза были по-детски бесхитростны.
-- Но когда он вернется, он уже больше не будет Исидоро Балтасаром, -- предупредил меня смотритель. -- Тот Исидоро Балтасар, которого ты знала, я думаю, уже ушел. И как ты думаешь, что во всем этом самое грустное? -- Он остановился, а потом сам ответил на свой вопрос. -- Ты приняла его как дар и даже не поблагодарила за все его внимание, помощь и любовь к тебе. Наша самая большая трагедия в том, что мы шуты, не замечающие ничего, кроме нашего шутовства.
Я была слишком опустошена, чтобы произнести хоть слово.
Внезапно смотритель поднялся на ноги. Не говоря ни слова, как будто его очень стесняло мое общество, он пошел вдоль тропинки, ведущей к другому дому.
-- Не оставляй меня здесь совсем одну, -- закричала я ему вслед.
Он повернулся, посмотрел на меня, а потом рассмеялся. Это был громкий, радостный смех, эхо от которого разносилось вокруг по кустам чапарраля. Он еще раз посмотрел на меня, а потом исчез, как будто кусты чапарраля поглотили его.
Будучи не в состоянии следовать за ним, я все еще ждала, что он вернется или внезапно появится передо мной, испугав до полусмерти. Я все еще оставалась в напряжении, которое ощущалось скорее телом, чем умом.
Как это всегда случалось, я не слышала, когда подошла Эсперанса, но ощутила ее присутствие. Я обернулась и обнаружила, что она сидит на скамейке под сапотовым деревом. Я пришла в восторг уже только от того, что вижу ее.
-- Я думала, что никогда больше тебя не увижу, -вздохнула я. -- Я почти смирилась с этим, думая, что ты тоже ушла.
-- Бог милостив! -- произнесла она в странном оцепенении.
-- Ты действительно Зулейка? -- воскликнула я.
-- Не совсем, -- возразила она. -- Я Эсперанса. Чем ты занимаешься? Валяешь дурака, разрешая вопросы, на которые никто не в состоянии ответить?
Никогда в жизни я не была так близка к нервному расстройству, как в этот момент. Я чувствовала, что разум не в состоянии перенести обрушившееся на него давление и могла просто не выдержать боли и смятения.
-- Соберись, девочка, -- строго сказала Эсперанса. -Худшее еще не пришло. Но мы больше не можем оберегать тебя. Сейчас ты близка к помешательству, но маги не могут остановить это давление. Сегодня ты сама приняла вызов и либо будешь жить, либо умрешь. В данном случае я говорю не метафорически.
Я едва могла говорить из-за слез.
-- Я никогда не увижу Исидоро Балтасара? -- спросила я.
-- Я не буду врать, чтобы пощадить твои чувства. Нет, он никогда не возвратится. Исидоро Балтасар -- только мгновение в магии. Сон, который ушел после того, как был увиден. Исидоро Балтасар, как сон, уже ушел.
Легкая, почти задумчивая улыбка тронула ее губы. -- Чего я еще не знаю, -- продолжала она, -- так это ушел ли тот человек, новый нагваль, навсегда. Ты понимаешь, конечно, что даже если он вернется, то он уже не будет Исидоро Балтасаром. Он будет чем-то таким, чего ты не встречала до сих пор.
-- Он будет неизвестен мне? -- спросила я, не осознавая до конца, хочу ли я это знать.
-- Не знаю, дитя мое, -- сказала она неопределенно и безразлично. -- Просто не знаю. Я сама в сновидении. То же и с новым нагвалем. Сновидящие, такие как мы, непостоянны, и именно эта непостоянность позволяет нам существовать. С нами ничего не происходит, кроме сновидений.
Ослепленная слезами, я просто не видела ее.
-- Чтобы облегчить боль, проникни глубже в себя, -- тихо сказала она. -- Сядь, подожми колени, охвати лодыжки скрещенными руками, правую лодыжку -- левой рукой. Положи голову на колени и дай печали уйти.
Дай земле смягчить твою боль. Позволь целебным силам земли войти в тебя.
Я села на землю так, как советовала Эсперанса. Спустя мгновение моя печаль исчезла. Глубокое телесное ощущение комфорта сменило муку. Я утратила ощущение себя в каком-либо ином контексте, чем здесь и теперь. При отсутствии субъективной памяти у меня не было и боли.
Эсперанса указала мне место на скамейке рядом с собой. Как только я села, она взяла мою руку в свои и некоторое время терла ее, слегка массируя, а потом сказала, что у меня слишком мясистая рука, для такой костлявой девицы. Потом она повернула мою руку ладонью вверх и внимательно ее рассматривала. Не сказав ни слова, она бережно сложила мою руку в кулак.
Мы долго сидели молча. Было далеко за полдень; стояла тишина, которую нарушал лишь шелест листвы, колеблемой бризом.
