Эмерсон, истинный потомок славных рыцарей короля Артура, немедленно бросился на помощь и вызволил меня в самое время — до того, как произошло... гм... скажем, хоть что-нибудь выходящее за рамки приличий.
Проблемы начались позже. Я из кожи вон лезла, вновь и вновь убеждая Эмерсона, что мои чувства к нему не изменились. В красках расписывала, как греет мне душу воспоминание о том дивном моменте, когда он ворвался в пещеру, потрясая ятаганами (любимый вооружился основательно — прихватил по кривому ножу в каждую руку). Все впустую. Разумеется, Эмерсон верил в мою искренность... но червячок сомнения продолжал свое гибельное дело. Только легкомысленная супруга отмахнулась бы от этого вредителя, который способен сгубить божественный цветок любви.
Однако сантименты в сторону. Скажу честно — чтобы избавиться от этой напасти, я сделала все, что только было в моих силах. Не жалела ни слов, ни очень конкретных действий, лишь бы убедить Эмерсона в своей вечной и неизменной преданности. И что же? Слова любимый оценил, действия — тем более... а гнусные подозрения ни в какую не желали сдаваться! Я уж начала терять терпение. Как долго, скажите на милость, мог продолжаться этот кошмар? И главное — надолго ли еще меня хватит? Пусть красноречие не слишком утомительно, но мои очень конкретные действия уже начинали сказываться на нас обоих. Да так основательно, что даже Рамсес, подметив черноту вокруг глаз Эмерсона, заинтересовался причиной папочкиной бессонницы.
Но подобным житейским мелочам не сбить с пути Амелию Пибоди. По зову долга и любви я упорно шла к цели, пока благоверный, окончательно выбившись из сил, не заявил, что мои методы сработали, убеждение подействовало и он верит мне безоговорочно. Кстати пришлась и находка каменной плиты с выбитым на ней именем хозяина Ломаной пирамиды. Это открытие до некоторой степени оправдало профессора в собственных глазах, поставив в конце экспедиции не жалкое многоточие, а триумфальный восклицательный знак. Увы, увы... Эмерсон мог обманывать коллег-археологов и любопытствующую публику, но я-то знала, что его неукротимое честолюбие задето и он по-прежнему изнывает от беспросветной тоски. Не стыжусь признаться в минутной слабости — я не сдержала вздоха облегчения, когда все вещи были собраны и мы распрощались (очень тепло, но, надеюсь, не навечно) с песчаными холмами Дахшура.
Любая женщина поймет мою радость при виде номера в одной из шикарнейших гостиниц Каира, «Шепард-отеле», где меня ждала настоящая ванна — с горячей водой, душистым мылом и громадными пушистыми полотенцами; где не было недостатка в услугах цирюльников и прачек; где свежие газеты появлялись на подносе вместе с чаем... Да что там говорить. За время экспедиции я успела отвыкнуть не только от всех благ цивилизации, но и от приличного общества.
Через полторы недели из Порт-Саида отходил почтовый паром, на котором мы заказали места. Разумеется, пароходом до Марселя вышло бы быстрее, зато оттуда до Лондона через Париж и Булонь — путь просто немыслимый, особенно для пассажиров с тяжелой кладью. Путешествие нас ожидало хоть и комфортабельное, но довольно долгое, а потому я и настояла на нескольких днях блаженного ничегонеделания. Вряд ли найдется женщина, способная сравниться со мной в таланте устраивать сносный быт в палатке, полуразрушенной гробнице или древнем монастыре, где из жильцов остались одни привидения, но даже я не стану отказываться от удобств, если уж они под рукой. Эмерсон из другого теста. Палатка для него — что дом родной. Без горячей воды он спокойно обходится, а приличное общество так и вовсе презирает. Мою настоятельную просьбу отдохнуть в Каире он встретил в штыки, но под натиском разумных доводов, стиснув зубы, все же смирился.
В «Шепард-отеле» я немедленно плюхнулась в ванну и уж наплескалась вволю, наслаждаясь редкой передышкой от материнских забот. Рамсес исчез в неизвестном направлении под недремлющим оком Абдуллы, добродушного гиганта и неизменного помощника Эмерсона в египетских экспедициях. Королева кошачьего племени Бастет, не любительница долгих разлук с нашим сыном, на этот раз наотрез отказалась сопровождать искателей приключений, подтвердив тем самым сомнительность их экскурсии. Ну да ладно. На Абдуллу можно положиться. Уверена, в обещанное время юный экспериментатор возникнет на пороге по уши в грязи и по горло напичканный всякой несъедобной дрянью, от которой стошнило бы кого угодно, только не Рамсеса с его железным желудком. С сынулей позже разберемся. Пока же его отсутствие могло только радовать.
Бастет, устроившись на краю ванны, сверлила меня немигающим желтым взором. Обычай людей погружаться в воду, чтобы навести на себя чистоту, кажется ей совершенно диким.
Дахшур не так уж далеко от Каира, но раскопки на несколько недель оторвали нас от столицы. За это время в номере скопилась порядочная стопка нечитаной корреспонденции, за которую первым делом и ухватился Эмерсон. Чтобы не терять времени даром, я оставила дверь в ванную открытой.
