Все застегивалось – от гетр до пиджаков и корсетов.
Крючки для пуговиц – кто их теперь помнит, тем более интересуется?
То же можно сказать и про Платона Скоупса. В свободное от каталогизации крючков время он раскапывал сортиры пионеров и выполнял анализы копролитов – окаменевших фекалий. Платон Скоупс, специалист по копанию в дерьме. Отнюдь не та искрометная карьера, что рисовалась ему когда-то.
Но вчерашний телефонный звонок из пещеры скоро все это переменит.
Скоупс услышал собственные слова, обращенные к репортерам:
– …осмотрен полицейским экспертом и мной in situ – то есть еще в пещере. Мы пришли к выводу, который еще требует подтверждения анализами, что это не убийство. По крайней мере не недавнее. – Он усмехнулся собственной шуточке, но по тупым взглядам репортеров понял, что она не дошла. – Этой мумии сотни лет. На высохшей теперь глинистой стене соседней камеры выцарапаны иероглифы, наводящие на мысль о жертве божествам плодородия.
Это их всколыхнуло.
– А как его убили? Что-то сексуальное? – спросила репортерша с телевидения, на октаву выше, чем когда спрашивала, не найдется ли здесь «диет-спрайт».
– Этого мы пока не знаем. Однако мумификация замечательная. Лучше, чем работа южноамериканских хиваро – без сморщивания.
– А можно на нее посмотреть?
– Пока нет. Может быть, завтра. Мы оставили ее на месте, чтобы до анализа не тревожить обстановку, в которой она лежит. Мумия полузасыпана упавшими детритами, которые могут дать ключ к ее происхождению.
Репортерша:
– А можете нас туда отвезти, чтобы мы поснимали на видео?
– Или фотографии сделали? – вставил стрингер, унюхавший возможность Сенсации.
– К сожалению, нет. До камеры добраться нелегко, а главное – нельзя нарушать целостность пола. Вход охраняется службой Парка. Кто знает – может быть, мы найдем следы людей, которые там его оставили, вы только представьте себе! Я надеюсь извлечь мумию завтра и доставить к себе в лабораторию…
Лаборатория, как же. В начальных школах лаборатории получше. Но Скоупс хотел, чтобы мумия оказалась у него как можно скорее. Пусть это не лучший метод с точки зрения науки – так быстро работать, но пещера могла оказаться на землях национального парка «Смоки Маунтинз», пока еще точно не было понятно. Если так, то археологи службы Парка захотят наложить лапы на мумию. И НАГПРА тут же высунет свою мерзкую харю. И другие ученые роем налетят.
– И что вы будете с ней делать?
– Фотографировать, обмерять. Снять рентгенограммы, компьютерную томографию сделать. Датировать с помощью углеродного анализа. И исследовать ДНК для определения этнической идентичности.
– Это мумия индейца?
Этого вопроса следовало ждать.
– Может быть, но, судя по виду, я бы не сказал.
– Тогда это пионер? Заблудившийся старатель?
– Маловероятно. Тело сложено в утробной позе, – Платон сложил руки на груди, подтянул колено, показывая, – а это обычное положение для древних захоронений. Что более существенно – мумия голая… – репортеры лихорадочно записывали, – и, как я сказал, мумификация замечательная. Пещера карстовая, это не шахта. Ничего в ней нет ценного, кроме небольшого количества гуано летучих мышей, и никаких признаков разработок или частых посещений. Все указывает на ритуальное захоронение тела.
Скоупс поднял руки, предупреждая дальнейшие вопросы:
– Завтра в два часа дня я смогу сообщить вам больше. Благодарю за внимание. Кто хочет еще газировки – не стесняйтесь.
Лампы видеосъемки погасли, репортеры потянулись к выходу.
Оставшись один, Скоупс перевел дыхание. Он знал, что рано еще было заводиться с репортерами.
«Но нет, – сказал он себе. – Важно было утвердить свою позицию. Это может означать целую научную монографию в признанном журнале. Только бы я не ошибся – падать мне ниже некуда. Я знаю, что инстинкт меня не обманывает. Предварительные данные…»
Размышления были прерваны хлопками. Медленными, ироническими аплодисментами. Скоупс обернулся на звук – ой! Директор музея, Хорейс Дакхаус. Скоупс забыл известить его о пресс-конференции. И о мумии тоже на самом-то деле.
– Ну-ну, Скоупс. Спасибо, что не забываете держать меня в курсе.
Дакхаус был лишенным чувства юмора человеком на пороге пенсии, напоминавшим диккенсовских канцелярских клерков: высокий, сгорбленный, лысый, с небольшим брюшком и постоянным прищуром. Единственным его желанием было уйти в отставку, оставив коллекцию больше, чем он принял, музей без долгов и пенсию без уменьшения. Сейчас он поставил руки на бедра и приподнял бровь.
– Итак? – нарушил он неловкое молчание Скоупса.
– Я прошу прощения, сэр, я виноват. Полиция меня вчера вызвала уже после закрытия, я почти всю ночь провел в пещере. Там, видите ли, какие-то мальчики нашли мумию, и я…
– Я слушал ваше выступление, – кисло улыбнулся Хорейс Дакхаус. – Неплохая реклама для музея, но вам следовало сперва поговорить со мной. Сколько вы потратили на угощение?
