Они сказали мне, что ты -- сталкер, такой же, как они.
Он налил себе стакан воды и подошел к окну. Сделав несколько маленьких глотков, он рассказал мне, что нагваль Мариано Аурелиано уже испытывал мои способности сталкера в Тусоне, когда послал меня в кофейню подсунуть таракана в мою тарелку. Смотритель повернулся спиной к окну, взглянул мне прямо в лицо и добавил: -- Ты не справилась.
-- Не хочу больше слушать этот вздор! -- оборвала я его. У меня не было никакого желания слушать продолжение этой истории.
На его лице появилось озорное выражение.
-- Но, потерпев неудачу, ты оправдалась тем, что без всякого уважения, с пинками и бранью накинулась на нагваля Мариано Аурелиано. Сталкеры, -- подчеркнул он, -- обладают большой сноровкой в обращении с другими людьми.
Я открыла было рот, чтобы сказать, что не понимаю ни слова из того, что он говорит, но он продолжал:
-- Вся беда в том, что ты -- незаурядная сновидящая. Если бы не это, ты была бы похожа на Флоринду -- не ростом и внешностью, разумеется.
Ядовито улыбаясь, я проклинала про себя старого колдуна.
-- Помнишь ли ты, сколько женщин было тогда на пикнике? -вдруг спросил смотритель.
Я прикрыла глаза, чтобы лучше представить себе тот день, и отчетливо увидела шестерых женщин, сидящих на парусиновых подстилках, расстеленных под эвкалиптами. Там были Кармела, Зойла, Делия и Флоринда, не было только Эсперансы.
-- А кто эти две? -- спросила я, озадаченная более, чем обычно.
-- Ага -- оценил он, и лучезарная улыбка появилась на его лице. -- Это были сновидящие из другого мира. Ты видела их отчетливо, но потом они исчезли, причем твой разум даже не заметил этого. -- Просто потому, что это было слишком необычно.
Я рассеянно закивала головой, не в силах понять, почему помню только четырех женщин, хотя на самом деле знала, что их должно быть шесть.
Видимо, мои мысли просто просачивались наружу, поскольку он тут же сказал, что вполне естественно, если мое внимание сосредоточено только на четырех из них.
-- Две другие -- это твой источник энергии. Они бестелесны и не принадлежат к нашему миру.
Растерянная и сбитая с толку, я была способна только изумленно уставиться на него. У меня больше не было вопросов.
-- С тех пор, как ты покинула планету сновидящих, -пояснил он, -- твои сновидения превратились в кошмары, и перемещения между сновидениями и реальностью стали нестабильны и опасны для тебя и других сновидящих. Впрочем, Флоринда взялась сама защищать и прикрывать тебя.
Я вскочила так стремительно, что опрокинула стул.
-- Не хочу больше ничего знать! -- закричала я, еле удержавшись, чтобы не сболтнуть, что было бы лучше, если б я вообще ничего не знала об этих сумасбродных путях и реальностях.
Смотритель взял меня за руку и повел наружу, через пустырь, сквозь заросли чапарраля, на задворки маленького домика.
-- Мне нужно закрепить генератор, -- сказал он. -- Я хочу, чтобы ты мне помогла.
Громко рассмеявшись, я сказала ему, что не имею ни малейшего представления о генераторах. И только когда он открыл люк в бетонной обшивке, я поняла, что электрический ток для освещения дома вырабатывается именно здесь. Я не сомневалась, что электрические лампы и приборы деревенской Мексики похожи на эти. С ними я была знакома.
С того дня я старалась задавать поменьше вопросов, чувствуя себя неподготовленной к его ответам. Наши встречи приобрели характер ритуалов, в которых я делала все возможное, чтобы быть под стать старику в его изысканном испанском. Я часами сидела в своей комнате, перерывая всевозможные словари в поисках новых или устаревших слов, которые произвели бы на него впечатление.
Однажды утром, ожидая, пока смотритель принесет завтрак, я впервые оказалась в его комнате одна. Мне попалось на глаза странное старое зеркало и я принялась тщательно исследовать его мутную пятнистую поверхность.
-- Это зеркало поймает тебя в ловушку, если будешь смотреться в него слишком долго, -- произнес голос у меня за спиной.
Ожидая увидеть смотрителя, я обернулась, но обнаружила, что в комнате никого нет. Охваченная страстным желанием поскорее добраться до двери, я чуть не опрокинула одну из скульптур, стоявших возле меня, и машинально протянула руку, чтобы поправить ее, но не успела дотронуться, как мне почудилось, будто неопределенным круговым движением фигура отдалилась от меня, а затем с поразительно человеческим вздохом заняла первоначальное положение.
-- Что случилось? -- спросил смотритель, входя в комнату. Он поставил большой поднос на свой шаткий столик и, глядя на мое помертвевшее от ужаса лицо, снова спросил, что же произошло.
