Без моей поддержки и напоминаний он не закончит эту книгу и к следующему сезону.
— Да-да, конечно, — с легкой улыбкой кивнула моя прелестная подруга, — я все понимаю.
— Тетя Эвелина! — неожиданно встрял Рамсес. — Тетя Эвелина, мне крайне важно получить информацию по одному интересующему меня вопросу. Надеюсь, вы не сочтете мое вторжение в вашу беседу...
— Рамсес! Я категорически запретила тебе обсуждать эту тему.
— Да, мама. Но...
— Ты понял?
— Да, мама. Только...
— Ни под каким видом.
— Ну что ты, Амелия! — укоризненно шепнула Эвелина. — Пусть мальчик спросит. Разве он может обидеть?
Отреагировать на это наивное замечание я не успела. Почувствовав поддержку, Рамсес моментально воспользовался выпавшим шансом.
— А дядя Джеймс живет у дяди Уолтера и тети Эвелины! — выпалил он.
— Рамсес, я тебе уже тысячу раз говорила... сколько можно повторять... Что-о-о?!
— Роза сказала, что он приехал с лакеем и с чемоданами и... остался. Я решил, мама, что тебе следует это знать. Обратив внимание на не слишком сердечный прием, который вы с папой...
— Ясно. Не стоит углубляться в детали, Рамсес. Я благодарна тебе за информацию и возможность обсудить ее без папы. Боюсь, эта новость радости ему не принесет.
— Прости, Амелия! — ломая руки, простонала Эвелина. — Я не виновата...
— Да как я могу винить тебя, дорогая?! И за что? За доброе сердце? Беспардонность — отличительная черта моего братца. Уверена, он и не подумал спросить позволения. Свалился как снег на голову, полагаясь на «кровные узы», такие же, кстати сказать, сомнительные, как и его братские чувства ко мне. Угадала? — Эвелина молча уронила голову. Роза, скорбно поджав губы, закивала как марионетка. — Вопрос в другом... Что у Джеймса на уме? Просто так он не приехал бы. Эмерсон прав — братцу определенно что-то от меня нужно.
— Не будь такой циничной, Амелия, — покачала головой Эвелина. — Мистер Пибоди открыл мне сердце. Он искренне сожалеет об отчуждении между вашими семьями и сгорает от желания возродить былую теплоту...
— Возродить?! Ха и еще раз ха! Да между мной и Джеймсом отродясь не было никакой теплоты. А уж между ним и Эмерсоном... Смех, да и только. Ладно, Джеймса я сама выпровожу, если только Эмерсон от него еще не избавился.
Эмерсон, как выяснилось, понятия не имел ни о планах, ни даже о вторжении Джеймса в гостеприимный дом Уолтера и Эвелины. Сомневаюсь, чтобы во время поездки профессор закрыл рот хоть на секунду и позволил вставить спутникам хоть одно слово. При виде выползающего из кеба Джеймса (пыхтел и кряхтел он при этом так, что и не описать) я, признаться, вздохнула с облегчением. Какой-никакой, а брат все-таки. Эмерсон запросто мог вышвырнуть его по дороге на мостовую, а расхлебывать-то потом мне!
Легко спрыгнув вслед за Джеймсом со ступеньки кеба, Эмерсон схватил пухлую руку братца, стиснул как следует, отпустил побелевшие толстые пальцы — и решил, что с родственничком покончено.
— Вперед! — Эмерсон подхватил нас с Эвелиной под руки и зашагал по дорожке к парадному входу.
Но прежде чем он втащил нас в дом, нечто весьма и весьма любопытное отвлекло меня от мыслей о кознях братца-ловкача.
Дождь к этому времени усилился, разогнав народ по домам, так что не заметить единственную открытую всем стихиям голову было трудно; тем более что голова эта на фоне серой пелены сияла всеми огненными оттенками. Владелец буйной ирландской шевелюры занял выжидательную позицию через дорогу от дома, у ограды парка. Поймав мой взгляд, он поднялся на мыски и принялся жестикулировать, точно обезумевший глухонемой. Вскинул руку, продемонстрировав четыре пальца, затем поднес к губам воображаемую чашку, ткнул пальцем в меня, влево, в небеса и снова влево. Проделав все эти манипуляции, рыжеволосая бестия пришлепнула кепку на макушку и была такова.
Джеймс от ленча отказался. Поразительная тактичность, которой я никак не ожидала от своего нахального братца! После семейной трапезы Эмерсон и Уолтер продолжили дискуссию на египетскую тему в библиотеке. Эвелину я уговорила прилечь (подозрения моего наблюдательного супруга насчет прибавления в этом чадолюбивом семействе подруга подтвердила, заливаясь горделивым румянцем). Без умолку болтающий Рамсес остался на попечении Розы.
Самое время обдумать странное, мягко говоря, поведение мистера Кевина О'Коннелла.
Почему, спрашивается, настырный репортер просто не оставил записку, вместо того чтобы гоняться за нами от порта до дома, а потом изображать из себя полоумного мима? Опасался реакции Эмерсона? Очень может быть... Признаться, впутывать своего благоверного в эту историю мне тоже не улыбалось... а вот перекинуться парой слов с мистером Ирландским Всезнайкой не мешало бы.