– Только газировка и пакет чипсов. Я заплатил из своего кармана.
– Э-гм… А все эти анализы, о которых вы говорили? Кажется, это потребует затрат. Вы на вашу работу по туалетам израсходовали почти весь наш бюджет. При такой конкуренции со стороны всех этих лавок, туристских приманок, Долливуда, гор – счастье еще, что мы можем оплачивать счета за электричество и зарплату платить.
– Я найду способ, сэр. Невозможно переоценить значение…
– Может быть, можно будет выставить эту вещь на стенде. Видит Бог, наши дивные крючки больше никого сюда не притягивают. Если вы сделаете из этого медийное событие, можем даже Рипли составить конкуренцию. Что скажете?
– О нет, сэр! – Скоупс запустил пальцы в вечно растрепанные волосы, чуть ли не запрыгал на месте, не в силах сразу ответить от волнения. Наконец он сказал: – У нас есть обязательство следовать научному протоколу. Нельзя из этого делать ярмарочное шоу уродцев. Кроме того, – немезида Скоупса вдруг встала на его защиту, – захоронения больше не выставляются. Коренные американцы поднимут такой крик…
– Хм… плохую прессу мы позволить себе не можем.
– Не можем, сэр.
Дакхаус ткнул пальцем в своего молодого собеседника:
– В общем, так. Вот вам сухой остаток: если эта вещь окупится, привлечет к нам посетителей и деньги, тогда действуйте. Но если она будет стоить нам затрат или принесет неприятности – ее здесь не будет.
Он повернулся на каблуках и удалился.
Скоупс вспыхнул яростью и пылал этак с полминуты. Схватив открытую банку газировки, он швырнул ее в стену – гейзер колы плеснул по залу.
– Ха! – выдохнул довольный результатом Скоупс, потряс кулаком в сторону кабинета директора. – Эта мумия – моя! – обратился он к пустому кафетерию. – И никто – ни ты, ни индейцы, ни федералы, – никто ее у меня не отнимет! Она моя, слышите?
19
Рита Рей встретила Орландо на крыльце холодным поцелуем в щеку.
– Добро пожаловать в Гатлинбург и в мой «дом, милый дом»! Предложила бы я тебе стул, но, – она широким жестом показала на пустой интерьер, – как видишь сам, ни одного. Акулы-ростовщики моего муженька все подмели. Все, кроме матрасов – это им было лень вытаскивать.
Орландо пожал плечами и обнял Риту Рей за талию, свободной рукой погладил по голове, но тут же отдернул руку от шероховатой залаченной прически. Встряхнув пальцами у нее за спиной, чуть передернувшись, он притянул женщину поближе.
– Сото se dice? Бутылка вина, матрас. Что еще нам нужно, mi querida flaquita , кроме мощной pinga нашего Орландо?
Рита Рей вывернулась.
– Для начала – мой красивый бриллиант. Потом – денежки, которые эта скотина мне должна за то, что я год целый с ним жила. «Вознесся»? Да ежели бы Бог его взял к себе, тут же выплюнул бы, как гнилой орех! – Она стала нервно пританцовывать, бормоча ругательства. – Вот погоди, доберусь я до него.
Орландо снова прижал ее к себе и втащил внутрь. Захлопнув дверь ногой, он взял Риту Рей ладонью сзади за шею и стал грубо целовать.
Рита Рей подергалась, потом распробовала вкус его губ у себя во рту, ощущение щекочущих усов. Объятие тянулось с добрую минуту, потом руки Риты Рей стали гладить прилизанные волосы Орландо, а он задрал ей юбку, одной рукой оглаживая пах, другой сжимая правый бок. Чуть прикусив ей ухо, он шепнул:
– Орландо не против был бы посмотреть спальню.
Рита Рей облизнула чуть ноющие губы, зацепила согнутым пальцем Орландо за брючный ремень и потянула его к лестнице.
– Наверху. На матрасе у этой скотины.
Джинджер скривилась:
– Ой, преподобный Пэтч, я же девочкам сказала, что сегодня иду танцевать.
– Джинджер, у тебя есть обязанности. Предписанные свыше. Теперь, когда милостивый Господь назначил меня Своим Посланником, а тебя – Своим Свидетелем, неуместно тебе танцевать в каком-то баре. Как сказал Павел Тимофею: «Юношеских похотей убегай, а держись правды».
Джинджер надула губки и заерзала на золоченом троне, который наспех подготовил для нее Пэтч – кухонный стул, покрашенный золотой краской и сверкающий блестками. У него спинка и сиденье были ниже, чем у трона Посланца, но все равно вид эффектный. Сойдет, пока не появится возможность позволить себе получше. Оба стула стояли в середине низкого деревянного помоста у стены темного зала Храма Света, носившего гордое имя святилища. В военном воплощении этого здания Национальная гвардия отвела это помещение под любительские спектакли, выставки кошек и собак и ежегодную клоунаду с ножами и пистолетами. С момента Вознесения взыскующие – чаще всего просто любопытствующие туристы – выстраивалась в очередь у входа в помещение и, когда вызывали их номер, подходили для беседы с Посланцем и Свидетельницей.