-- Иногда у меня появляется ощущение, что эти монстры живые и наблюдают за мной, -- произнесла я, кивая в сторону ближайшей скульптуры. Увидев его серьезное лицо, на котором не было и тени улыбки, я поспешила заверить, что назвала их монстрами, имея в виду не уродство, а скорее их громадные размеры. Сделав несколько судорожных вдохов, я повторила, что эти скульптуры кажутся мне живыми.
Украдкой оглядевшись и понизив голос до еле слышного шепота, он произнес:
-- Они живые.
Я была так поражена, что начала лепетать что-то о том, как однажды вечером впервые обнаружила его комнату, привлеченная мрачным шепотом ветра, шевелившего занавеску у разбитого окна.
-- Еще тогда они показались мне монстрами, -- призналась я с нервным смешком, -- чужими духами, наполняющими сумеречные тени.
Пошевелив губами, смотритель пристально поглядел на меня, затем медленно обвел взглядом комнату.
-- Давай-ка лучше обедать, -- сказал он в конце концов, -иначе все остынет.
Он придвинул мне стул и, когда я удобно уселась, добавил дрогнувшим голосом:
-- Ты права, когда называешь их духами. Ведь они -- не скульптуры, они -- измышления. Их представил себе из образов, промелькнувших в других мирах, один великий нагваль, -- пояснил он таинственным тоном.
-- Мариано Аурелиано? -- спросила я.
Он покачал головой и ответил:
-- Нет, его звали Элиас. Он гораздо старше.
-- А почему эти измышления стоят в твоей комнате? Разве этот великий нагваль сделал их для тебя?
-- Нет, я только присматриваю за ними.
Поднявшись, он сунул руку в карман, достал аккуратно сложенный белый носовой платок и принялся смахивать пыль с ближайшей скульптуры.
-- С тех пор, как я стал смотрителем, следить за ними -моя обязанность. Когда-нибудь с помощью всех этих чародеев, которых ты здесь видела, я должен буду вернуть их обратно.
-- А куда именно?
-- В никуда, в пространство, в вакуум.
-- И как ты собираешься это сделать?
-- С помощью той же силы, которая доставила их сюда в первый раз. Силы сновидения-наяву.
-- Если ты умеешь сновидеть так же, как все эти маги, -начала я осторожно, изо всех сил пытаясь скрыть нотки торжества в голосе, -- значит, ты и сам должен быть магом!
-- Да, но я не такой, как другие.
Его искреннее признание привело меня в замешательство.
-- А в чем же разница?
-- А, -- отмахнулся он -- абсолютно во всем. Но сейчас я не могу объяснить этого. Если я расскажу, ты только разозлишься, станешь еще более замкнутой. Когда-нибудь, однако, ты поймешь все сама, без посторонней помощи.
Я отчаянно пыталась спросить что-нибудь еще, но почувствовала, что все смешалось у меня в голове.
-- А ты можешь сказать, откуда нагваль Элиас взял эти измышления?
-- Он увидел их в сновидениях и захватил, -- ответил смотритель. -- Некоторые из них -- только копии, которые он снял с тех, что не смог забрать с собой. Остальные -настоящие, привезены отовсюду этим великим нагвалем.
Я не верила его словам, но продолжала:
-- А зачем нагваль Элиас принес их?
-- Они сами его об этом попросили.
-- Зачем?
Разведя руками, смотритель прервал мои исследования и пригласил меня заняться обедом. Его нежелание удовлетворить мое любопытство только усилило мой интерес. Я не могла понять, почему он не хочет говорить об этих хитроумных штуках, а только уклоняется от ответов. Ведь он запросто мог все мне рассказать.
Мы быстро покончили с обедом и он попросил меня достать его раскладную койку из кладовки. Зная его вкусы, я разложила ее перед занавешенной французской дверью. Удовлетворенно вздохнув, он лег, откинув голову на маленькую квадратную подушку, наполненную сушеными бобами и маисовыми зернами, которая была пришита в изголовье. Он утверждал, что она приносит сладкие сны.
-- Теперь я готов немного вздремнуть, -- сказал он, отпуская ремень на своих штанах.
Это был вежливый способ отделаться от меня.
Раздосадованная его отказом говорить о скульптурах, я свалила нашу посуду на поднос и вылетела из комнаты. Его храп провожал меня всю дорогу до кухни.
Из патио слышался звон гитарных струн.
Я машинально потянулась за фонариком, который держала возле гамака, и посмотрела на часы. Было немногим за полночь. Завернувшись потуже в одеяло, я на цыпочках вышла в коридор, ведущий в патио.
Посреди дворика какой-то мужчина, сидя на тростниковом стуле, играл на гитаре. Я не могла видеть его лица, но знала, что это все тот же Исидоро Балтасар, и я уже видела и слышала его, когда попала сюда впервые. Как и тогда, заметив меня, мужчина сразу перестал играть, поднялся со стула и вошел в дом.
