— крикнул один из казаков.
— Йок, не надо проучим! Сам шайтан да горькая жизнь пусть проучит дурака жолнера. Отобрать у гусара коня, оружие и отпустить, пусть идет под охраной жолнеров, — приказал Назрулла.
Лукаш Матулинский не раз слышал о Назрулле. Хмельницкий рассказывал ему о том, какая горькая судьба забросила его на украинскую землю. Признаться ли ему, с каким поручением пришел он к старшинам Черкасского полка, или промолчать? Долго раздумывал над этим и только сказал:
— Полковник Хмельницкий, уезжая на Сечь, приказал нам присоединиться к воинам украинского народа. Но ведь всюду шныряют отряды коронного гетмана. Вот и схватили меня эти негодяи…
27
Богдан Хмельницкий, поторапливая Дорошенко и Карпа, прискакал в монастырь. Словно ветер влетел в келью, где жили его дети с Мелашкой. Разбуженные дети, прижавшись к старухе, оторопело смотрели на отца. Они видят, что он спешит, виновато улыбается, окидывая их взглядом. Только младший сын Юрко первым прижался к отцу.
— Нет у нас мамы… — заплакал мальчик.
— Нет, Юрко, нет! Мамы у вас нет, но жив еще отец!.. Вот разыскать только должен нашего Тимошу на Запорожье…
— Бегите и вы, татусь! — со стоном, тяжело вздохнув, сказала старшая дочь, по-взрослому понимая, куда торопится ее отец.
— Да! Да, беги, а… мы как-либо переживем, — успокаивала Богдана постаревшая от свалившегося на нее горя Мелашка. — Своего дома у детей все равно нет, а отсюда нас не выгонят добрые люди.
Богдан спешил сюда, чтобы поговорить с детьми и Мелашкой, успокоить их. У него сжималось сердце от угрожающей неизвестности, от напряжения. А как хотелось ему обласкать детей, посоветоваться с Мелашкой, поблагодарить монахинь! Нежно, по-отцовски, ласкал рукой по голове Юрка, глотая слезы, комком подкатывавшиеся к горлу. Осматривался, привыкая к сонным детям. А как он сам нуждался в утешении и поддержке! Кончалась ночь, приближался рассвет. Стоит ли ему задерживаться здесь и подводить полковника Кричевского?
— Должен же я был встретиться с детьми, — говорил он Карпу, словно оправдываясь перед ним.
— Тебе, Богдан, надо немедленно покинуть эти места, — настаивал Карпо. — Ведь уже и утро скоро, а Кричевский сдержит свое слово… Если захочешь передать что-то важное полковнику, делай это только через меня. Так советовал Кричевский, потому что больше никому другому, кроме меня, он не поверит. Но долго ли мне придется сидеть тут с детьми?
— Не только с моими детьми, Карпо, но и со своей семьей. Детей они не тронут.
— Не говори, Чаплинский на все способен, — не унимался Карпо.
— Говорю тебе, не тронут! Не забывай, Карпо, что у них тоже есть дети. Сожгу дом, все пущу по ветру, до десятого колена уничтожу, ежели хоть пальцем тронут детей! Так и передавай людям. Не надоедай Кричевскому. О причастности Гелены к моему побегу постарайся, чтобы никто не узнал. Может, стоит и припугнуть ее за измену.
— Думаю, что этого делать не следует, она хорошая девушка, — совсем неожиданно заступился за Гелену Дорошенко и покраснел… Хмельницкий посмотрел на него, но ночная темнота скрывала зардевшегося парня, у которого зародилась первая юношеская любовь…
— Верно говорит Петр, не трогай девушку, ведь до сих пор еще никто не знает, как она помогла мне бежать. Казакам, которые охраняли меня, скажешь то же самое. А Кричевский нам еще пригодится в критические минуты нашей жизни, если что случится… К детям я еще вернусь, и собственный дом построим, успокой всех. Думаю, что одного из моих коней заберешь у подстаросты и вернешь его Кричевскому. Да не вздумай угрожать Чаплинскому, не вспугни его преждевременно. Пускай сам дрожит от страха. А я не дам ему спокойно жить, даже мертвого из-под земли достану! Эх, только ли один Чаплинский виноват во всех горестях, выпавших на долю нашего многострадального народа!..
Прощаясь у ворот монастыря, Богдан сел на подведенного ему коня и скрылся в лесной чаще. За лесом занимался рассвет, и Богдан поскакал ему навстречу. За оврагом, у торной дороги на Низ, поджидали казаки. Их не так много, чтобы гарантировать полную безопасность, но достаточно для того, чтобы прокладывать путь к свободе.
Только бы поскорее пробиться к запорожцам! «Тимоша, сын мой, найду ли я тебя среди этих бедных друзей нашего люда? Они словно нищие — в рваных обносках, но с саблями, с самопалами… Низ, днепровские острова и… украинская казачья воля!»