Джинджер надула губы, отвернулась.
– Я девочкам обещала.
– Я Господу обещал. – Он наклонился вперед, протянул руку, указывая на ее грудь. – Закрой ризу свою.
Джинджер застенчиво отодвинулась, завязывая пояс на светло-голубой рясе, сшитой миссис Бинкль по заказу Пэтча. У него самого ряса была пурпурная, с таким же обшитым золотом краем и желтым вышитым пламенем на сердце – под цвет сиденьям кресла.
– Джинджер, всего за два дня триста шестьдесят один паломник пришел услышать о Вознесении. Многие души спасем мы от адского пламени. А кроме душ, не будем забывать о щедрости их. Вопреки добрым намерениям Князя, его расточительство отверзло перед нами диавольскую финансовую пропасть. Если мы не оплатим счет за гелий, ангела нашего сволокут за крылья на землю. И какой это будет иметь вид? А его стробированные глаза рассогласовываются. Я вызвал ремонтников, и, несмотря на наши духовные усилия, они ожидают платы.
– Э-гм…
Она старательно избегала его взгляда.
– Я не хочу тебя связывать. Если петь хвалу Господу недостаточно…
– Репетиция хора только завтра вечером.
– Э-гм… – Пэтч побарабанил пальцами по спинке стула. – Давай я тебе так скажу: где были бы мы все, если бы, когда ангел благовещения сообщил Марии, что ей надлежит принять младенца Иисуса в свое чрево, она бы сказала: «Извините, не могу, мне сегодня надо на танцы».
Джинджер колупнула ногой ступень своего трона:
– Я не Мария и вроде бы мне не надо сейчас становиться беременной?
Пэтч покраснел:
– Ну нет, конечно. Но Господь выбрал тебя свидетельствовать о Вознесении Князя. Он возвысил тебя пред Собою.
Джинджер склонила голову набок:
– Как святую?
– Святые – это у католиков. Детям Света не нужны посредники. Мы говорим прямо с Богом. И Бог говорит нам. Он рек мне, Джинджер, и очень конкретно: мне надлежит спасать души для Вознесения, тебе же – способствовать мне.
Джинджер уставилась в пол:
– Мне хотелось когда-то стать монахиней.
– Опять эти католические разговоры! Ты – Свидетель, это куда больше, чем какая-то там монахиня. Ты – моя помощница, и это ставит тебя практически у подножия Господа. А у католиков монахини раболепствуют перед священниками, священники – перед епископами, те – перед архиепископами. У них там кардиналы, папы, чистилище, обряды – просто трясина теологическая.
– Ага, зато они всегда знают, что им делать – колена преклонять или еще чего. А мне жутко, когда приходят все эти люди и на меня таращатся. Я не знаю, что им говорить.
– Они хотят видеть юную жену, что стояла бок о бок с Князем, когда Господь Вознес его. Может быть, стремятся коснуться твоей руки, услышать, как он исчез. Самую трудную работу делаю я – предостерегаю их о Последнях Днях, предлагаю им спасение. Неужто спасение их душ не радует твое сердце?
– Ну, радует.
Она покосилась на Посланца, думая: «И почему это не мог быть Князь, как я хотела, а надо, чтобы дьякон Пэтч? Наверное, Бог меня наказывает. У Князя все эти люди смеялись бы да глаза широко раскрывали в ответ на библейские повествования и чудеса».
Она ножками выбивала на полу дробь – танцы в баре, пиво да крепкие тела романтических мужчин были у нее на уме.
А Пэтч разливался насчет спасения:
– …Пятьдесят долларов от той пожилой дамы из Шарлоты, и на колени встала вся та семья из Мемфиса – обрела спасение прямо у наших ног. А тот старый еврей, как там его – Мэнни? Джинджер, обратить еврея – это заслуга двойная.
– Не Мэнни, а Мори его зовут.
Она вспомнила его – такого одинокого, тоскующего по умершей жене. Симпатичный старик, на Гручо Маркса похожий. Увидел разболтавшийся подлокотнику кресла, предложил его починить – и починил. Просто слегка каблуком пристукнул – и помогло. Он знал смешные байки, как Князь. Хорошо, что Мори пришел, когда преподобный Пэтч удалился по нужде, а то бы дьякон своим занудством прогнал старика раньше, чем тот успел рот раскрыть.
Пэтч тем временем цитировал Писание:
– …мы должны быть мудры, как змии, и кротки, как голуби.
Джинджер вдруг неодолимо захотелось проколоть этот пузырь, чтобы сдулся малость.
– Мы даже и близко не обратили Мори. Единственное, чего он хотел, – услышать, как Князь вознесся. Знаете, так – Пуф! Я даже не знаю, поверил он мне или нет. Все переспрашивал и переспрашивал, как это случилось.
– Иудеи жестоковыйны, Джинджер. Помнишь, как трудно было Иисусу с менялами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50