Снег вокруг неё был аккуратно расчищен. Адам Викторович сидел на маленькой, видимо специально принесённой, скамеечке. Он был так увлечён, что и не заметил подошедшего Ивана Ермолаевича. А тот, боясь испугать Красноперова и не зная, как начать разговор, остановился в нерешительности.Воспользуемся этими минутами молчания и скажем несколько слов о прошлом Адама Викторовича.Адам Викторович был ровесником Ивана Ермолаевича и учился с ним вместе в церковноприходской школе. Происходя из рабочей семьи доменщика, горнового Виктора Красноперова, маленький Адам рано обнаружил любовь к знаниям. И его, не в пример старшим братьям, решено было учить «большой грамоте». Самым дешёвым по оплате за право учения в те годы было духовное училище. Туда и отдали Адама. Духовное начальство не отказало Красноперову, надеясь воспитать попа — выходца из рабочего класса. Но Адам Красноперов не оправдал надежд стратегов от богословия. Кончив духовное училище, а потом семинарию, доучиваясь самоуком, он стал лесничим огромных лесных массивов, казённых заводских дач. Поселясь в одной из них, в Шайтановой даче, где стоял дом лесничества, он прожил в нем всю жизнь. В этом доме он живёт и теперь.Постояв минуту-другую, Иван Ермолаевич кашлянул, а потом поклонился Красноперову:— Здравствуй, Адам Викторович.Красноперов оглянулся:— Здорово, Иван Ермолаевич. А я давным-давно тебя поджидаю.— Значит, как бы чувствовал… Это хорошо… А что ты, позволь полюбопытствовать, делаешь? — спросил старик Векшегонов, чтобы не сразу объяснить причину прихода.— Муравьёв проверяю.— Ну и как?— Все, как я и думал. А дальше о чем спросишь, Иван Ермолаевич?— Не знаю, как и начать, Адам Викторович… Насчёт правнука хотел спросить.— Какого правнука?— И твоего и вроде бы как моего тоже… Дело-то ведь теперь ясное.— Кажется, проясняется, — слегка нахмурившись, сказал Красноперов. — А что ты хотел спросить о нем?Иван Ермолаевич снова замялся и не сразу объявил цель своего прихода.— Да так, вообще… На кого хоть похож он? На неё или на этого, который… Ну как бы сказать, не то чтобы свинья, а боров порядочный. На кого он похож все-таки?Адам Викторович хотел сначала отмолчаться, а потом, опустив голову, ответил:— На борова.— Ну да, конечно…— Черноватый он волосиками? — осторожно задал Иван Ермолаевич новый вопрос.— Не разглядел, Иван. В шапчонке его видел. Проездом. На станции. А разве суть в цвете его волос?— Да нет. Я только к тому, Адам, завёл речь… Если он на Ийю похож, тогда ни у кого никакого спроса нет. А то, сам понимаешь, вчерашний-то день только в календаре кончается, а в жизни за тобой тащится.Адам Викторович снова хотел отмолчаться, но не утерпел:— Вот что, Иван, ты Алексею дед, и я ей дед. Ты любишь своего, и я свою сироту люблю. Она не только без отца и без матери, но и без бабки на меня осталась. В военные годы Ийя росла. Недокормышем. Недосмотрышем. И никто на неё ласкового взгляда не кинул.— А мой Алёшка?— Взгляд ли это был? Может быть, только малиновый хмель да нежелание упустить то, что само в руки даётся… Я не виню за это внучку. Если солнышко в её душу не заглядывало, так пусть в ней хоть отблеск от чужого окна сверкнёт.Иван Ермолаевич забеспокоился и стал упрашивать:— Не надо так, Адам, казнить меня за внука. Хочешь, я тебе в ноги поклонюсь?— Ты ей поклонись. Она стоит этого. Она большего стоит. И это не дедовское умилительное славословие. Это стих, не могущий быть рождённым немощью языка моего. Это сама правда, ослепляющая величием своим.