Папа пускается в долгие и подробные объяснения, но Моголь на самом деле не слушает. Анна гладит его по головке и берет на руки, чтобы ему было лучше видно.
Я притворяюсь, что пришла в галерею сама по себе. Картины действуют на меня успокаивающе. Я целую вечность стою перед серьезной бледной женщиной в роскошном платье из зеленого бархата, сидящей на полу с книгой. У меня такое ощущение, как будто меня затягивает в картину… Но тут меня тащат в другой зал, и Моголь снова начинает свое представление.
Он хлопает в ладоши и таращит глазенки на картину под названием "Происхождение Млечного Пути".
— Ой, смотрите на эту тетю! Так ведь неприлично! — пищит он.
Я вздыхаю. Анна шикает. Папа объясняет Моголю, что в этом нет ничего неприличного, если великий художник создает иллюстрацию к замечательному мифу.
— А по-моему, неприлично, — упорствует Моголь. — Правда неприлично, Элли?
Меня саму картина несколько смущает, но я принимаю высокомерный вид.
— Ты просто еще маленький, Моголь, и не можешь оценить великое искусство, — заявляю я.
— Неправда, я люблю искусство. Просто, по-моему, это неприлично. У этой тети такие трясучие штуки, как у тебя.
Я понимаю, что он просто имеет в виду грудь любой формы и размера. Но все равно, от слова «трясучие» мне хочется плакать. Я чувствую, как меня бросает в жар. Ярко-розовое трясучее желе.
— Встретимся у входа через полчасика, ладно? — говорю я и быстренько отхожу в сторону.
Слово «трясучие» извивается у меня в мозгу, словно огромный червяк. Я пытаюсь сосредоточиться на искусстве, раз уж я наконец осталась в гордом одиночестве, но ничего у меня не получается. Я только с отчаянием разглядываю каждую женщину на картине, стараясь определить, толстая она или не очень. Трудно разобрать, потому что все эти девы облачены в пышные развевающиеся голубые одежды.
Я пробую ограничиться обнаженными. Самая худая — томная Венера, на которой надета громадная модная шляпка, две нитки бус и больше ничего. Она призывно подняла руку, одна нога согнута. Ее прекрасное длинное стройное тело напоминает мне Надин.
Вот другая Венера, покруглее, целует маленького Купидона, а вокруг пляшут разные причудливые существа. Она до ужаса сексапильна, прекрасно сознает свои чары — не сказать, чтобы худая, но такая загорелая и крепкая, как будто каждый день тренируется в спортзале. Один в один — Магда.
Я ищу себя. Мне не приходится искать дальше Рубенса. Я смотрю на двойные подбородки, пухлые руки, дряблые ляжки, куполообразные животы, громадные зады в ямочках. Трем мощным теткам предлагают золотое яблочко, а у них такой вид, как будто они каждый день уминают целый фруктовый сад.
Никогда больше не буду есть.



Глава 4
ДЕВОЧКА-КИТ

И вот я не ем.
Не откусываю. Не жую. Не глотаю. Очень просто.
Только на самом-то деле это, конечно, совсем не просто. Это самая трудная вещь на свете. Целый день я не могу думать ни о чем, кроме еды.
Завтрак — не проблема. Я просыпаюсь такая голодная, что чувствую слабость и тошноту, и при виде того, как папа двигает челюстями, а Моголь чавкает и роняет еду на стол, у меня начисто отшибает аппетит. Мы с Анной дружно прихлебываем черный кофеек, как родные сестры.
Вопрос со школьными обедами тоже легко решается. Запах еды, просачиваясь по коридорам, пробирается в класс, и в первую минуту нос у меня начинает подергиваться, в животе бурчит, слюни текут. Но в самой столовой становится легче: запах еды оглушает, а от ее вида подступает тошнота, если как следует напрячься. Как будто в очках у меня новые стекла. Сосиски превращаются в обуглившиеся неприличные части тела. Пицца похожа на болячку, из которой сочится кровавый томатный сок и гнойный расплавленный сыр. Дымящаяся печеная картошка похожа на кучку конского навоза. Уйти от всего этого совсем нетрудно.
