— Это бывает, Руфина. У меня тоже кое-что было и прошло. Не надо вспоминать. Посмотри, Руфочка, какая чудесная вырубка.Виктор притормозил машину и остановился на обочине.— Как здесь хорошо! Мы да звезды!— Хочешь, Руфа, посидим на пнях? — предложил Виктор.— Хочу.И они вышли.Зябкая прохлада апрельской ночи. Далёкий дым проходящего поезда. Сладкие запахи смолы и земли.Виктор выбрал пень и предложил Руфине другой. Но на нем, ещё борющемся за жизнь, проступила смола. Янтарная, сверкающая при свете луны.— Ты что? — спросил Виктор. — Ищешь пень, который получше?— Да нет. Ищу, который поближе.— Тогда садись на мой, рядом.— Тесно.— Тогда на колени.— Удержишь ли? Я ведь не из лёгких, — сказала она, ничуть не жеманясь.Удивительно, как легко и просто ей с этим человеком! Она его не видела столько лет, а в их отношениях ничего не изменилось. Он вызывает какое-то огромное чувство доверия. В его глазах ни одной хитрой искорки. В его голосе только то звучание, которое соответствует сказанным им словам.Руфина села на колени к Виктору. Ища наиболее удобного положения, она обняла его шею правой рукой.— Теперь уселась?— Да.— Ну вот и хорошо. Будем смотреть на небо. А вдруг да пролетит над нами спутник… Сегодня день неожиданностей. Пусть будет такой же и ночь…— Виктор, мне так стыдно, что я не ответила тебе тогда на твоё письмо. Тогда так много приходило таких писем. Если хочешь, я покажу их тебе.— Обязательно, Руфа. Обязательно найдём и моё глупое письмо и перечитаем.— Тебе хочется взять его обратно, Виктор?Тут её голос немножечко упал, и она оказалась в объятиях Виктора.— Нет, я ничего никогда не беру обратно и не отдаю своего. Никому. Я в этом смысле собственник.— И я…— Ну вот видишь, какая мы мелкобуржуазная стихия. Тебе не кажется, Руфина, что ты меня обняла первой?..— Мне теперь ничего не кажется, Виктор. Но только странно, что все так неожиданно и быстро. 30 Ещё не было пяти утра, когда двухцветная «Волга» подкатила к дому Дулесовых.— Мама, — сообщила, входя, Руфа, — я вышла замуж. Вот мой муж.Как никогда, Анне Васильевне было трудно скрыть волнение. И она сказала:— Я так и поняла, когда узнала от Аделаиды, что вы уехали.Отец Руфины спросонья никак не мог натянуть на себя рубашку. Наконец, кое-как одевшись, он выбежал и крикнул:— А я как, Анна, женился на тебе? Не при луне ли? Здравствуй, зять!Старозаводская улица просыпалась рано, и спешащие кто на рынок, кто на пруд, чтобы захватить утренний клёв леща, проходя мимо дулесовского дома, удивлялись, глядя на машину: почему в такую рань к ним пожаловал Николай Олимпиевич?Старик Векшегонов направлялся в лес. Он не обратил бы внимания на «Волгу» и прошёл мимо дулесовских окон, но его окликнула Анна Васильевна:— Иван Ермолаевич! Дорогой… Зашёл бы. У нас обручение в доме.И он зашёл к Дулесовым.— Витька!— Дедушка Иван!— Когда успели?..— Моряки — народ быстрый!Объятия. Чарка водки.Отцу Виктор сообщил по телефону кратко:— Папа! Поздравь меня и извини, что я так долго задержал твою машину. Если есть время поздравить лично, то я в доме моей жены Руфины Андреевны… пока ещё Дулесовой.Прибежала и Любовь Степановна Векшегонова:— Вот и нашлись жильцы для домика с башенкой.Не прошло и недели, как Дулесовы и Векшегоновы договорились о взаимных расчётах. Не ах какие деньги. Дружба дороже. На одной улице жить. К тому же родня. Гладышевы как-никак по женской линии Векшегоновы.Серёжа наотрез отказался получать вознаграждение за труд, который он вложил в этот домик. Деньги выглядели обидной платой. Зато подарок, от души купленный счастливым Виктором Николаевичем, очень обрадовал Серёжу. Виктор приехал на новеньком мотоцикле и сказал:— Сергей! Уж мы-то с тобой никаким боком недругами не можем быть.— Конечно, — ответил Серёжа.— А если «конечно», то вот тебе конь-огонь, и давай обнимемся на виду всей Старозаводской улицы.И они обнялись.Это видел из окна Алексей, не высидевший в Гагре и трех недель. Ему приятно было видеть брата, достойно развязывающего примирением путаный узел больших и малых обид.