— Адам, ты попроще. Я ведь мало учен и не так чтобы много книг прочитал, — взмолился опять Иван Ермолаевич. — Прости, что я насчёт Ийиного сыночка от всей души полюбопытствовал.— Да что ты опять, Иван, у меня прощения просишь? В её судьбе я даже не пятое колесо. Но если бы случись при Алексее сын или дочь от Руфины Дулесовой или от какой-то другой разлучницы… Ийя не стала бы спрашивать, чёрен он, белобрыс или рыж, кривобок или горбат. Она бы прижала его к своей груди и назвалась матерью.— Так и Алёшка то же самое говорит, — стал оправдываться Иван Ермолаевич. — Он давно его сынком своим называет. И мы его со Степанидой за родного полюбили заглазно. А Ийя даже поминать о нем не велит. Имечка не называет.— И правильно делает, — твёрдо сказал Адам. — Малый дитенок не курёнок. Им нельзя играть. Нужно Алексею с Ийей о самих себе решить, а потом уж и…— Самим о себе им решать нечего, — заговорил Иван Ермолаевич круто. — Все решено. И перерешения никакого не может быть. Это я говорю тебе. Ты меня знаешь, каков я в гневе. Если что не так, не пожалею и любимого внука от сердца оторвать. Они для меня четыре года муж и жена. Весной венчаны, любовью обручены, как и мы со Степанидой Лукиничной. Понял ты или нет этот стих?— Да вроде начинаю понимать, — ответил все ещё насторожённо Красноперов.— Как звать правнука, Адам?— А как бы тебе хотелось, Иван?— Мало ли как… — Иван Ермолаевич вдруг прослезился. — Не обо всем скажешь, чего хочешь, о чем думаешь.— А ты не бойся своих желаний. Глядишь, они и сбудутся.— Не морочил бы ты меня, Адам, дал бы ты мне челябинский адресок…— А зачем он тебе? — спросил Красноперов, испытующе глядя из-под очков на присмиревшего Ивана Ермолаевича.— Хочу сам поехать туда. Сам его в дом ввести. Сам!— Ну что ж, — поразмыслил Адам Викторович, — коли такое у тебя желание, я противиться не буду. Только адреса наизусть не помню. Улицу знаю, а номера запамятовал. Зайди в дом, там я тебе его и запишу.Адам Викторович поднялся, не торопясь взял скамеечку и, широко шагая, направился к дому. Векшегонов рысцой побежал за ним. 16 Давно не бывал в этом доме старик Векшегонов. Ничего здесь не переменилось. Те же чучела птиц, жуки и бабочки под стеклом на иголках. И тот же запах.Проведя Ивана Ермолаевича в свою комнату, Красноперов прошёл в соседнюю. Это была комната Ийи. Вскоре, вернувшись, Адам Викторович сказал:— Иваша, посиди здесь малость, а я сбегаю на трамвайную остановку. Что там ни говори, а ведь мы теперь каким-то боком родня. И хоть четвертинку, да надо распить.— О чем разговор? Я ведь, Адам, сюда тоже к тебе не чужим человеком шёл. Не изволь беспокоиться, пол-литра при мне.Это развеселило Адама:— Спасибо, Иван. От души спасибо. Хорошо, что ты подумал об этом… Только уж ты извини меня, в своём доме гостевой водки не пью. Я сейчас… Да и не только ради этого я ухожу. Ещё кое-что хочу.Оставшись один, Иван Ермолаевич стал рассматривать стены, просевший от времени пол, старую кафельную печь. Все был ветхо. Отжил дом старого лесничего.Думая о доме, Иван Ермолаевич не расслышал, как скрипнула дверь и как из Ийиной комнаты появился малыш.— Ты кто? — спросил он.Иван Ермолаевич оглянулся. В дверях стоял мальчик. На его головке вились крупными кольцами золотые кудри. Под писаными бровками цвели два синих василька.«Не чудится ли?» — испугался Иван Ермолаевич и, проверяя себя, робко спросил:— Ты тут живёшь?И мальчик ответил голосом Ийи:— Нет. Я тут не живу, а жду.У Ивана Ермолаевича задрожали руки. Но это было не наваждение. Все же ещё раз нужно проверить:— А чего же ты ждёшь тут, кудряш?