Намного труднее, когда Магда и Надин принимаются меня угощать. На перемене Магда сует мне целый ломоть испеченного ее мамой орехового пирога, и не успела я отравить его своими мыслями, как уже проглотила целиком: сочная сладость в одно мгновение проскочила в горло. Это так вкусно, что у меня слезы наворачиваются на глаза. Я уже несколько дней морю себя голодом, так чудесно чуточку утолить это гложущее чувство но, оставшись с липкими пальцами и крошками на губах, я прихожу в ужас.
Сколько калорий? Триста? Четыреста? Может быть, пятьсот? Столько сахара, столько масла, столько мерзких орехов, от которых страшно толстеют.
Я говорю, что мне нужно в туалет, но Магда и Надин идут вместе со мной, и я не могу сунуть два пальца в горло, чтобы меня вырвало, — девчонки услышат.
Надин вечно жует «Кит-Каты» и «Твиксы». Это нечестно. Как у нее получается оставаться такой тощей? И кожа безупречно белая, у нее даже прыщей нет. Она рассеянно кусает шоколадные батончики, время от времени отламывает кусочки и предлагает нам с Магдой.
— Надин, я на диете, — отталкиваю я ее руку.
— Ах, ах, Элли, эти твои диеты! — говорит Надин.
Ну ладно, пусть раньше я пробовала садиться на диету, но это было не всерьез. А теперь все по-другому. Иначе нельзя.
Когда я прихожу домой, становится еще труднее. Я так привыкла, придя из школы, сразу пить чай с хлебом и медом, с овсяным печеньем и сыром, с виноградом или горячий шоколад с домашними коржиками хорошая, здоровая, восхитительная еда. Нет, плохая, вредная еда, от которой я раздуваюсь и превращаюсь в громадный неповоротливый трясучий ком. Я не могу это есть. Я не буду это есть.
Анна не спорит. Она кормит Моголя отдельно, а мы с ней едим свое: сельдерей, морковные палочки и ломтики яблока. Мы бодро хрустим. Моголь задумывается: может быть, он что-то теряет? Он требует дать и ему кусочек сельдерея.
— Совсем никакого вкуса, — удивляется Моголь. — Мне не нравится.
— Нам тоже не нравится.
— Тогда зачем вы это едите? Вы глупые, — говорит Моголь.
Папа тоже считает, что мы глупые. Он наблюдает за тем, как мы с Анной отрезаем себе на ужин по ломтику ветчины и четвертинке помидора, после чего жуем бесконечные листья салата.
— Вы обе свихнулись, — говорит папа. — Чего ради вы устроили эту сумасшедшую диету? Ты, Анна, и сейчас худая, как спичка, а ты, Элли? Не понимаю, что на тебя нашло. Ты всегда любила поесть.
— Хочешь сказать, я всегда была толстой, как свинья, так почему бы не оставаться такой и дальше? — спрашиваю я, поперхнувшись листом салата. Влажный сорняк застревает в горле. И что я стараюсь его съесть? Передернувшись, я выплевываю листок в салфетку.
— Фу, Элли плюется! А вот мне не разрешают выплевывать еду, правда, мама?
— Помолчи, Моголь.
— Зачем ты так, Элли? Господи, я же не говорил, что ты толстая.
— Ты это имел в виду.
— Ничего подобного! Ты не толстая, ты…
— Да? Я — что?
— Ты просто… Обыкновенная симпатичная девочка, — в отчаянии изворачивается папа.
— Магда и Надин тоже обыкновенные симпатичные девочки, но я ведь гораздо толще, чем они, разве нет?
— Мне-то откуда знать?
— Конечно, ты знаешь! У Магды чудесная фигура. Уж это-то ты знаешь, папочка, ты с нее глаз не сводишь, когда она приходит ко мне в гости.
— Элли! — резко говорит Анна.
