Мне нравится раскрашивать картинки в книжках, но рисовать людей самой у меня не получается. Люблю танцевать, когда меня никто не видит, но никогда всерьез этому не училась. Я бы просто умерла, если бы меня заставили натянуть такое обтягивающее крошечное трико.
— Ничего не умею, — вздохнула я.
— Нет, умеешь! Эм очень хорошо о нас заботится! — крикнула Вита через плечо.
Сару это не особенно восхитило.
— Тебе нравится заботиться о других? — спросила она.
Я опять задумалась. На самом деле это не так уж хорошо у меня получается. Вот если бы я могла по-настоящему позаботиться обо всех… Я бы устроила для Виты звездную роль в какой-нибудь телепередаче. Сделала бы так, чтобы Максик перестал бояться всего на свете и подружился с другими ребятами, которые сейчас его только дразнят. Папу я бы сделала звездой Голливуда, но он обязательно пристал бы к нам на выходные в своем личном реактивном самолете. Я подарила бы маме собственную парикмахерскую, и она бы выпускала фирменную линию средств для ухода за волосами — «Джули».
— Ay! С добрым утром! — грубо окликнула Сара, помахав рукой у меня перед глазами.
— Спокойной ночи! — огрызнулась я.
Прошмыгнула мимо Сары, схватила Виту за руку и мы с ней бросились бежать. Максик оторвался от папы и ухватил меня за другую руку. Мы втроем неслись как полоумные и орали во весь голос.
Мы бежали, бежали, бежали по дорожке вокруг пруда и вверх по склону. Я думала, папа испугается и побежит за нами. Я ждала — вот-вот он начнет звать нас по именам.
Никто нас не звал, не слышно было топота за спиной.
Когда мы были почти уже на вершине холма, Максик опять споткнулся и упал. Он лежал на земле и пыхтел. Вита тоже остановилась, вся ярко-красная, держась за бок. Я оглянулась. Кровь так и стучала у меня в голове, глаза застилал красный туман. Проморгавшись, я увидела далеко внизу нашего папу, маленького, как куколка. Он держал Сару в объятиях. Он ее целовал. Не так, как он обычно целовал маму. Как целуются в фильмах кинозвезды.
— Фу, гадость! — сказала Вита.
— Фу-фу-фу! — завел Максик, поднимаясь с земли, и тут увидел, на что мы смотрим. Он выпятил нижнюю губу. — Почему папа целует эту тетю?
Я проглотила комок в горле.
— Потому что она ему нравится.
— А нам не нравится! — заявила Вита. — И папу мы тоже больше не любим. Мы хотим домой.
— Мы хотим домой, — повторил за ней Максик.
Я тоже хотела домой. Я ненавидела этот холодный, тоскливый, дурацкий парк.
Мы двинулись обратно, держась за руки. Когда мы спустились с холма, они все еще целовались.
— Фу, он как будто ее ест, фу, фу! — сказала Вита. — Давай подкрадемся и спихнем их в пруд!
Мы все захохотали, как-то странно, с привизгом.
— Ну, давайте! — повторила Вита.
Не знаю, всерьез она это говорила или нет. Мне было все равно. Меня вдруг страшно вдохновила эта картина: папа и Сара с воплями барахтаются в пруду. Я прямо так и видела Сару, обмазанную зеленой тиной, смешную и некрасивую.
— Вперед! — шепнула я.
Но тут папа оглянулся и заметил нас. Они отступили друг от друга. Сара засмеялась, глядя на наши лица. Папа смущенно улыбнулся:
— Ну, дети, как дела? Веселитесь?
— Нет, — с казала Вита. — Мы хотим домой.
— К Саре?
— Это не дом, — сказала Вита брезгливо. — К нам домой.
— Попозже, принцесса Вита. Иди сюда, золотце, я тебе расскажу про новый летний домик принцессы Виты. Этот домик стоит на высокой скале, а сделан он из морских раковин — тысячи и тысячи раковин, из них выложены красивые узоры…
— Я тебя не слушаю! Не нужны мне дурацкие принцессы! Не слушаю, не слушаю, не слушаю! — кричала Вита, зажав себе уши ладошками.