Пантомима в оригинальном исполнении Кевина могла означать только одно — приглашение на чай в четыре часа. Времени до четырех оставалось не так уж и много, а меня еще ждала целая кипа непрочитанной прессы.
Спустя полтора часа я расправилась с газетами, а заодно и с остатками дружеского снисхождения к репортерским выходкам мистера О'Коннелла. Нет, каков наглец! Мало ему было заявления о нашем страстном желании взяться «за дело мумии-убийцы», так на прошлой неделе он окончательно распоясался.
Подумать только, «мумия-убийца»! Курам на смех. Кевин О'Коннелл в своем репертуаре. Да никто и не вспомнил бы о смерти подвыпившего ночного сторожа и уж тем более не связал гибель графа Ливерпуля с мумией, если бы репортеры не продолжали раздувать сенсацию всеми мыслимыми, а по большей части немыслимыми способами! Справедливости ради добавлю, что и публика внесла в это «дело» немалый вклад. Особенно постарался так называемый жрец в изъеденном молью леопардовом одеянии. Загадочная личность, то и дело возникая в египетском зале музея, падала ниц перед древним саркофагом и диким воем наводила ужас на остальных посетителей — не иначе как в попытке умилостивить злобную мумию.
Острие своего журналистского пера предатель О'Коннелл направил на нас с Эмерсоном. О чем только не вспомнил въедливый писака! Не жалея красок, живописал наши прошлые подвиги, а уж портрет Эмерсона нарисовал такой, что мой ненаглядный, попадись ему на глаза эта статья, не остановился бы и перед смертоубийством. На страницах газет вновь всплыла прошлогодняя стычка профессора с достопочтенным хранителем. Подумаешь, было бы о чем говорить! Эмерсон помахал кулаком перед физиономией Баджа, только и всего! Бадж, между прочим, еще легко отделался. Его возмутительная статья в «Таймс» с критикой в адрес Эмерсона пестрела выражениями, которые джентльмен не вправе себе позволить.
Наш бедный мальчик и тот оказался втянутым в гнусные журналистские игры. Для достижения своих целей мистер О'Коннелл не погнушался использовать даже ребенка. Трудно представить себе что-либо более возмутительное, чем строки, посвященные Рамсесу. К чему, спрашивается, было описывать выходки «юного дарования» в Египте? Зачем делиться с читателями прозвищами вроде «демон в детском обличье», которые наше чадо заработало у малообразованных и суеверных египтян? И наконец, совсем уж безобразным выглядело заявление ирландца о нерадивых родителях, подвергающих «неокрепший организм» ребенка опасностям нездорового климата Египта и антисанитарии археологических лагерей. Египет в сравнении с Лондоном — самый настоящий курорт; что же касается родительской «нерадивости», то, уверяю вас, лишь благодаря моим нечеловеческим усилиям Рамсес не погиб от змеиного яда, не был похоронен заживо в песках и не попался в лапы Гения Преступлений.
Теперь вы понимаете, читатель, в каком расположении духа я собиралась на встречу с вероломным ирландцем. Сказать, что в душе моей клокотало негодование, — значит ничего не сказать. Я была готова придушить негодника... или хотя бы взгреть его как следует зонтиком!
Мысль о зонте пришлась очень кстати. Без этого незаменимого орудия — или оружия, если припечет, — я никуда не выхожу ни на Востоке, ни в Британии. Лондон — город, конечно, цивилизованный, но чем черт не шутит... На его улицах можно столкнуться с опасностью не меньшей, чем в пустынях Египта. В последнюю минуту я достала из комода еще один излюбленный предмет своего туалета. Эмерсон не устает глумиться над моим поясом, несмотря на то, что притороченные к нему приспособления зачастую спасали не только меня, но и самого мистера Скептика. Спички в непромокаемом коробке, фляжка питьевой воды, блокнот с карандашом, ножницы, нож — вот лишь немногое из того, что составляет мой поясной арсенал, который может понадобиться в любую минуту и в любом государстве.
Из особняка мне удалось выскользнуть не замеченной ни одним из домочадцев, кроме дворецкого.
Гаргори был новеньким в штате прислуги, его наняли уже после нашего отъезда на раскопки. Среднего роста, щупленький, светловолосый юноша с бесхитростным лицом никак не вписывался в классический образ невозмутимого британского дворецкого. На пояс с позвякивающими причиндалами он уставился во все глаза, словно в жизни не видал ничего подобного. (Так оно, собственно, и было на самом деле.)
Сент-Джеймский парк разбит неподалеку от всегда людных Пэлл-Мэлл и Риджент-стрит, но в тот сумрачный весенний день он казался пустынным, как леса в окрестностях города. Плотный туман, приглушая цоканье копыт и стук колес по булыжной мостовой, призрачной пеленой накрыл знаменитый пруд в центре парка.
