Они уселись в кресла перед письменным столом. Гладышев с любопытством разглядывал Алексея.Рассказ Алексея был кратким. Точным. Похожим на рапорт.— Да что ты, право, как послужной список читаешь, — прервал племянника Гладышев. — Кроме заводского монтажа, было же у тебя ещё что-то в жизни?— Кажется, нет, дядя Николаша.— Так и не влюбился?— Пробовал, — сознался Алексей и покраснел, — только все это было каким-то самообманом. Таким же, как тогда… Но не будем об этом.— Почему же не будем-то? — спросил Николай Олимпиевич, придвигая кресло. — Даже я пока ещё не теряю надежды. Одиночество такого рода противоестественно и в мои годы.— Наверно.— Лешка, ты что-то скрываешь?— Кажется, нет.— А мне кажется — да. Лёш… ты можешь быть откровенным с твоим дядькой?— Странный вопрос. В скрытности меня ещё никто не обвинял.— Это верно. Курить ещё не научился на новостройках?— Нет, не научился.— А я не могу разучиться.Николай Олимпиевич принялся неторопливо набивать трубку, потом раскуривать её. Он явно обдумывал вопрос, который хотел задать Алексею.— Ты только не обижайся… Я, Лешка, не хочу вторгаться ни в чью жизнь. Но иногда приходится. Скажи, ты давно не видел Ийю Красноперову?— С тех пор, как она уехала. А почему ты спросил вдруг о ней?— Я потом отвечу тебе. И не переписывался с нею?— Нет.Николай Олимпиевич развёл руками, пустил клуб дыма.— Странно, очень странно.— Что же тут странного? Нужно знать Ийю.— Знай, братец, не знай, но согласись: если спустя столько времени прямо вслед за тобой приезжает она, то едва ли это можно объяснить простой случайностью.Алёша вскочил. Он не поверил услышанному:— Она приезжает? Когда?— Лидочка сказала, что Адам Викторович ждёт её завтра.— Дядя Николаша, у меня, кажется, подкашиваются ноги. — Он снова сел.— Это на самом деле очень странно. Мне часто казалось, когда я приезжал на новый завод, что встречу её. И теперь вдруг… Так неожиданно… А может быть, мысли каким-нибудь образом… Нет, это, конечно, мистика…— Несомненно. Ларчик, наверно, открывается гораздо проще. Если ты ничего не знал о ней, то, может быть, она знала о тебе. Ведь переписывалась же она с дедом. С Адамом Викторовичем. И может быть, тебе следует поговорить с ним.— Да, да, — ухватился за подсказку Алексей. — Я сейчас же к нему… — Потом он остановился. — Но столько лет я не видел его…Раздался телефонный звонок. Он как бы напомнил Алексею о рабочем дне Николая Олимпиевича.— Ты извини меня, дядя Николаша… Я хотел на минуту и по делу, а пробыл чуть ли не час…— Да полно тебе, Лешка… Порасспроси Лидочку. Она разговаривала с Адамом Викторовичем… Бывай здоров!.. Нет, это я не вам, — сказал в телефонную трубку Гладышев.Алексей уже был за дверью кабинета и спрашивал Лидочку о приезде Ийи.— Точно! — подтвердила Лидочка. — Он их ждёт завтра.— Вы сказали «их»? Кого их? Разве она приезжает не одна?Лидочка еле заметно улыбнулась:— По-моему, не одна. Если Адам Викторович назвал их «моими милыми, дорогими гостями»… Если он сказал: «Теперь я, наверно, переберусь к ним на жительство», значит, Ийя не одинока. Это вас огорчает?— Я ещё не знаю, — ответил Алексей. — Это так неожиданно… И так приятно… Её муж, наверно, химик… А я чуть было не уехал вчера… А как вы, Лидочка? Ведь мы не виделись три года. Я все о себе да о себе. Как вы?— Все так же. В моей жизни ничего не изменилось. Разве что стала старше. Но вам-то, Алёша, зачем знать обо мне? Учтивости ради?— Нет, почему же… Я часто вспоминал о вас… Я ведь очень хорошо отношусь к вам… Лидочка, не обращайте на меня внимания, я как-то не в себе. Столько потрясений… Вы, очевидно, ещё не знаете, что происходит у нас в семье.