Она не такая слабохарактерная, как я. Папа так и не сумел ее уболтать, хотя очень старался. Она даже не пожелала поцеловать его на прощание, когда мы наконец дотащились до дома. Папа все равно ее поцеловал. Вита стала тереть щеку так яростно, как будто он ее испачкал. Максик упорно отворачивался, тоже не давая себя поцеловать.
— Ох, дети, — сказал папа с грустью и посмотрел на меня. — А ты меня поцелуешь, Эм?
Я хотела его поцеловать. Конечно, хотела. Я хотела обхватить его за шею и просить и умолять, чтобы он остался. Но я не могла забыть, как он целовал Сару. Я увернулась от папы и позвонила в дверь, не оглядываясь.

5
— Не могу поверить, что он привел вас к той женщине! — сказала бабушка. — Сними сейчас же эту одежду, Эм!
Она гневно сорвала с меня вещи чуть ли не вместе с кожей. Мама взяла черный свитерок двумя пальцами.
— Должно быть, она очень стройная, миниатюрная, — сказала мама. — Эм, она очень красивая?
— Нет! Ничуточки. Она с привихом.
— Почему с привихом?
— Например, у нее татуировка на руке. И волосы такие коротенькие-коротенькие. И вся какая-то ощипанная, — объяснила я, натягивая верхнюю часть пижамы.
Вита и Максик уже лежали в постели, хотя затолкать их туда удалось с трудом. Вита выпендривалась по-страшному, прыгала по комнате, как танцовщицы из новогодней процессии, размахивая над головой двумя старыми носками вместо лент. На Максика напал смехунчик, он дохихикался до икоты и никак не мог остановиться. Икал он с открытым ртом, чтобы получалось как можно громче.
Я никак не могла их успокоить, а мама даже и не пыталась. Она прислонилась к двери в ванную и неподвижно уставилась в пространство. В конце концов пришла бабушка, отругала обоих, вытащила из ванной и хорошенько встряхнула. Потом вытерла их, переодела в ночные рубашки и через десять минут уложила спать, пригрозив, что, если услышит еще хоть один звук, им же будет хуже.
Меня она ложиться не заставила, потому что хотела узнать все подробности насчет папы с Той Женщиной. Тут и мама очнулась и давай меня расспрашивать. У меня даже голова разболелась, так я старалась правильно отвечать на ее вопросы.
— Как ты думаешь, Эм, он ее любит по-настоящему? — спрашивала мама жалким шепотом.
Бабушка фыркнула:
— Это не совсем то слово, которое я бы употребила в данном случае! Фрэнки вообще не умеет любить.
Бабушка ворчала без умолку. Мы с мамой ее не слушали. Мама с отчаянием смотрела на меня.
Я не могла выдавить ни слова. Просто не знала, что сказать. Я все вспоминала, как папа смотрел на Сару, не отходил от нее ни на шаг, как они целовались. Это и есть любовь, правда? Вдруг мне пришло на ум выражение, которое я вычитала в одном из маминых журналов.
— Я думаю, мама, это просто мимолетное увлечение.
Бабушка засмеялась и назвала меня маленькой старушкой, но мама отнеслась к моим словам очень серьезно.
— Так ты считаешь, это ненадолго и он вернется к нам?
— Да конечно, он к нам вернется, — подтвердила я.
А что еще я могла сказать?
— Ты будешь дурой, если примешь его обратно! — сказала бабушка.
— Очень хорошо, значит, я дура. Ну и пусть, — сказала мама. — Ты ничего не понимаешь.
— Действительно, не понимаю, — сказала бабушка.
Я спросила:
— Ты когда-нибудь влюблялась, бабушка? Ты ведь любила дедушку, да?
— А чем это кончилось? — фыркнула бабушка. — Он удрал, а я осталась с твоей мамочкой на руках. Но я, по крайней мере, учусь на своих ошибках.
