Вернее, четырех собак, по очереди. Стиг очень их любил, относился к ним с бесконечным терпением, даже когда они еще не умели проситься на улицу. Он мог неделями возиться с ними и никогда не раздражался.— Так, так.— И ни разу в жизни он не позволил себе ударить ребенка. Даже когда они были маленькие.Мартин Бек частенько себе это позволял, особенно когда они были маленькие.— Значит, никаких неприятностей по службе у него быть не могло?— Нет. Я уже сказала вам, что он почти никогда не говорил с нами о своей работе. Но я просто-напросто не верю в эти россказни. Вы, наверное, ошиблись.— Но ведь были у него какие-то взгляды? Хотя бы на самые общие вопросы?— Да, он считал, что общество с точки зрения морали близко к гибели, ибо у нас неудачный режим.За такой взгляд человека едва ли можно было осуждать. Одна беда: Стиг Нюман принадлежал к тому меньшинству, которое располагало должной властью, чтобы сделать положение еще хуже при удобном случае.— Вы еще о чем-нибудь хотели спросить? — поинтересовалась Анна Нюман. — А то у меня довольно много хлопот.— Нет, во всяком случае, не сейчас. Я очень сожалею, что мне пришлось вас побеспокоить.— Ах, не о чем говорить.В голосе ее не было убежденности.— Но нам все-таки придется попросить вас идентифицировать голос.— Голос Хульта?— Да. Как вы думаете, удастся вам его узнать?— Вполне возможно. До свиданья.— До свиданья.Мартин Бек отодвинул аппарат. Стрёмгрен приволок еще какую-то бумагу. Рённ стоял у окна и глядел на улицу, очки у него съехали на кончик носа.— Значит, так, — сказал Рённ спокойно. — Ценная мысль.— В каком роде войск служил Хульт? — спросил Мартин Бек.— В кавалерии, — ответил Рённ.Рай земной для новобранцев.— А Эриксон?— Он был артиллерист.Пятнадцать секунд в комнате царила полная тишина.— Ты думаешь про штык?— Да.— Я тоже.— А что ты думаешь?— Что такой штык может купить себе любой за пять монет на армейском складе излишков.Мартин Бек промолчал.Он никогда не был высокого мнения о Рённе, но ему также никогда не приходило в голову, что Рённ отвечает ему взаимностью.В дверь робко постучали.Меландер.Надо думать, единственный человек на свете, который способен стучать в собственную дверь. XX Расчет времени внушал Колльбергу беспокойство. У него было такое ощущение, будто с минуты на минуту может произойти что-то ужасное, хотя до сих пор привычное течение дел ничем не было нарушено. Труп увезли. Пол замыли. Окровавленное белье спрятали. Кровать загнали в один угол, тумбочку в другой. Все личные вещи покойного разложили по пластиковым пакетам, все пакеты собрали в один мешок. Мешок стоял в коридоре, дожидаясь, пока его заберут кому положено. Изучение места преступления было завершено, даже меловой силуэт на полу не напоминал больше о покойном Стиге Нюмане. Метод с силуэтом считался устаревшим и применялся теперь лишь в виде исключения. И сожалели об этом только фоторепортеры.От прежней обстановки в комнате остался только стул для посетителей и еще один, на котором сидел и размышлял сам Колльберг.Что сейчас делает человек, который совершил убийство? Опыт подсказывал Колльбергу, что на этот вопрос может быть множество ответов.Он и сам однажды убил человека. Как он вел себя после этого? Он долго думал, долго и основательно, несколько лет подряд, после чего сдал свой служебный пистолет вместе с правом на ношение и прочими причиндалами и заявил, что не желает больше носить оружие.Тому уже много лет. Колльберг лишь смутно помнил, что последний раз ходил с револьвером в Мутале летом шестьдесят четвертого, когда велось стяжавшее печальную известность следствие по убийству Розеанны. Случалось, правда, что наедине с собой он вспоминал этот проклятый случай. К примеру, когда он глядел на себя в зеркало. В зеркале отражался человек, который совершил убийство.За много лет службы ему куда чаще, чем желательно, приходилось лицом к лицу сталкиваться с убийцами. И он сознавал, что реакция человека, только что совершившего акт насилия, может быть бесконечно разнообразной. Одних мучит рвота, другие торопятся сытно пообедать, третьи лишают жизни самих себя. Некоторых охватывает паника, и они бегут куда глаза глядят. Есть, наконец, и такие, которые идут домой и ложатся спать.Строить догадки по этому вопросу было не только трудно, но и ошибочно с профессиональной точки зрения, ибо такая догадка могла направить следствие по ложному пути.И, однако, в обстоятельствах, сопутствовавших убийству Нюмана, было нечто, заставлявшее Колльберга задаваться вопросом: чем владелец штыка занялся непосредственно после убийства и чем он занят сейчас?