И опять зазвенел голос Ийи:— Жду, когда мама поведёт меня к папе.— А как звать твоего папу, красавчик?Мальчик ответил отчётливо и заученно:— Так же, как и меня, Алексей Векшегонов. Только он Романович, а я Алексеевич.Этот ответ ничего уже не прибавил к увиденному и понятому минуту назад. Но как нужно было поступать и что делать дальше, Иван Ермолаевич не знал.Схватить мальчика? Зацеловать его?Но какое впечатление произведёт это на ребёнка? Не напугает ли он его своей трясущейся бородой? Нужно было спросить что-то ещё, чтобы сдержать душащие Ивана Ермолаевича слезы. И он сказал:— Хорошее у тебя имя — Алексей Векшегонов.— А тебя как зовут?Этот вопрос застал врасплох Ивана Ермолаевича.— Меня? — замялся он. — А я, понимаешь, тоже, шут побери, Векшегонов.Мальчик лукаво посмотрел на Ивана Ермолаевича и не поверил ему:— Такие Векшегоновы не бывают.— А какие же они бывают, Алешенька?— Такие, которые никогда не плачут. Никогда-никогда. Хочешь, — сказал он, подбегая к Ивану Ермолаевичу, — щипни мою руку, больно-пребольно, и я не зареву. Щипай!Иван Ермолаевич наскоро утёр рукой глаза и уже совсем по-свойски сказал:— Зачем же мне испытывать тебя, дорогой товарищ Векшегонов? Я и без того вижу, что ты стойкий мужик.Маленькому Алёше это очень понравилось:— А мы, Векшегоновы, все такие… И папа, и дедушка, и пра.— А пра-то кто? — спросил Иван Ермолаевич, усаживая мальчика на колени.— Пра — это самый главный мой дедушка, Иван Ермолаевич.Сердце старика сладко сжалось. Слезы опять были готовы хлынуть из его глаз. Но он боялся уронить своё достоинство перед маленьким Алёшей. Ему так хотелось сказать, что он и есть его пра Иван Ермолаевич. Но было страшно: вдруг да Алёша опять не поверит ему? И он спросил:— А откуда ты так хорошо знаешь про этого самого пра?— От мамы. У меня ещё и дядя есть. Дядя Серёжа. У него ружьё и собака. А у бабушки-пра вылеченная кошка. Мурзей.— Это хорошо. Славная, стало быть, у тебя мамочка, Алешенька. Ну а папочку-то ты своего узнаешь, ежели встретишь его?Алёша вытаращил глазёнки, как будто ему задали несуразный вопрос. Не отвечая, он спрыгнул с колен Ивана Ермолаевича и убежал в комнату. Оттуда он вернулся с альбомом.— Вот смотри! — сказал он. — Это папа… Это тоже папа… И это папа… И это… А тут он маленький. Видишь, какой он похожий на меня.Для переживаний Ивана Ермолаевича данных оказалось более чем достаточно. А маленький Алёша безумолчно щебетал, рассказывая о своём отце такие подробности, что трудно было поверить, что эти слова принадлежат ребёнку.Послышались шаги. Это вернулся Красноперов. Войдя, он поставил на стол четвертушку и как ни в чем не бывало спросил:— Ну как ты тут? Жив ещё?Старики молча обнялись. Алёша смотрел на них, широко раскрыв глазёнки. Адам Викторович погладил мальчика по головке и весело сказал ему:— Сегодня кончились твои ожидания, Алексей Алексеевич. Ты пойдёшь к отцу. Тебя твой дедушка-пра отведёт домой.— Правда? — с дрожью в голосе спросил Алёша.— Разве я когда-нибудь обманывал тебя, Алексей Алексеевич?.. Варвара Акимовна! — крикнул Красноперов.Появилась знакомая Ивану Ермолаевичу старуха Веснина. Она будто ждала вызова, находясь где-то за дверью.— Здравствуй, Ермолаевич.— Здравствуй, Акимовна.— Грибков подать? — спросила она. — Или ещё что?— Да нет, Варвара Акимовна, — ответил Красноперов. — Одень, обуй Алексея Алексеевича. Сегодня он войдёт в свой дом.— Это раз-раз, — заторопилась Варвара Акимовна. — Где ты, птенец?— А я сам… Я сам, — послышался голос мальчика, силящегося надеть свою шубку.