Она покачала головой, глядя на маму.
— Ты тоже можешь ошибаться, бабушка, — сказала я. — Папа обязательно вернется, вот увидишь. Все будет хорошо, и мы снова будем счастливы.
— Что за звук такой мне послышался? О, это рак на горе свистнул! — сказала бабушка. — Если вы меня спросите, так, по-моему, вряд ли вы его снова увидите.
— Мы тебя не спрашивали. Конечно, мы его еще увидим. Я каждый день буду видеть его на работе, в Розовом дворце, — сказала мама.
Розовый дворец с виду на самом деле совсем как настоящий дворец. Это громадное здание в викторианском стиле, с башенками и шпилями. Раньше оно принадлежало крупной страховой компании, но в шестидесятых годах его продали, а новые хозяева перекрасили его в ярко-розовый цвет и превратили в универмаг подарков. Розовая краска поблекла и начала шелушиться, башенки частично обвалились, но магазин подарков все еще работает, хотя половина отделов в нем закрылась.
Остался отдел, где продают футболки, кроме того, ларьки с серебряными украшениями и подержанными компакт-дисками и еще несколько отделов, где продают всякую ерунду. А лучше всех папин отдел — «Волшебная страна». Он совсем крошечный, в отдельной темной пещерке, на потолке мерцают светящиеся серебряные звезды, и большой зеркальный шар рассыпает искры по всему полу. Здесь продаются маскарадные костюмы фей, крылышки и украшения, волшебные палочки, статуэтки крошечных фей и книги о феях Каспера Грёзы.
Это я подала папе идею «Волшебной страны»! Когда я была совсем маленькая, я до ужаса увлекалась феями. Мне жутко хотелось настоящее платье феи. До сих пор стыдно вспоминать, ведь я и тогда была жирная и все-таки воображала себя в пышной розовой тюлевой юбочке и с крылышками за спиной.
Папа всюду искал такой костюм, чтобы на меня налез, хотел подарить мне на день рождения. Пытался узнать, нет ли где специализированного магазина, посвященного феям. И тут его осенило. Он решил сам открыть такой магазин и назвать его «Волшебная страна».
Сначала торговля шла успешно, потому что цены у папы были низкие, а когда дети смотрели на него грустными глазами, он дарил им бесплатно волшебную жвачку и заколдованные карамельки. Даже нанимался устраивать тематические детские утренники по субботам. Маленькие девочки были от него в восторге. Мамочки тоже были от него в восторге. Но всякий раз, как папе подворачивалась работа в театре, он закрывал свой магазинчик, и даже когда сидел без работы, ему было лень каждый день тащиться в Розовый дворец и сидеть у себя в «Волшебной стране». Он начал терять покупателей. В конце концов мама стала вешать у входа в его отдел табличку: «ЕСЛИ ВЫ ЖЕЛАЕТЕ ПРИОБРЕСТИ ФЕЮ, ОБРАЩАЙТЕСЬ К ДЖУЛИ В ПАРИКМАХЕРСКУЮ „РАДУГА“ НА ЧЕТВЕРТОМ ЭТАЖЕ».
Мама ходила на работу пять дней в неделю, иногда и шесть, если в парикмахерской не хватало персонала, а по четвергам, в день вечерних покупок, она работала до десяти часов вечера. У них в парикмахерской действительно красили волосы во все цвета радуги. Мы с Витой просто умоляли маму покрасить нам волосы в химически-розовый цвет, или в голубой, или в фиолетовый, но она только смеялась над нами.
Второго января мама вышла на работу. Я осталась дома с Витой, Максиком и бабушкой. Я достала новенький подаренный дневник и задумалась над первой чистой страницей. Подумав десять минут, я написала: «Виделась с папой». Еще подождала, кусая шариковую ручку Потом захлопнула дневник. Мне что-то не хотелось ничего больше писать.