Следуя бессловесным указаниям мистера О'Коннелла, я свернула на Йорк-стрит, а затем в первый же переулок налево. Оставалось только надеяться, что идиотская пантомима ирландца действительно означала дорогу к месту встречи. Черт его знает, какое заведение имел в виду Кевин — ресторан ли, кафе или просто чайную?
Четверть часа энергичной ходьбы — и я очутилась в квартале, не знавшем роскоши Сент-Джеймса. Обшарпанные, жмущиеся друг к другу дома неодобрительно таращили черные глазницы окон на прохожих, чьи сумрачные лица, казалось, навечно застыли в угрюмых гримасах. Зонтиков в поле зрения не было; подняв свое орудие повыше, я упорно высматривала знакомую веснушчатую физиономию.
Физиономию еще невозможно было разглядеть, но рыжую шевелюру я заметила издалека. О'Коннелл загородил вход в полуподвальное помещение с облезлой вывеской. Пивная «Зеленый карлик» — только подумайте! «Зеленый карлик»! Вы такое когда-нибудь видели? При виде меня ирландец стащил с рыжих лохм кепку и принялся махать, ухмыляясь во весь рот.
Я сложила зонтик и остановилась рядом с О'Коннеллом под ржавым навесом.
— Ах, что за картинка! Отрада для глаз, и точка! Солнечный лучик средь ненастья! — зачирикал репортер, косясь на мой зонтик. — Признавайтесь, миссис Эмерсон, не отыскал ли профессор живой источник для вас, а? Ей-богу, вы хорошеете и расцветаете с каждым сезоном в Егип...
— Хватить молоть чепуху! — оборвала я эту страстную речь, недвусмысленно взмахнув зонтом. — Проживу без ваших лицемерных комплиментов, мистер Пустомеля. Имейте в виду, вы меня всерьез допекли.
— Лицемерных?! Боже упаси, мэм! Я же от всего сердца... Гм... Умоляю, используйте свое чудовище по назначению, чтобы мы не промокли, подыскивая приличное местечко, где можно поговорить!
— А здесь чем плохо? — Я кивнула на вход в подвальчик.
О'Коннелл выпучил глаза:
— Здесь?! Моя дорогая миссис Амелия, это заведение...
— ...для того и предназначено. Эмерсон, сколько я его ни уговаривала, так ни разу и не согласился показать мне какой-нибудь из местных пабов. Ну же, мистер О'Коннелл, вперед! Времени у меня в обрез, а сказать есть что!
— Угу, угу, — пробурчал О'Коннелл. — Шутки в сторону, и точка. Верно, миссис Эмерсон? — Он обреченно пожал плечами и вслед за мной переступил порог.
Преодолев три ведущие вниз щербатые ступеньки, мы оказались в тесном зале, где наше появление почему-то вызвало переполох. С чего бы это, спрашивается? Дамы в пивной не видели, что ли? Если уж на то пошло, за стойкой как раз стояла... с позволения сказать, дама. Упитанная девица довольно приятной наружности, которую портил лишь нарисованный на щеках ядовито-малиновый румянец.
Я двинулась к свободному столику, на ходу подозвав официантку. Бедняжка, по-видимому, была слегка не в себе. На мою просьбу принести чашку чая она ответила младенчески-бессмысленным взглядом.
— Видите ли, мэм... — промямлил О'Коннелл. — Боюсь...
— Ах да! В подобных заведениях подают исключительно спиртные напитки, так ведь? Что ж, отлично. Будьте любезны, виски с содовой, милочка.
— Два, — приказал О'Коннелл.
— И вот еще что, милочка, — по-матерински тепло добавила я. — Не сочтите за труд протереть стол. Он у вас грязноват. — У официантки отпала челюсть. Пришлось легонько подтолкнуть девицу кончиком зонта. — Принимайтесь за дело. Время не ждет.
Когда зонтик оказался под стулом, О'Коннелл наконец вздохнул свободнее и подался ко мне, водрузив локти на стол:
— Вы задержались, миссис Эмерсон. Не сразу нашли дорогу? Были проблемы?
— Никаких проблем, успокойтесь, хотя ваши указания точностью не отличались. Впрочем, будь они даже копией путеводителя по Лондону, я не стала бы утруждать себя этой прогулкой, если бы не желание взглянуть вам в глаза, мистер О'Коннелл. Я пришла сюда с единственной целью — услышать ваши извинения за все, что вы понаписали о нас в своей мерзкой газете.
— Помилуйте! — притворно ужаснулся рыжий пройдоха. — «Дейли йелл» всегда отзывается о вас и профессоре с величайшей почтительностью!
— Вы назвали меня никуда не годной матерью.
— Упаси боже! Вы ко мне несправедливы! «Миссис Эмерсон, — процитировал он, — ревностно относится к материнским обязанностям...»
— "...и тем более поразительно, что она не в силах оградить ребенка от участия в опаснейших похождениях". Ну? Возражения есть? — Мой взгляд, надеюсь, был достаточно суров. Взгляд мистера О'Коннелла сиял голубизной и чистотой ирландских озер. — Ладно... — смягчилась я. — Допустим, вы не так уж и погрешили против истины. Но какого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43