Каковы же эти обстоятельства? Ну, прежде всего следует отметить крайнее исступление, с которым действовал убийца и которое свидетельствует о том, что в нем, вероятно, по сей час бушуют исступленные чувства. Значит, можно ждать и дальнейшего развития событий.Но так ли все просто? Колльберг припомнил собственные ощущения, когда Нюман делал из него десантника. Сперва у него начинались спазмы и нервная дрожь, он не мог есть, но совсем немного спустя после этого он выбирался из горы дымящихся внутренностей, сбрасывал маскхалат, принимал душ и прямиком топал в буфет. А там пил кофе и ел печенье. Стало быть, и к этому можно привыкнуть.И еще одно обстоятельство не давало Колльбергу покоя, а именно — непонятное поведение Мартина Бека. Колльберг был человек чуткий даже в отношении начальства. Мартина Бека он знал досконально и потому с легкостью улавливал всевозможные оттенки его настроения. Сегодня Мартин Бек был какой-то встревоженный, может, просто из страха, но он редко испытывал страх и никогда — без особой причины.Итак, Колльберг ломал голову над вопросом: чем занялся убийца после убийства?Гюнвальд Ларссон, не упускавший случая строить предположения и взвешивать возможности, сразу сказал:— Он, наверно, пошел домой и застрелился.Мысль Ларссона, бесспорно, заслуживала внимания. Может, и в самом деле все проще простого. Гюнвальд Ларссон частенько угадывает, но ошибается он не менее часто.Колльберг готов был признать, что это был бы поступок, достойный мужчины, только и всего. Но качества Гюнвальда Ларссона как полицейского никогда не внушали ему особого доверия.И не кто иной, как этот не внушавший ему доверия тип, вдруг прервал нить его размышлений, явившись перед ним в сопровождении тучного лысого мужчины лет около шестидесяти. Мужчина пыхтел как паровоз, впрочем, так пыхтели почти все, кому приходилось поспевать за Ларссоном.— Это Леннарт Колльберг, — сказал Гюнвальд Ларссон.Колльберг приподнялся, вопросительно глядя на незнакомца. Тогда Ларссон лаконично завершил церемонию представления.— А это лекарь Нюмана.Они пожали друг другу руки.— Колльберг.— Блумберг.И тут Гюнвальд Ларссон обрушил на Блумберга град лишенных смысла вопросов.— Как вас по имени?— Карл Аксель.— Сколько лет вы были врачом Нюмана?— Больше двадцати.— Чем он болел?— Трудно понять неспециалисту…— Попытайтесь.— Специалисту тоже нелегко.— Вот как?— Короче, я только что просмотрел последние рентгеновские снимки. Семьдесят штук.— И что вы можете сказать?— Прогноз в общем благоприятный. Хорошие новости.— Как, как?У Гюнвальда Ларссона сделался такой ошарашенный вид, что Блумберг поторопился добавить:— Разумеется, если бы он был жив. Очень хорошие новости.— Точнее?— Он мог бы выздороветь.Блумберг подумал и решил ослабить впечатление:— Во всяком случае, встать на ноги.— Что же у него было?— Теперь, как я уже сказал, нам это известно. У Стига была средних размеров киста на теле поджелудочной.— На чем, на чем?— Ну, есть такая железа в животе. И еще у него была небольшая опухоль в печени.— Что это все означает?— Что он мог бы до некоторой степени оправиться от своей болезни, как я уже говорил. Кисту следовало удалить хирургическим путем. Вырезать, иначе говоря. Это не было новообразованием.— А что считается новообразованием?— Канцер. Рак. От него умирают.Гюнвальд Ларссон даже как будто повеселел.— Уж это мы понимаем, можете не сомневаться.— Вот печень, как вам может быть известно, неоперабельна. Но опухоль была совсем маленькая, и Стиг мог прожить с ней еще несколько лет.В подтверждение своих слов доктор Блумберг кивнул и сказал:— Стиг был физически очень крепким человеком. Общее состояние у него превосходное.— То есть?— Я хотел сказать: было превосходным. Хорошее давление и здоровое сердце. Превосходное состояние.Гюнвальд Ларссон, казалось, был удовлетворен.Эскулап сделал попытку уйти.— Минуточку, доктор, — задержал его Колльберг.— Да?— Вы много лет пользовали комиссара Нюмана и хорошо его знали.— Справедливо.— Что за человек был Нюман?— Да, да, если отвлечься от общего состояния, — подхватил Гюнвальд Ларссон.— Ну, я не психиатр, — сказал Блумберг и покачал головой. — Я, знаете ли, терапевт.Но Колльберг не хотел удовольствоваться этим ответом и упрямо повторял:— Но должно ведь было у вас сложиться какое-нибудь мнение о нем?— Стиг Нюман. как и все мы, грешные, был человеком сложным, — туманно произнес врач.— Больше вы ничего не можете о нем сказать?— Ничего.— Благодарим.— До свиданья, — сказал Гюнвальд Ларссон.На этом беседа закончилась.Когда специалист-гастроэнтеролог удалился, Гюнвальд Ларссон принялся хрустеть пальцами, методично вытягивая один за другим, — пренеприятнейшая привычка.Колльберг наблюдал эту процедуру с кротким отвращением. Наконец он сказал:— Ларссон!