— Знаю, Алёша. Я все знаю.— Тем лучше. Извините. Мне, кажется, нужно сейчас собраться с мыслями. В голове такая окрошка… Я пойду.Лидочка проводила Векшегонова до входной двери. Потом вернулась и поняла, что она тоже должна собраться с мыслями. Ей всегда нравился Алексей Векшегонов, но в её голову никогда не приходила мысль о невозможном. А теперь она, подумав о Руфине, Ийе, спросила себя: «Мог ли быть счастлив со мной Алексей Векшегонов?» И оказалось, что мог бы.Разве он не такой же одинокий в личной жизни, как и она? Разве она растеряла тепло и чистоту своего сердца?Векшегонов ничего не знает о ней. Они, в самом деле встречаясь много раз, ни разу не встретились. А если бы встретились, если бы она хоть немного приоткрыла свою душу, то, как знать, может быть, он увидел бы её другой.Так хорошо мечтается Лидочке. И так боязно ей мечтать.Она смотрит в окно. Ярко светит солнце. И кажется, уже тепло-тепло, а на самом деле стужа. Иногда нужно вдумчиво и критически относиться даже к ярким солнечным лучам. 11 Серёжа не искал встречи с братом. Но город не так велик и тем более не так широка Старозаводская улица, на которой они жили. Встреча состоялась на улице.— Здравствуй, Алёша, — первым поздоровался Серёжа. — Мне не на что сердиться, но я ревную, потому что она любит тебя. И во мне она любила тебя, Алёша. Поэтому пока не будем встречаться.— Хорошо. Не будем.Ответив так, Алексей залюбовался Серёжей. В нем он увидел прямого, открытого человека, который не разговаривал «полусловами». Он так просто, так сердечно и так коротко объяснил состояние своей души и отношение к нему, к своему родному брату.Алексею хотелось вознаградить брата тем же. И он сказал:— Сергунька, если тебе захочется разлюбить её, приходи ко мне, я сниму с тебя эти чары.— Нет, мне, Алёша, поверь, не нужно этого. Я хочу любить её.Поговорив так, они разошлись. Серёжа пошёл на завод, во вторую смену. Алексей направился домой. Сегодня приедет Ийя. Как-то они встретятся? Придёт ли она с мужем или одна? Лучше бы сначала одна. Оказывается, не так-то просто видеть рядом с нею другого человека. Нужно брать себя в руки. Нужно учиться этому у младшего брата.Ийю ждали дед и бабка. Они, кажется, тоже волновались.— А голосок у неё тот же. Как будто поёт по телефону, — рассказывал Иван Ермолаевич. — Весёлый голосок.— Голос не волос, он не меняется, — заметила Степанида Лукинична. — А вот сама-то она какой стала?Алексей смотрел на часы. Заглядывал в окно, вставая на стул, так как нижние стекла рам были заморожены. И вдруг кто-то бросил в стекло снежок.— Ийя! Это Ийя!Алексей побежал, чтобы встретить её у ворот. Но поздно, Ийя уже на пороге.Она в беличьей серой шубке. Такой же серой, как и её большие глаза, сверкающие в окаймлении белых от мороза ресниц.— Алёша! — зазвенел знакомый колокольчик. — Милый мой…Мгновение — она у него на шее. Влага ли оттаявших ресниц или слезы радости сохнут на его лице? До этого ли теперь ему? Они встретились снова. И ни дед, ни бабка не мешают ему засыпать поцелуями её лицо и знакомые руки, обронившие на пол красные варежки.Степанида Лукинична, не зная — радоваться, не зная — печалиться, смотрела на них из-за ситцевой занавески, а оробевший от буйства такой встречи Иван Ермолаевич спросил, чуть не подавившись своими словами:— Ийя, а второй-то человек где?