Я подняла взгляд на Эсперансу, и внезапно совершенно сверхъестественная уверенность осенила меня: я знала, что мы уже говорили подробно и о моем приезде в дом ведьм и об уходе магов.
-- Что со мной, Эсперанса? -- спросила я. -- Я сновижу?
-- Ну... -- начала она медленно. В ее глазах засиял огонек, как будто она предлагала мне проверить, в сновидений ли я. -- Сядь на землю и проверь.
Я так и сделала. Единственное, что я чувствовала, -- это прохладу камня, на котором сидела. Никакое ощущение не было послано мне в ответ. -- Я не сновижу, -- заявила я. -- Но почему тогда я чувствую, что мы уже обо всем говорили? -- Я внимательно посмотрела на нее, надеясь найти ответ в выражении ее лица. -- Я вижу тебя в первый раз со дня моего приезда, но чувствую, что мы бывали вместе каждый день, -- пробормотала я больше для себя, а не для того, чтобы меня услышали. -- Уже прошло семь дней.
-- Значительно больше. Но тебе нужно решить эту задачу самостоятельно с минимальной помощью, -- сказала Эсперанса.
Я кивнула, соглашаясь. Было так много всего, о чем хотелось спросить, но я знала, что говорить бесполезно. Не имея понятия, каким образом, но я знала, что все мои вопросы уже предусмотрены. Меня переполняли ответы.
Эсперанса задумчиво смотрела на меня, как будто сомневаясь в моем понимании. Потом очень медленно, внимательно произнося слова, она сказала:
-- Я хочу, чтобы ты знала, что состояние осознания, которое ты здесь получаешь, только временное, каким бы глубоким и постоянным оно тебе ни казалось. Ты очень скоро вернешься к своим пустякам. Это наша женская судьба, и это особенно трудно.
-- Я думаю ты не права, -- запротестовала я. -- Ты совсем не знаешь меня.
-- Именно потому, что я знаю тебя, я все это говорю. -Она остановилась на минуту, и когда заговорила снова, ее голос был строгим и серьезным. -- Женщина очень скрытна. Запомни: воспитанная, чтобы вечно быть слугой, она чрезвычайно изворотлива и умна. -- Бурный, звонкий хохот Эсперансы предупредил любое желание протестовать.
-- Лучшее, что ты можешь сделать, -- это не говорить ничего, -- заявила она. Взяв меня за руку, она помогла мне подняться и предложила пойти в маленький дом для очень длинного и важного разговора.
Мы не вошли вовнутрь, а сели на скамейке перед главным входом. Молча мы просидели около часа. Потом Эсперанса повернулась ко мне; казалось, она совсем не видела меня. Мне даже стало интересно: может быть, она забыла, что я пришла с ней и сижу рядом. Не осознавая моего присутствия, она встала и отошла на пару шагов от меня, внимательно посмотрела на другой дом, скрытый деревьями. Прошло еще некоторое время, прежде чем она произнесла:
-- Я ухожу далеко.
У меня появилось странное болезненное ощущение в желудке, но я так и не смогла понять его причины: был ли это страх, надежда или волнение. Я знала, что она имеет в виду расстояние не в смысле миль, а говорит о других мирах.
-- Меня не заботит, как далеко мы пойдем, -- сказала я. Это были просто слова, далекие от того, что я чувствовала на самом деле. Я отчаянно желала знать, но не отваживалась спросить, что случится в конце нашего путешествия.
Эсперанса раскрыла руки так широко, как будто хотела обнять садящееся солнце. На западе небо было огненно-красным; далекие горы -- темно-пурпурными. Легкий бриз прочесывал деревья; листья мелькали и шуршали.
Час молчания истек, но все оставалось на своих местах. Наступление сумерек сделало неподвижным все вокруг нас. Звуки и движения прекратились. Очертания кустов, деревьев и холмов вокруг выделялись так четко, что казались выгравированными на небе.
Когда тени уже сползли на нас и охватили потемневшее небо, я пододвинулась ближе к Эсперансе. Вид замершего за деревьями дома с его огнями, мелькающими, как светляки в темноте, разбудил какие-то очень глубокие чувства внутри меня. В тот момент они не соответствовали ни одному из возможных ощущений, но были похожи на смутную грусть, ностальгическую память, теряющуюся в детстве.
Должно быть, меня полностью поглотили грезы; внезапно я обнаружила, что иду рядом с Эсперансой. Усталость и прежняя тревога полностью исчезли. Переполненная огромным количеством энергии, я шла в каком-то экстазе, молчаливо счастливая, а ноги не просто по моему желанию, но сами двигались вперед.
Дорога, по которой мы шли, внезапно оборвалась. Земля поднялась и деревья вытянулись над нами. То тут, то там были разбросаны гигантские валуны. Откуда-то издалека доносился звук текущей воды, похожий на тихое успокаивающее пение. Почувствовав внезапную усталость, я оперлась на один из валунов. Мне захотелось, чтобы наше путешествие тут и закончилось.