— Читай вслух, дорогой!
Приятно было получить весточку от Уолтера, младшего брата Эмерсона, и его жены Эвелины, моей ближайшей и любимой подруги.
— У них все в порядке, — подал голос Эмерсон. — У наших многочисленных племянников тоже. Поздравляют нас с окончанием сезона и ждут не дождутся встречи.
Проглядев остальные письма, Эмерсон счел их недостойными моего внимания, отбросил в сторону и взялся за газеты двух-трехнедельной давности. Я же мокла в благоухающей ванне и втихаря посмеивалась над оригинальным выбором моего благоверного. Статья об успехах британских войск в Судане... положим, это имело интерес, учитывая близость Судана к нашему обожаемому Египту. Но зачем мне, скажите на милость, реклама «деймлера», современного экипажа с его немыслимым двигателем внутреннего сгорания?! Впрочем, я не стала возражать даже против подробного описания устройства ультрамодного ватерклозета. Сочный баритон Эмерсона убаюкивал, а язвительные комментарии насчет «нынешних удобств, от которых одно неудобство», придавали новостям особую пикантность. Из блаженной дремы меня внезапно вырвал львиный рык. Сразу оговорюсь — знаковый рык, поскольку издал его, само собой, мой ненаглядный.
— Что за несусветная чушь!!!
Все ясно. С «Таймс» покончено, и наступила очередь печати иного сорта, — скорее всего, скандальной лондонской «Дейли йелл», чьи «достоверные сведения» чаще всего вызывают именно такую реакцию Эмерсона.
— О чем ты, дорогой?
За яростным шелестом страниц последовал очередной вопль. Как видите, я оказалась права.
— Опять этот твой дружок О'Коннелл, чтоб ему!...
Дружок?! Гм-м... Сильно сказано, но возражений Эмерсон все равно не принял бы. В последние годы жизнь не часто сталкивала нас с мистером О'Коннеллом, но было время, когда мы бок о бок работали над загадочной смертью лорда Баскервиля и я, признаться, даже привязалась к веснушчатому пройдохе-ирландцу с огненной шевелюрой. Репортер он, конечно, настырный, чтобы не сказать нахальный, однако в тяжелую минуту сумел доказать свою верность истинным друзьям. Да и «неистового профессора», как окрестили журналисты Эмерсона, выносил со стоическим терпением. Достаточно вспомнить безобразную выходку Эмерсона в «Шепард-отеле», когда он спустил ирландца с лестницы (в прямом смысле, заметьте)! О'Коннелл и не пикнул. Отряхнул штаны — и вперед, в погоню за сенсацией!
— Не тяни, Эмерсон. Чем тебе на этот раз не угодил мистер О'Коннелл?
— Мошенник взялся за старое, Пибоди. Снова заколдованные мумии, будь они прокляты! Снова проклятия фараонов, будь они прок... неладны!
— В самом деле? — Вскинув голову, я ненароком обдала пеной лапы Бастет. Потомок египетской богини зашипел, выгнул спину и воинственно сузил янтарные глаза. — Извиняюсь.
— За что, собственно? — рявкнул Эмерсон.
— Это я не тебе, а Бастет. Ну же, Эмерсон, читай!
— Незачем.
— Прошу прощения?...
— Нет, это я прошу прощения, Амелия. — От ледяной учтивости мужниного тона я едва не превратилась в айсберг. — Нижайше прошу прощения, но читать статью вслух не буду. Скорее уничтожу... Точно! Уничтожу к чертям и эту газету, и все остальные, где есть хоть намек на идиотскую историю О'Коннелла. Уж и не знаю почему, но подобного рода бессмыслицы даже на такую разумную женщину действуют...
— Разумную? Я не ослышалась, Эмерсон?! Ты действительно сказал — разумную?
Ответ — если, конечно, Эмерсон вообще соизволил ответить — заглушили не слишком приятные для моего слуха звуки: любимый превращал экземпляры «Дейли йелл» в содержимое мусорной корзины. Пришлось дождаться, когда минует первый шквальный порыв торнадо.
— Успокойся, Эмерсон. Сам посуди — не можешь же ты уничтожить все до единой газеты в Каире! Да и мое любопытство, если уж на то пошло, ты этим только разжигаешь.
«Неистовый профессор» по обыкновению принялся бурчать себе под нос. Навострив уши, я уловила что-то вроде «гиблое дело»... «упряма как черт»... «так и знал, так и знал»... «столько лет»... Пусть себе бурчит на здоровье. Годы замужества многому меня научили, в том числе и тому, что пять минут молчания гораздо эффективнее многочасовых препирательств. Признав силу моих безмолвных аргументов, Эмерсон подал голос. Сарказма в нем было, нужно сказать, хоть отбавляй.
— Яркий пример древнего проклятия. Царская мумия вновь наносит удар: весьма знатная дама, чье имя у всех на слуху, в прошлый вторник растянула ногу, поскользнувшись на огрызке яблока...