У Ивана Ермолаевича вздрагивала в коленном суставе левая нога. Ему самому хотелось одеть Алёшу и как можно скорее взять его на руки. Да нельзя. Нужно блюсти чин.Адам Викторович достал из шкафа банку с маринованными опятами и два стакана. Вышиб пробку. Разлил водку. Смерил, ровно ли налил. Потом сказал, кивнув на мальчика:— Вот как оно бывает… Будь здоров, Иваша!— И ты тоже! — чокнулся и поклонился Адаму Иван Ермолаевич.Маленький Алёша притих. Он все ещё не верил, что его поведут к папе и маме.Но его повели… 17 Адам Викторович проводил счастливого Ивана Ермолаевича до трамвая:— Ты извини, но я не должен вводить его в твой дом. А вечерком я наведаюсь. Прибереги свою поллитровую.В вагон старик вошёл гордо через переднюю площадку. Он взял два билета, но занял одно место. Закутав и без того тепло одетого Алёшу в полы своей шубейки, он шептал ему:— Счастье-то какое… Счастье-то какое, Алешенька…В трамвае появились знакомые со станкостроительного завода. Они с любопытством смотрели на Ивана Ермолаевича, прижимающего к своей груди синеглазого мальчика. Перешёптывались. Недоумевали. Наконец одна из женщин, жена токаря Сударушкина, спросила:— Кого ты и куда везёшь, Иван Ермолаевич?А тот только и ждал этого вопроса. Ему так хотелось, чтобы все слышали его ответ. И он ответил громко. На весь вагон:— Я везу домой своего правнука, Алексея Алексеевича Векшегонова.И мальчик подтвердил сказанное:— Да!На улице ещё не начинало смеркаться, а Иван Ермолаевич так боялся, что он не успеет до сумерек. Ему хотелось пронести Алёшу на своих руках засветло по Старозаводской улице. И это ему удалось.Старик медленно шёл мимо дулесовского дома, но, чувствуя, что этого недостаточно, остановился, спустил с рук маленького Алёшу и сказал:— Теперь маленечко своими ножками пошагаем.Алёше давно хотелось пробежаться по незнакомой дороге. И он побежал по ней.— Товарищ Векшегонов, — нарочно громко предупреждал правнука Иван Ермолаевич, — не споткнись смотри, а то мне знаешь как на орехи от твоего папочки достанется.Это слышали многие. Сегодня будет о чем поговорить на Старозаводской улице.А Степанида Лукинична то и дело смотрела в окно.— Да что ты, бабушка, ждёшь кого, что ли? — спросил Алексей.— Дед где-то запропастился…— Явится. Никуда не денется, — успокоил он бабку и продолжал рассказывать Ийе о новом станке.Иван Ермолаевич вошёл в дом так тихо, что никто и не слыхал, как он раздел в прихожей Алёшу. Приведя мальчика в полный порядок, он торжественно ввёл его в большую горницу.У Степаниды Лукиничны запал язык. Стоявшая спиной Ийя не заметила вошедших. Алексей, сердясь, через силу доедая третью котлету, тоже не обратил внимания на появившихся.— Кто это, Алешенька? — спросил Иван Ермолаевич и указал пальцем на Алексея.— Папа! — бойко ответил мальчик.Алексей замер, из его рук выпала вилка.— Здравствуй! — крикнул Алёша и подбежал к отцу.Алексей был белее снега:— И! Милая И!.. Этого не может, И…Алексей схватил маленького Алёшу, а Ийя, еле удерживаясь на ногах, прошла за перегородку.— Вот как оно бывает, — повторил Иван Ермолаевич слова Красноперова и пошёл вслед за Ийей.Степанида Лукинична все ещё не обрела дара речи. Она сразу узнала живое повторение своего внука. Ей не надо объяснять, что и как. И это так взволновало её, что у неё не оказалось даже слез. Она целовала такие знакомые ручки маленького Алёши и, может быть, впервые неодобрительно посмотрела на большого Алексея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22