Едва я вернулась в свою комнату, как он снова начал перебирать струны. Я уже задремала, когда услышала его чистый сильный голос. Он пел, обращаясь к ветру, маня его из глубины молчания и пустоты.
И, словно откликаясь на его печальный зов, ветер набирал силу. Он свистел в ветвях чапарраля, срывал сухие листья с деревьев и, шурша, сметал их в кучи напротив дома.
Рывком я открыла дверь в патио. Ветер заполнил комнату невыразимой печалью. В ней не было слез, но лишь меланхолия одиночества и пустоты, праха и древних теней. Ветер с легкостью кружил по комнате. Я ловила его каждым движением легких. Он оседал у меня в груди, и чем глубже я дышала, тем легче себя чувствовала.
Я вышла наружу и, пробираясь между высокими кустами, направилась за дом. Луна ярко освещала выбеленные стены домика и широкую открытую лужайку, расчищенную от леса. Опасаясь, что меня могут заметить, я перебегала от дерева к дереву и, прячась в густой, тени крон, наконец добралась до двух цветущих апельсинов за стеной, прикрывающей дорожку к домику.
Из-за чапарраля ветер доносил звуки легкого смеха и неясные обрывки разговора. Собрав все свое мужество, я дерзко ринулась вдоль дорожки и очутилась перед дверью маленького темного дома. Дрожа от волнения, я пробралась к открытому окну и узнала голоса Делии и Флоринды. Но край окна был слишком высоко, и мне не было видно, что они делают.
Я ожидала услышать что-нибудь значительное, откровение, которое поразило бы мой разум, привело бы меня в восторг и помогло бы мне в том, ради чего я была здесь -- победить мою неспособность к сновидению. Но они только сплетничали, и я настолько увлеклась их злорадными перешептываниями, что несколько раз рассмеялась вслух, забыв об осторожности.
Сначала я думала, что они болтают о ком-то постороннем, однако, прислушавшись, поняла, что речь идет о женщинах -сновидящих и наиболее язвительные замечания направлены против Нелиды.
Они говорили, что после стольких лет она все еще неспособна уйти из объятий этого мира. Она не только полна самодовольства -- они утверждали, что она целыми днями торчит перед зеркалом -- но еще и похотлива. Она делает все, что в ее силах, чтобы быть сексуально привлекательной и соблазнить нагваля Мариано Аурелиано. Одна из женщин злорадно заметила, что, в конце концов, она единственная, кто может пристроить его чудовищный возбужденный член.
Затем они заговорили о Кларе. Они назвали ее важной слонихой, считающей своей обязанностью одарить каждого благодеянием. Объектом ее внимания в данный момент был нагваль Исидоро Балтасар, и она собиралась преподнести ему свое обнаженное тело. Не для того, чтобы отдаваться, а лишь только чтобы демонстрировать: один раз утром и один раз в сумерках. Она была убеждена, что таким образом познает сексуальную удаль молодого нагваля.
Дальше речь пошла о Зулейке. Они сказали, что у нее мания считать себя святой, девой Марией. Ее так называемая духовность -- не что иное, как безумие. Время от времени разум покидает ее и, когда бы ни случился такой припадок помешательства, она начинает мыть весь дом снизу доверху, даже камни в патио и на поляне.
Затем настала очередь Хермелинды. Ее изобразили как очень рассудительную, очень правильную -- настоящую представительницу средних классов. Как и Нелида, она спустя столько лет не могла удержаться от стремления быть идеальной женщиной и безупречной домохозяйкой. Хотя она совсем не умела готовить и шить, занимать гостей беседой или игрой на фортепиано, она хотела, -говорили они смеясь, -- чтобы ее считали образцом женственности, как Нелида хотела выглядеть капризной и озорной.
-- Если хотя бы две из них объединят свои способности, -заметил чей-то голос, -- то получится женщина, идеальная для своего господина: безукоризненная на кухне или в гостиной, одетая в передник или вечернее платье, и безупречная в спальне, задирающая юбку, когда бы хозяин ни захотел этого.
Когда наступила тишина, я бегом вернулась в дом, в свою комнату и бросилась в гамак. Однако, сколько ни пыталась, заснуть больше не смогла. Мне казалось, будто какая-то защитная оболочка вокруг меня разорвалась, уничтожив все наслаждение, все очарование пребывания в доме магов. Мне оставалось лишь думать о том, что вместо того, чтобы наслаждаться жизнью в Лос-Анжелесе, я проторчала здесь, в Соноре, в компании выживших из ума старух, занятых только болтовней.
Я пришла сюда за советом. Но на меня не обращали внимания, принудив к обществу дряхлого старика, которого я к тому же считала женщиной. К тому времени, когда мы со смотрителем сели завтракать, я привела себя в такое состояние праведного гнева, что не могла проглотить ни кусочка.
-- Что случилось? -- спросил старик, внимательно глядя на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47