— А Надин такая худая, такая потрясающая, ее возьмут сниматься для журнала «Спайси»! — выкрикиваю я и убегаю из-за стола.
Плача, я врываюсь к себе в комнату, смотрю на себя в зеркало и надеюсь, что буду выглядеть трагично вся в слезах, но выгляжу всего лишь еще более опухшей. Из носа течет. К зубам прилипли кусочки зеленого салата. И я по-прежнему жирная. Жирная, жирная, жирная. Я уже много дней почти ничего не ем, а сбросила всего-навсего два кило. Каждое утро я встаю нагишом на весы, и придя из школы — тоже, и вечером перед сном. Два кило — кажется, что это много, когда смотришь на два пакета сахарного песку, но я не вижу, где на мне столько убыло. Щеки у меня по-прежнему раздуты, как у лягушки, все тело в каких-то буграх, попа трясется, бедра выпячиваются в стороны. Мне кажется, что я раздуваюсь со страшной силой, так что уже едва вмещаюсь в зеркало.
Оказывается, про Надин все правда! Она влетает в школу, пританцовывая, с конвертом в руке.
— Элли! Магда! Ни за что не догадаетесь!
Я догадываюсь. Мы догадываемся. Весь класс догадывается, столпившись вокруг Надин с трепетом и восторгом.
— Ты правда станешь моделью, Надин?
— Ну, пока еще только первый тур, в Лондоне, девятнадцатого декабря, но тут сказано, участвовали толпы девчонок, тысячи, которые и до этого не дошли.
— Спасибо, Надин! Я знаю свое место. На самом дне, — говорит Магда. — Ой, а вдруг я просто ушла из дома раньше, чем доставили почту? Вдруг я тоже прошла на первый тур?
— Девочки, что происходит? — спрашивает миссис Хендерсон, входя в класс. — Вы тут гудите, как целый улей пчел.
— Нет, мы простые трутни. Это Надин у нас — пчелиная царица, — говорю я.
Получается очень уж зло. Я улыбаюсь Надин в знак того, что пошутила. Она от волнения ничего не замечает. Боже, какая она красивая! Конечно, она станет победительницей.
— Сняться на обложку журнала «Спайси»? — переспрашивает миссис Хендерсон, подняв брови.
— Вот повезло Надин, правда? — хором выкрикивает класс.
— Я пока только прошла на первый тур, — скромно уточняет Надин. — Вряд ли я выиграю. Девятнадцатого буду так нервничать…
— А что такое будет девятнадцатого? — спрашивает миссис Хендерсон, подбоченившись.
— Мне нужно будет явиться в фотостудию, в Лондон. Мы все должны будем одеться по-особому и позировать.
— Ах, Надин! Ты будешь настоящей фотомоделью!
— Фотомодель, — повторяет миссис Хендерсон, но она произносит это слово совершенно по-другому. У нее оно звучит так, словно это самое непривлекательное занятие на свете.
Я испытываю постыдное чувство облегчения. Потом внимательно смотрю на миссис Хендерсон. Как же, едва ли кто-то ее пригласит в фотомодели! Она, конечно, не толстая, но плотно сбитая, с выпирающими мускулами, и серый спортивный костюм довольно тесно ее обтягивает.
— И когда ты намерена отправиться в эту фотостудию, Надин? Вечером? Не забудь проверить, действительно ли там будет организованная фотосессия. Обязательно возьми с собой маму, — говорит миссис Хендерсон.
— Не поеду я с мамой! — говорит Надин. — Но там все в порядке, миссис Хендерсон, все очень прилично. Будет целая толпа девчонок, и к тому же днем.
— Днем, — повторяет миссис Хендерсон. Следует короткая пауза. — В таком случае ты будешь в школе.
— Это суббота, миссис Хендерсон.
— А! Ну что ж, тем лучше.
— Но вы же разрешили бы мне пропустить один день, правда, миссис Хендерсон?
— Мечтать не вредно, Надин, — бодро отвечает миссис Хендерсон. — Надеюсь, ты теперь будешь ходить на дополнительные занятия по физкультуре, чтобы поддерживать форму.