28
В эту зиму король Владислав не жаловался на свое здоровье. Не беспокоила его забывшая обо всем в предпраздничной суматохе шляхта. Молчали и опечаленные посполитые. Сенаторы разъехались по своим имениям. Даже королева, весьма капризная женщина, притихла.
Жители Варшавы встречали наступающий год в приподнятом настроении, словно во хмелю. Шляхта радовалась относительному спокойствию в пограничных областях королевства.
В хорошем расположении духа находился и король Владислав. На праздничный завтрак он пригласил Эльжбету Казановскую и ее ближайшего советника, своего министра двора Иеронима Радзиевского. Она, собственно, была приглашена как приятельница Радзиевского. Этот день он решил провести без советчиков из множества проходимцев и подхалимов, окружающих его двор.
Мороз разукрасил венецианские окна сказочными узорами, отчего большой, пустой зал казался уютнее. На рабочем столе, где король просматривал порой самые важные письма к папе римскому, к государственным деятелям Европы, сегодня слуги поставили завтрак на три персоны. Иероним Радзиевский, зная о симпатии Владислава к Эльжбете Казановской, любезно согласился прибыть с ней к нему на завтрак, чтобы король утешил несчастную жену разбитого параличом мужа…
Король любовался узорами на окнах и прислушивался к шагам за дверью. Но вот в назначенное время дверь открылась. Король, даже не взглянув на вошедшего маршалка, сел за стол.
— Их светлости панове Осолинский и Николай Потоцкий! — совсем не по-праздничному, сухо доложил маршалок.
Владислав вздрогнул. Он ждал совсем других гостей. Его натруженное» государственными невзгодами и этими двумя мужами сердце было настроено на совсем другой лад. Почему в такую рань явились эти немилые ему люди! Разве в этом кабинете принимает он государственных деятелей? К тому же они явились вместе, чего прежде не бывало. Король никогда не принимал одновременно канцлера и коронного гетмана.
Каждый из них во время аудиенции у короля мог свободно говорить о другом, и не всегда приятное. Коронный гетман не верил слову Ежи Осолинского и считал его нетвердым в проведении политики Речи Посполитой в отношении украинцев, проживающих в пограничных областях Украины. А канцлер, придерживавшийся в управлении страной европейского принципа, считал Потоцкого жадным и слишком ограниченным, властолюбивым человеком. Король, благодаря своему приближенному сенатору Иерониму Радзиевскому, был хорошо информирован о жестокой вражде двух сановников и не пытался примирить их.
Приход Потоцкого и Осолинского в такой ранний час не только удивил, но и возмутил Владислава. Один из них почтительно раскланивался перед ним в своем парижском сюртуке, второй громко звенел шпорами и не смотрел в глаза королю, занятый своими мыслями.
— Что-то ужасное стряслось в Европе или какая беда угрожает нам, панове сановники? — спросил король, поднимаясь из-за стола и не дослушав приветствий надменного Потоцкого и сдержанного Осолинского.
Канцлер лишь взглянул на коронного гетмана. Королю показалось, что в этот раз они заранее о чем-то договорились между собой.
— Случилось то, ваше величество, о чем я не раз предостерегал вас. Украинские хлопы могут поднять бунт против Короны и короля!
Потоцкий собирался сказать королю значительно больше. Прежде всего упрекнуть Владислава за его мягкость в отношениях с украинскими казаками, за вынашиваемую им идею похода казаков против Турции. Но в этот момент, пользуясь правом сенатора, а может быть, еще и большим, без предупреждения в кабинет вошел Иероним Радзиевский.
По тому, как засиял от радости король, Потоцкий понял, что именно его он и ждал на завтрак.
— Уже и бунт? О каком бунте докладывает его величеству пан коронный гетман? — на ходу вмешался в разговор Радзиевский.
— О том самом, уважаемый пан сенатор, который зарождался в корчме пана Радзиевского…
— Мерзкая ложь, распространяемая ничтожным слугой корчмаря, оказывается, слишком уж всполошила гетмана вооруженных сил королевства! Хочу уведомить пана Потоцкого о том, что этого неблагодарного корчмаря Горуховского я прогнал со службы, как только узнал о распространяемых им слухах, бросающих тень на заведение моего отца.
— Это еще не бунт, уважаемый пан Иероним, — спокойно присоединился к разговору Осолинский. — Не бунт, но на Поднепровье складывается далеко не праздничная ситуация в новом году, ваше величество.
— У пана канцлера есть донесения об угрожающем положении на Украине?
— Эти донесения присылают мне, коронному гетману, ваше величество, и они у меня есть! — поторопился Потоцкий. — Любимец пана Владислава…
— Король считает своими любимцами весь народ Польского государства, пан коронный гетман! Советовал бы и пану Потоцкому заботиться об этом… О чем все же желают доложить мне панове сенаторы? — спросил король, подходя к Радзиевскому.