А Ийя, не размыкая рук на шее Алексея, ответила:— Я оставила его у тёти Кати в Челябинске. Там ему будет веселее. У них тоже мальчик, и они сразу же подружились…Иван Ермолаевич, осмыслив сказанное, снова спросил Ийю:— А где, Ийенька, твой муженёк?Ийя уклонилась от прямого ответа:— Я думала, что вы сначала скажете: «С приездом, Ийя Сергеевна», потом велите снять шубу. Потом посадите за стол и предложите чайку с горячим топлёным молочком или что-нибудь ещё с морозца, а потом уже начнёте расспрашивать обо всем прочем… Здравствуйте, Иван Ермолаевич.— Прости меня, старого торопыгу.Иван Ермолаевич обнял и троекратно поцеловал Ийю. Это же самое повторила и Степанида Лукинична и сказала:— Щёчки-то у тебя после ребёнка как налились! Скидывай шубейку, дальше разглядим, какова ты молодая мать.Алексей помог ей снять шубу. Она оказалась на двойном меху. Голубая сибирская белка снаружи и рыжий лисий мех внутри.— Холодно, значит, девка, в тех местах, — заметила Степанида Лукинична.— По-всякому случается… А мех там недорогой. Я же мерзлятина.Ийя говорила так, вовсе не стремясь подчеркнуть перемены в своей внешности. А перемены были разительными. Она расцвела.— Батюшки! — всплеснула руками Степанида Лукинична. — Ни кожи, ни рожи у тебя не было, а теперь смотри ты какая сдоба. Воздух, что ли, такой или пища не та, что наша… Куда косточки твои делись!Алексей тоже не мог скрыть удивления:— Как ты изменилась, Ийя… Что стало с тобой?— Я стала старше и весомее.Тут Ийя снова расхохоталась, подбежала к Алексею и прошла с ним в большую горницу.— М-да… — вырвалось у Ивана Ермолаевича, и он принялся рассматривать Ийю, а потом, ни к кому не обращаясь, сказал. — Ничего не скажешь, складна. Моя Стеша в твои годы была вылитая ты. И плечи, и шея, и, как бы сказать, все остальное будто из одной опоки. Давай в таком разе со свиданьицем по единой под рыжички.— Давайте, Иван Ермолаевич!— И я в таком разе маленькую, — присоединилась Степанида Лукинична.Подняли рюмки. Чокнулись празднично, стоя. Выпили. Переглянулись и смолкли. Сказать и узнать нужно было так много, да как начать? Мужем Ийи интересоваться было неудобно. Может быть, она в разводе с ним или того хуже— и развода не понадобилось. А спросить что-то было нужно.— Ну а дед-то как? Как Адам Викторович?— Дедушка в науку пошёл. Книгу пишет.— Ишь ты… О чем?— О муравьях… Жаль, что у вас как-то нарушилась с ним дружба…Тут Иван Ермолаевич с упрёком посмотрел на Алексея, потом, опустив голову, сказал:— Не во мне тут вина…На этом разговор оборвался. Иван Ермолаевич неожиданно вспомнил, что ему нужно беспременно сходить к Роману за большим кривым шилом. И Степанида Лукинична, как оказалось, должна была, и тоже «беспременно», отнести сердечные капли горемычной старухе Митрохе Ведерниковой. А уходя, она посоветовала запереться на крючок, потому что уже были случаи, когда уносили шубы.— Хорошо, бабушка, мы запрёмся крепко-накрепко и не услышим даже, если ты будешь стучать, — сказал Алексей, желая как можно скорее остаться вдвоём с Ийей и сказать ей так много, а что — он не знал и сам… 12 Когда хлопнула входная дверь, Алексей растерял все слова. Он смотрел на Ийю, будто все ещё не веря, что это она.— Да что ты, право… Мне даже как-то неловко…— И! Милая! И! Я ничего не хочу пока знать! И! Я нигде никогда не видал прекраснее женщины… Как же, проглядел тебя… И! Милая И!.. Как я мог потерять тебя?— Ты? Меня? Потерять? Алёша, сейчас же выполощи рот и посмотри в зеркало, не почернел ли твой язык.— Но у тебя же ребёнок. Сын, — упавшим голосом сказал Алексей.— Ну и что же?