— Мечтать не вредно, миссис Хендерсон, — отвечает Надин что-то уж очень нахально.
В результате Надин приходится всю большую перемену заниматься уборкой кладовки со спортивным инвентарем. Мы с Магдой ей помогаем. Мы сворачиваем канаты, аккуратно складываем в кучку обручи и мячики. Девчонки жуют чипсы, запивая их кока-колой, а я прихлебываю минералку: одна банка, другая…
— Элли, ты что, превратилась в верблюда? — спрашивает Магда.
— Ты на что намекаешь? — немедленно ощетиниваюсь я, оглядывая свои выпуклости. — Хочешь сказать, что я вся в горбах?
— Нет! Я хочу сказать, что ты пьешь, как верблюд. Это, кажется, уже вторая банка?
— Ну?
— Ну, извини, что спросила, — говорит Магда и строит рожицу Надин.
— Ты все пьешь, пьешь и совсем ничего не ешь. — Надин сует мне под нос пакетик чипсов. — Поешь, Элли. Несколько жалких чипсиков не прибавят тебе веса. Я их все время хрумкаю.
— Хочешь сказать, что ты у нас стройная, как тополь, фотомодель, и притом еще можешь себе позволить жевать чипсы, — говорю я.
— Ничего я не хочу сказать. Да что с тобой, Элли? Что ты на всех кидаешься?
— Ладно, прошу прощения.
Мне и правда совестно. Я понимаю, что веду себя, как параноик. Я знаю, Магда и Надин вовсе не хотят меня дразнить. Это я постоянно к ним цепляюсь.
Стиснув зубы, стараюсь вести себя нормально, но это так трудно, когда мне больше всего на свете хочется вырвать у них из рук соленые золотистые ломтики и запихивать их в рот целыми горстями… Я подношу к губам вторую банку минералки и выпиваю залпом.
Я икаю. Я вся раздулась от воды, как воздушный шар, но все равно чувствую пустоту внутри. Я ничего не ела со вчерашнего ужина, а на ужин был один только салат.
Я теперь приняла решение есть один раз в день, пока не сброшу как минимум семь кило. До ужина осталось еще шесть часов.
Чтобы отвлечься, я принимаюсь рьяно складывать в стопку метательные кольца. Наклоняюсь, выпрямляюсь… И вдруг кладовка начинает крениться набок, я судорожно хватаюсь за Надин.
— Элли?
— Она в обмороке, — говорит Магда.
— Неправда, — бормочу я.
Кладовка все кружится, кружится, стены смыкаются вокруг меня…
— Нагни ей голову между ног, — говорит Магда.
— Ты что? — изумляется Надин.
— Балда, это специальная поза, чтобы прийти в сознание. Давай, Элли, садись. Голову опусти пониже. Сейчас тебе полегчает.
— Уже полегчало, — говорю я.
Кладовка все еще кружится, но медленнее.
— Пойти позвать миссис Хендерсон? — спрашивает Надин.
— Нет!
— Ты такая бледная, Элли.
— Я всегда бледная. Просто закружилась голова на минуточку, только и всего. Подумаешь, большое дело.
— Неудивительно, что у тебя кружится голова, если ты ничего не ешь, — говорит Надин. — Эта твоя дурацкая диета!
— Не начинай все сначала!
— Знаешь самый лучший способ похудеть? — спрашивает Магда, взяв по гантели в каждую руку и пытаясь напрячь бицепсы. — Физкультура! Вот чем тебе нужно заняться, Элли.
— Элли и физкультура? — смеется Надин.
Известно, что мы трое — самые неспортивные девчонки на свете. Но в последнее время я пробовала потихоньку заниматься физкультурой. Пыталась у себя в спальне делать упражнение, когда садятся из положения «лежа» не сгибая колен, чтобы хоть немножко укрепить свой кошмарный брюшной пресс, но все бесполезно: сесть у меня получается, только зацепившись ногами за ручку комода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19