— Ну чего?— Зачем ты так делаешь?— Хочу и делаю, — ответил Ларссон.Колльберга по-прежнему одолевали разные вопросы, и после некоторого молчания он сказал:— Ты можешь представить себе, о чем он думал, ну, тот, который лишил жизни Нюмана? После убийства?— Откуда ты знаешь, что это был он?— Очень немногие из женщин умеют обращаться с таким оружием и еще меньше носят ботинки сорок пятого размера. Итак, можешь ты представить или нет?Гюнвальд Ларссон поглядел на него спокойными ясно-голубыми глазами и сказал:— Нет, не могу. Я что, ясновидец, что ли?Он поднял голову, откинул со лба белокурые волосы, прислушался и сказал:— Это что еще за шум?Где-то поблизости звучали возбужденные голоса, раздавались выкрики.Колльберг и Гюнвальд Ларссон тотчас выскочили из комнаты и бросились на крыльцо. Они увидели черно-белый полицейский мини-автобус. Возле автобуса они увидели пять молодых полицейских, которые под предводительством пожилого чина в форме гнали от крыльца кучку лиц в гражданской одежде.Полицейские образовали цепь, а предводитель грозно вздымал резиновую дубинку над своей седой, коротко остриженной макушкой.Среди гражданских они увидели несколько фоторепортеров, медсестер в белых халатах, шофера такси в форменной куртке и еще несколько человек различного пола и возраста. Плюс обычное число зевак. Некоторые из гражданских вслух выражали свое возмущение, а один из тех, кто помоложе, что-то поднял с земли.— Давай, давай, ребята, — скомандовал старшой, — довольно с ними цацкаться!В воздухе мелькнули пять белых дубинок.— Отставить! — крикнул Гюнвальд Ларссон металлическим голосом.Все замерло.Гюнвальд Ларссон шагнул вперед и осведомился:— В чем дело?— Очищаю территорию перед заграждением.Золотой кант на рукаве свидетельствовал о том, что Ларссон имеет дело с первым помощником комиссара.— А на кой черт здесь понадобилось заграждение? — рявкнул Ларссон.— Да, Хульт, — сказал и Колльберг, — вообще-то Ларссон прав. А ребят ты где набрал?— Вспомогательные силы из пятого участка, — отвечал человек с золотым кантом, машинально став по стойке «смирно». — Они здесь уже были, ну я и принял на себя командование.— Развяжись немедленно с этими идиотами, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Поставь лучше охрану на лестнице, и она помешает посторонним лицам проникнуть внутрь здания. Хотя я очень сомневаюсь, что в этом есть надобность. А остальные пусть лезут в машину и катятся в свой участок. Там они нужней.Из глубины автобуса донеслось потрескивание коротковолновою приемника, и металлический голос произнес:— Первого помощника комиссара Харальда Хульта просят соединиться с диспетчерской для установления последующей связи с комиссаром Беком.Хульт по-прежнему держал дубинку в руке и, насупясь, глядел на обоих детективов.— Ну так как? — спросил Колльберг. — Намерен ты выходить на связь или нет? Тебя, похоже, разыскивают.— Все в свое время. — отвечал Хульт. — А кстати сказать, я сегодня здесь по доброй воле.— Не убежден, что здесь требуются добровольцы, — произнес Колльберг.И был не прав.— Ерунда все это, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Во всяком случае, здесь я выяснил все, что нужно.Он тоже был не прав.Едва он сделал первые размашистые шаги в сторону своей машины, где-то щелкнул выстрел, и чей-то пронзительный, испуганный голос закричал: «Спасите!»Гюнвальд Ларссон остановился в растерянности и взглянул на свой хронометр. Было двенадцать часов десять минут.Колльберг мгновенно насторожился.Уж не этого ли он ждал все время? XXI — Так вот, по поводу Эриксона, — сказал Меландер и отодвинул от себя стопку бумаг. — Это очень долгая история. Но вам она наверняка известна, хотя бы частично.— Давай уговоримся, что нам ничего не известно, и рассказывай с самого начала, — предложил Мартин Бек.Меландер откинулся на спинку стула и начал набивать трубку.— Ладно, — сказал он. — Сначала так сначала. Оке Эриксон родился в тысяча девятьсот тридцать пятом году. Он был единственным ребенком в семье токаря. В пятьдесят четвертом он кончил реальное училище, через год был призван на военную службу, а отбыв ее, поступил в полицию. Был зачислен на подготовительные курсы и одновременно вступил в Финский союз футболистов.Он раскурил трубку и выпустил над столом облачко дыма. Рённ, сидевший напротив, закашлялся демонстративно и укоризненно. Меландер не обратил на кашель Рённа ни малейшего внимания и продолжал дымить. Он говорил:— Таково краткое извлечение из ранней и сравнительно неинтересной для нас части его жизни. В пятьдесят шестом он стал участковым в округе Святой Екатерины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23