— Ладно, ладно, Эмерсон, — со смешком оборвала я любимого. — Очень забавно. Считай, что я хохочу во все горло, и переходи к статье О'Коннелла.
— Боюсь, Амелия, мне таланта не хватит подражать литературному стилю твоего гениального приятеля. Я читаю оригинал.
Сарказма в голосе поубавилось, но теплоты больше не стало. Да и обращение... Настроенный благодушно, Эмерсон зовет меня Пибоди. Так повелось с первых дней наших бурных отношений в гробнице времен Среднего царства. Если я вдруг стала для него Амелией — значит, дело плохо. Само собой, мне подобное ребячество не к лицу. Никогда у меня не повернется язык произнести то жуткое имечко, которым его родители наградили своего первенца. Рэдклифф?! Фи! Как был мой ненаглядный для меня Эмерсоном, так Эмерсоном и останется.
Как бы там ни было, но историю, вызвавшую профессорский гнев, я все-таки услышала. Зловредная мумия, оказывается, обитала вовсе не в родном Египте, а в стенах прославленного Британского музея. Поврежденная лодыжка неведомой леди пусть останется на совести мистера О'Коннелла — иначе как плодом буйной ирландской фантазии это растяжение не назовешь. Однако суть происшествия не стала от этого менее печальной. Я бы даже сказала, роковой.
Как-то утром, заняв свой пост в египетском зале, охранник музея обнаружил перед одним из экспонатов бездыханное тело ночного сторожа Альберта Гора. Вне всяких сомнений, беднягу хватил удар; трагедия, конечно, но ничего из ряда вон. Случись этот прискорбный эпизод под витриной со средневековым манускриптом или, скажем, неподалеку от какой-нибудь расписной глиняной вазы, и кончина сторожа осталась бы почти незамеченной. Разве что родные всплакнули бы, да друзья вздохнули с сожалением: редеют, мол, понемногу наши ряды... К несчастью, экспонат, рядом с которым дама в белом взмахнула своей гибельной косой, оказался футляром для мумии, причем с самой настоящей мумией внутри! Какой простор для фантазии! Мистеру О'Коннеллу было где развернуться, что он и сделал во всю свою безудержную ирландскую прыть. Да ему, если уж на то пошло, и карты в руки. В конце концов, после «дела Баскервиля» Кевин О'Коннелл может с полным правом называться экспертом по древним египетским проклятиям.
«АПОПЛЕКСИЧЕСКИЙ УДАР?! — гласил заголовок к первой статье. — НО ПОЧЕМУ???»
— Потому! — откомментировал Эмерсон. — Доживешь до седьмого десятка, как этот бедолага, — узнаешь.
«УЖАС НА ЛИЦЕ СТОРОЖА!!! — заходился в истерике Кевин. — ЧТО ВЫЗВАЛО СМЕРТЕЛЬНЫЙ СТРАХ?!!»
— Шальное воображение мистера О'Коннелла, — ответствовал профессор.
«СПОСОБЕН ЛИ СТРАХ УБИТЬ ЧЕЛОВЕКА?!!» — вопрошал Кевин.
— Белиберда, — поставил точку Эмерсон.
Злополучную мумию передал в дар Британскому музею некий щедрый любитель истории, пожелавший остаться неизвестным. Кевин, понятное дело, из кожи вон лез, чтобы вычислить анонимного благодетеля, и добился-таки своего. Открытие дотошного ирландца распалило интерес публики к этому, в общем-то, заурядному происшествию. И неудивительно. Ничто не вызывает такой повальный восторг британцев, как намек на участие членов королевской семьи в каком-нибудь скандальчике.
Я лично предпочитаю обходиться без громких имен даже на этих неофициальных страницах. Вдруг моими записками заинтересуются археологи, и что тогда? В придачу к научным фактам потомки получат ворох сплетен об оплоте британской монархии. Нет уж. Достаточно будет сказать, что наш аноним (назовем его граф Ливерпуль) приходился кровной родней весьма и весьма знатной Леди. Цитируя Эмерсона, добавлю, что бессчетное количество прямых и побочных потомков этой дамы скитаются по свету, то и дело попадая в неприятные истории.
Если Ливерпуль надеялся избавиться от пагубного влияния египетского сувенира, то со своим щедрым даром музею он слегка запоздал. Не прошло и двух недель, как графа на охоте настигла смерть от шальной пули.
— Поделом негодяю, — заметил Эмерсон, всегда разделявший мою неприязнь к кровавым забавам аристократии. — А мумия-то очень даже неглупа. Знает, куда прицелиться. Графову отпрыску, между прочим, тоже не удалось сбежать от проклятия. Юный дегенерат, говорят, гниет заживо. Великолепно! Лучше наказания не придумаешь. Молодчина мумия!
— Заживо?... Ты о чем, Эмерсон?
— Приличные дамы подобных вопросов не задают, Пибоди. — Его баритон перекрыл хруст газетных страниц.
— Ах во-он оно что! А ты откуда узнал? Уверена, даже «Дейли йелл», самая бульварная из всех бульварных газет, не рискнула бы шокировать читателей названием такой болезни!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43