-- Мы еще не достигли цели! -- крикнула Эсперанса. Она уже прошла полпути вверх по скалам и двигалась с проворством горной козы. Она не ждала меня и даже не оборачивалась назад, чтобы посмотреть, иду ли я за ней. Короткий отдых отнял у меня последние силы. Судорожно глотая воздух, я быстро прошла по камням и стала карабкаться вверх.
На половине подъема тропа продолжалась среди огромных каменных глыб. Сухие и ломкие растения приятно похрустывали на темной в свете раннего вечера тропе. Воздух тоже изменился; он стал влажным и дышать было легко. Эсперанса безошибочно двигалась по узкому проходу, наполненному тенями, шелестом и безмолвием. Она узнавала каждый таинственный ночной звук и могла определить каждый из этих криков, зовов и свистов.
Путь закончился у нескольких ступеней, вырубленных в скале. Ступени вели на холм, где было разбросано множество камней.
-- Возьми один, -- предложила она, -- и положи в карман.
Истертые, как гладкие булыжники мостовой, камни вначале казались совершенно одинаковыми. Но внимательно рассмотрев, я заметила, что все они разные. Некоторые из них были такими гладкими и сияющими, что казались отполированными на станке.
Потребовалось некоторое время, чтобы найти один, который бы мне понравился больше других. Это был тяжелый камень, который легко ложился в мою ладонь. Он отсвечивал коричневым, пересеченным множеством полупрозрачных молочных жил, и имел клинообразную форму.
Я уронила камень, испуганная непонятным шумом.
-- Кто-то идет за нами, -- прошептала я.
-- За нами никто не идет! -- объявила Эсперанса. В ее взгляде было что-то среднее между удовольствием и скептицизмом. Видя, что я отскочила назад и спряталась за деревом, она тихо засмеялась и сказала, что вероятно это был настоящий лягушачий прыжок.
Я хотела было сказать ей, что лягушки не прыгают в темноте, но не была уверена, что это так. Меня удивило, что я не сказала это сразу же и с абсолютной уверенностью, что соответствовало моей привычке. -- Со мной что-то не так, Эсперанса, -- сказала я с тревогой в голосе. -- Я -- это не я.
-- С тобой все в порядке, моя дорогая, -- рассеянно заверила она. -- На самом деле именно сейчас ты больше являешься собой, чем когда-либо.
-- Я так странно себя чувствую... -- мой голос иссяк. Я начала видеть картины всего, что случилось со мной с того самого времени, когда я приехала в дом ведьм.
-- Очень трудно учить такой неконкретной вещи как сновидение, -- сказала Эсперанса. -- Особенно женщин. Мы слишком скромны и умны. Кроме того, мы были рабами всю нашу жизнь; мы знаем, как точно манипулировать окружающим миром, когда не хотим нарушить что-нибудь из того, что мы с таким трудом приобрели: нашу независимость.
-- Ты считаешь, что у мужчин по-другому?
-- Нет, так же, но они более открыты. Женщина сражается тайком. Ее любимый метод борьбы -- маневр раба: казаться безумной. Она слушает, не уделяя внимания, она смотрит, не видя. -- Она добавила, что инструктировать женщин -достижение, заслуживающее награды.
-- Нам нравится открытость твоей борьбы, -- продолжала она. -- Это настоящая надежда для тебя. Больше всего мы опасаемся со всем согласных женщин, которые не думают о будущем и выполняют все, о чем их попросят, а потом возвращаются и обвиняют тебя, как только устанут или им станет скучно от всей этой новизны.
-- Мне кажется, я начинаю понимать, -- задумчиво и неуверенно проговорила я.
-- Конечно ты начала понимать! -- ее утверждение было настолько комически торжественным, что я начала смеяться. -- Ты даже начала понимать, что такое намерение.
-- Ты считаешь, что я начинаю становиться магом? -спросила я. Все мое тело дрожало, как будто я старалась подавить приступ хохота.
-- С самого дня приезда ты все время то входила в состояние сновидения, то выходила из него, -- объясняла Эсперанса. -- Поэтому ты так часто засыпала. -- На ее улыбающемся лице не было не то что издевательства, но даже следов снисходительности.
Некоторое время мы шли молча, а потом она объяснила, что различие мага и обычного человека в том, что первый может входить в состояние повышенного осознания по желанию. Она часто слегка дергала меня за руку, будто подчеркивая каждое слово своего утверждения, а потом доверительным тоном добавила: -- Ты постоянно сновидишь потому, что мы создали что-то вроде защитного кокона вокруг тебя с первой ночи, когда ты приехала, чтобы помочь тебе привести в порядок свою энергию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47