День тянулся, и тянулся, и тянулся. Я не могла дождаться, когда вернется мама. Она задержалась дольше обычного. Я даже разволновалась. Может быть, это значит, что мама с папой зашли куда-нибудь после работы выпить и поговорить. Может быть, прямо сейчас, вот в эту самую минуту, папа говорит маме, что совершил ужасную ошибку. Потом он ее поцелует — так, как целовал Сару. Они придут домой вместе, обнявшись, наши мама и папа.
Я так и кинулась к двери, когда услышала, что ключ поворачивается в замке. Мама стояла на пороге одна. Лицо у нее было серое от холода, на щеках виднелись потеки туши, похожие на след от улитки.
— От ветра глаза слезятся, — сказала она, утираясь ладонью.
— Ты видела папу? — спросила я тихо, чтобы бабушка не услышала.
Мама покачала головой. Она закрыла глаза, но слезы все равно текли из-под ресниц. Я обняла ее.
— Он придет на работу завтра, — сказала я.
Но он не пришел. Ни завтра, ни послезавтра, ни послепослезавтра. Он отключил мобильный телефон. Мы никаким способом не могли с ним связаться.
— Мне необходим его адрес. Мало ли, вдруг что-нибудь случится? — сказала мама. — Эм, ты не помнишь, где живет эта Сара? Как называется улица?
Я думала изо всех сил, но так и не смогла вспомнить. Я тогда была такая несчастная и расстроенная, что ничего вокруг не замечала. Я даже не помнила, на какой станции мы вышли, хотя мама принесла схему метро, чтобы мне помочь. Я разглядывала схему, пока разноцветные линии не слились в одно размытое пятно. Все эти названия ничего мне не говорили.
— Проклятье, Эм, ну почему ты такая бестолковая? — рассердилась мама.
Я заперлась в уборной и наплакалась от души. Я сама понимала, что я бестолковая и ни на что не гожусь. Я вертела на пальце свое изумрудное колечко. Было бы оно волшебным, я бы мигом наколдовала папу.
Я не понимала, как я могла так злиться на папу в Новый год. Почему не захотела поцеловать его на прощание? Сейчас все бы отдала, лишь бы только поцеловать его.
Я знала, что Вита чувствует то же самое. Она весь день была непривычно тихая, сидела, свернувшись калачиком, с Балериной в руках. Вечером без возражений легла в постель и как будто сразу заснула, но, проснувшись ночью, я услышала, как кто-то всхлипывает. Я подумала, что это Максик, выбралась из постели и подошла к его лежбищу. Он устроился среди своих медведей и сладко сопел. Всхлипывание доносилось из моей кровати.
— Вита! — позвала я шепотом. — Ты плачешь?
Она ревела, спрятав голову под подушку. Балерина была надета у нее на руку, словно большая мохнатая варежка.
— Эй, вылезай оттуда, задохнешься.
Вита отвернулась от меня, закрываясь рукой со стыда.
— Все нормально, Вита. У тебя платки носовые есть?
— Все кончились, — икнула Вита.
— Подожди, я тебе туалетной бумаги принесу.
Я снова выскользнула из кровати, оторвала длинную розовую ленту «Андрекса» и на цыпочках вернулась обратно.
— Это ты, Эм? — крикнула мама из спальни. — Ты хорошо себя чувствуешь?
— Да, мам, все нормально, — ответила я шепотом.
Мне не хотелось, чтобы мама беспокоилась. Судя по голосу, она тоже только что плакала.
Я забралась под одеяло и хотела вытереть Вите лицо.
— Отстань! Я сама! — сказала она со злостью.
Когда она закончила вытираться, сморкаться и хлюпать носом, я рискнула ее обнять. На этот раз она не вырывалась.
— Бедненькая Балерина, ты всю ее промочила, — сказала я, пощупав игрушечную олениху. — Ну что, больше не плачешь?
— Я стараюсь удержаться, но как подумаю про папу, и как я его не слушалась, и вот теперь он сердится на меня, оттого и не приходит…
— Чепуха какая!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25