— Как коронный гетман, я уже докладывал вашему величеству об измене полковника Хмельницкого…
— Я, как король, помню об этом. Но никакой измены со стороны Хмельницкого не было, пан Потоцкий. Об этом известно не только мне. Полковник Пшиемский слишком поспешил обвинить в измене наказного атамана наших войск, воевавших во Франции. Шла речь о принятии государственных мер безопасности в случае нападения на страну мусульман. Об этом нам пишет в своем письме кардинал Мазарини! Его предложения — дружественные и вполне разумные. Это и обсуждали граф Конде и наш наказной атаман во Франции.
— Но… — Потоцкий взглянул на Осолинского, словно ища у него поддержки. — Он уже сбежал на Запорожье! Совершил побег из заключения, как настоящий изменник.
— Откуда совершил побег, пан коронный гетман? Ведь король не давал своего согласия на арест наказного атамана. Пан коронный гетман дал мне слово отправить Хмельницкого в полк, как человека, который достойно занимает подобающее ему место в нашем государстве. Не объясните ли вы мне, пан коронный гетман, почему наш наказной атаман, вопреки воле короля, был взят под стражу и передан этому богопротивному литвину Чаплинскому?
— Хмельницкий пытался бежать в Москву. Это снова бы ухудшило наши и без того не совсем блестящие отношения с царем.
— И я, как король, узнаю об этом последним, черт возьми!.. — Владислав сел на поданный ему Радзиевским стул, схватился рукой за грудь, горестно посмотрел на Осолинского.
— Дело, конечно, велось довольно запутанно и недостойно чести Речи Посполитой, — промолвил Осолинский. — Лживые сообщения Пшиемского вызвали не только настороженность у пана коронного гетмана, но и привели к наглым действиям со стороны подстаросты Чаплинского. Было совершено беспардонное нападение на поместье Хмельницкого. Надругались над семьей, детьми полковника Речи Посполитой, как враги.
— Как над детьми врага, изменника, ваше королевское величество, — не уступал Потоцкий.
— Боже мой, где же эта измена, в которой мы так поспешно обвинили Хмельницкого? — вскочил снова со стула Владислав.
— Ее предвидели и хотели предупредить. У меня есть неопровержимые факты, ваше величество! Хмельницкий сейчас направил во все полки реестровых казаков своих единомышленников. Даже жолнер королевских войск вел бунтарские разговоры с черкасскими реестровыми казаками.
— Но ведь Хмельницкий был арестован по вашему приказу, черт возьми, уважаемые панове! Как же он мог посылать людей, будучи в заключении? О чем вы говорите, пан коронный!
— Ему удалось бежать, обведя вокруг пальца даже чигиринского полковника пана Кричевского…
Ежи Осолинский вынужден был прервать коронного гетмана Потоцкого:
— Этим разговорам не видно конца, уважаемые панове! Теперь уже действительно трудно разобраться в том, кто первым бросил камень, чтобы посеять эту рознь. Как канцлер, я взываю к сознанию короля: мы должны немедленно погасить эту рознь, чтобы предотвратить страшный пожар в стране. Хмельницкий, как нам известно, ускакал на Запорожье в сопровождении всего каких-нибудь трех сотен своих сторонников. Уехал, чтобы разыскать своего сына, который вынужден скрываться от преследования этого дурака Чаплинского. Разумеется, и свою жизнь спасал, которой угрожали подстароста и небезызвестный пан Лащ.
— Что предлагает пан канцлер?
Король Владислав, успокоенный рассудительностью Осолинского, снова сел за стол и нетерпеливо ждал окончания этой неожиданной аудиенции. А голову сверлила назойливая мысль: повидаться бы с Хмельницким! Такой удобный повод и для него, короля…
— Предлагаю посольство к Хмельницкому!..
Король удивленно поднял голову. Неужели его сановники уже заранее договорились об этом? Выходит, Потоцкий стремился лишь порисоваться перед ним своей дальновидностью?
— Кого же вы предлагаете послать к нему, паны сенаторы? — спросил Владислав.
— Полковника Краковского гусарского полка пана Станислава Хмелевского, ваше величество. Они с Хмельницким друзья, вместе учились во Львовской иезуитской коллегии. К тому же полковник Хмелевский умный, рассудительный человек.
Владислав слегка кивнул-головой. Сенаторы поняли, что утомительная для короля аудиенция окончена.
— Пана Радзиевского прошу остаться, — через силу промолвил Владислав, сдерживая дрожь в голосе. Глаза его пылали огнем ярости, а может быть, и тревоги. И вдруг голова его поникла, беспомощно упала на протянутые на столе руки.
Почувствовав что-то страшное, как приближение неумолимой смерти, король Владислав смирился и с этим.

Часть четвертая
«Не надо смерти бояться!»
1
Еще в детстве Богдан слышал, как мать рассказывала о том, что казаки, собираясь в поход на турок, говорили:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74