— Как это так: «Ну и что же?» Ведь я уже давно перестал верить, что детей находят на капустном листе или покупают на рынке… Кто твой муж?— У меня его нет.— Вы разошлись?— И да, и нет. Он не считал себя моим мужем.— Значит, порядочная дрянь.— Нет, почему же… Он просто так был устроен.— Странное устройство. Ну а сына-то хоть он признает своим сыном?— Он ничего не знает о нем. Когда мы расставались, я не хотела омрачать его счастье моим предстоящим материнством.— Он полюбил другую?— Не думаю, но его родные и все окружающие не допускали, что мы можем быть счастливы.Алексей негодовал:— Ну а он-то, скотина, должен был допустить, что такого рода отношения для женщины кончаются материнством?— Видимо, ему не пришло в голову…Алексей густо покраснел и спрятал своё лицо в коленях Ийи. Потом тихо сказал:— Я ничем не отличаюсь от этого подлеца. Я ведь тоже тогда не думал…Ийя закрыла Алексею ладонью рот:— Не надо вспоминать, Алексей. Что было тогда — того уже нет. Я тоже забыла Руфину. И если ты хочешь, чтобы я относилась к тебе с уважением, — пообещай не спрашивать меня о сыне хотя бы месяц. Нам нужно выяснить, во-первых, наши отношения.— Мне не нужно их выяснять! — почти крикнул Алексей. — Я никого никогда не любил… Мне лишь казалось… Меня убеждали, что я…Ийя опять закрыла рукой его рот:— Не надо, не надо ни в чем меня убеждать. Я знаю все, совершенно все. Если бы я не знала всего, то разве бы я появилась здесь?!— А кто рассказал тебе обо мне?— Милый мой, у тебя на свете столько тайных друзей, что ты даже не можешь себе представить…Ийя снова ушла от прямого ответа, глядя в беспокойную синеву его глаз, бездонных как небо. В них счастье и страдание. Веселье и отчаяние.Такими раньше никогда не были его глаза.— И если я увижу, поверю, — снова стала говорить она, — что ты любишь меня… то разве мой сын не станет твоим сыном, Алёша?— Нужно завтра же отправиться в Челябинск и привезти его… Я полюблю его… Я уже люблю и называю его своим сыном. И он никогда не будет знать, что у него был другой отец… И я… И я позабуду об этом.Ийя отвернулась и заплакала.— О чем ты, родная моя…— От счастья… Я верю, что ты будешь любить его. Но я мать. Я не могу, я не имею права быть торопливой… Нет, нет, не торопи меня. Пусть пройдёт хотя бы месяц. Поедем навстречу весне. В Сочи, в Гагру… У меня длинный-предлинный отпуск…Ийя снова оказалась в объятиях Алёши и снова принялась уговаривать его, теперь уже шепча ему на ухо о том, что сулит ему черноморская весна, которая может начаться для него через два дня.В шёпоте Ийи слышалось столько заманчивых радостей. В нем цвели мимозы по склонам южных гор, море плескалось у их ног, весенний ветерок напевал голосом Ийи песенку о первой и единственной любви Алексея, любви потерянной и найденной им, такой огромной любви.— Весна там, где ты, моя И. Где ты!Он поднял её на руках. И в доме зацвели мимозы. Ласково дохнуло море. Стены раздвинулись. Поднялся потолок. По нему плыли облака и тянулись стаи возвращающихся птиц… 13 Солнце припекало снег, а властная уральская зима тут же замораживала посмевшие таять белые равнины.Зайцы, почуяв весну, забегали по солнечным угорам в торопливой заботе о потомстве. Серёжа, снова уйдя в охоту, не пропускал свободного часа. Пригодился теперь дедушкин-бабушкин подарок — широкие лыжи, подбитые оленьим мехом. Шагается как в волшебных сапогах, и не страшны никакие сугробы.Чудесно раннее, едва заметное пробуждение весны. Зимующие здесь птицы и те оживились, чуя близкую передвижку к северным гнездовьям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22