Вскоре Серёжа снова пришёл в дом с башенкой. Отрезок трубы для сгона и муфта с контргайкой по-прежнему лежали у батареи, рядом с газовыми клещами. Сурик в консервной банке высох, но на дне ещё сохранился слой краски, пригодной в дело.Не прошло и десяти минут, как Серёжа сказал Руфине:— Теперь все, Руфина Андреевна. Присоединена последняя батарея.Улыбаясь, Серёжа подмотал льна между муфтой и контргайкой, подмазал суриком, и затем, как говорят сантехники, он законтрил последний сгон.— Спасибо, Серёжа. — Руфина протянула руку. — Не сердись и прости меня…— А я и не сержусь. Я даже доволен за тебя. Ты из всего возможного нашла самое лучшее. Только ты не думай, Руфина, что так прост и податлив твой муж. Тебе ещё многое придётся пересмотреть, чтобы он любил тебя не только сердцем, как я, но и… — Серёжа не нашёл слова и постучал себя по лбу.— Я постараюсь, Серёжа.— Руфина! Я и Капа и все мы будем ждать тебя на семнадцатой коммунистической. Мы встретим тебя как сестру. И если ты даже придёшь на такую же другую линию, мы все равно встретим тебя и будем с тобой. Потому, что мы теперь всюду. Нас много. А будет ещё больше. Ты понимаешь это? — шёпотом спросил Серёжа, а потом ещё тише сказал: — Мы — сила. Мы — главная сила на земле…Серёжа позволил Руфине поцеловать себя. Затем вскинул на плечи клещи и зашагал к воротам.Нет вражды между ними. Векшегоновы все-таки очень хорошие люди. И если у Руфины года через два, через три родится девочка, которую она назовёт Ийей, то, может быть, случится так, что она и маленький Алёша, сын Алексея, понравятся друг другу…Когда-то же соединятся два старых рода. Не рок же, в самом деле, мешает породниться столько лет Векшегоновым и Дулесовым!Подумав так, Руфина услышала знакомый голосок Алёши. Он возвращался с Ийей из булочной. Голос маленького Алёши сейчас не только не резанул слух Руфины, а она даже обрадовалась, услышав его.Есть ли на свете большая очищающая сила, нежели любовь? Она пришла к Руфине. Пришла и сожгла в её сердце все мешавшее заглянуть в него солнцу. И кажется, что любовь к Виктору и есть её первая любовь.Так что же она медлит? Не выбежать ли ей на улицу и не зацеловать ли маленького Алёшу?Она так и сделала.Схватив мальчика, Руфина прижала его к сердцу и принялась целовать — к изумлению смотревших из окон соседей.В ней рождалось ещё не изведанное материнство. В ней бушевали прощение и уважение. Уважение к людям, которых нельзя не уважать и не любить…— Спасибо тебе, Руфа. Я так счастлива, что ты любишь нашего Алёшку. Спасибо, Руфина. Я всегда верила и надеялась…Ийя не закончила начатого. И так ясно. Она пожала руку Руфины и взяла из её объятий вспотевшего от ласк сына. 31 За окном был май, а заморозки давали ещё о себе знать.Рано за Омском проснулись Ийя и Алексей. Дед и бабка Векшегоновы, провожавшие внука и внучку, проведут это лето в Сибири. Сейчас они ещё спят. А старик Адам Красноперов ушёл курить в тамбур. Стесняется дымить своим самосадом. Да и кроме Алёшки в вагоне немало детей. А самосад ой-ой какой крепкий!Алёша и Ийя стоят у окна вагона. Солнце уже поднялось, но его лучи не столь тёплые, чтобы прогнать белесую изморозь на траве.— О чем ты задумался, Алёша?— Да как тебе сказать… — ответил он Ийе. — Символика, понимаешь, одолевает.— Какая?— Смотрю на иней и думаю. Когда-то на земле было очень холодно. Снег да льды. А потом стала оттаивать земля. Стало теплеть и теплеть. И земля стала зацветать. Но царство стужи и льда не хочет сдаваться. Оно ещё побивает первые цветы. И все ещё дают о себе знать заморозки. Я говорю не только о Руфине, но главным образом о других. И о себе, — сказал задумчиво Алексей. — Но все равно это последние заморозки. Последние. Разве солнцу скажешь: «Стой!»Он умолк. Пытливо заглянул в глаза Ийе. Потом махнул рукой:— Ты не слушай меня. Видимо, я моей бабкой пожизненно ушиблен сказками. Кому уж что дано, то и дано.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22