..
Покойник всегда покойник. Но этот и вправду был жив. Ибо те, кто шел мимо гроба, верили в это. Человек жив верою, которую дает Господь. Эти жили верою в то, что покойника нет и никогда не было, что в любое мгновение этот лысенький, с бородкой, мягким лицом и чуть расплюснутым носом поднимется и выбросит руку с распяленной ладонью.
...Когда оказался под Божьим небом, молясь и благодаря, что Ад пока не сжег, увидел вокруг светлые, озаренные лица, лики даже и вдруг отчетливо-отчетливо понял: этим хоть что объясняй, хоть в чем убеждай. Их путеводная звезда - навеки в этом стеклянном гробу. Навеки...
...Летит поезд, и стучат колеса, завихряются пыль и песок за окном, и дым паровоза черными кольцами - все, что осталось от прошлого, которого больше нет. "К моей руке, с которой снят запрет, К моей руке, которой больше - нет!" И еще: "Нас родина не позовет". Нас - белых, избитых, изгнанных правды ради. И потому - "Пора гасить фонарь..." Как грустно, как безысходно. Неужели же никто и никогда не скажет о ней1: Поэт! Хоть на краю земли? За то, что произнесла: "Белая гвардия, путь твой - высок!" И: "Царь опять на престол взойдет!"
Званцев вслушивался в ритмичный перестук. Странные мысли, печальные мысли. Цветаева е щ е в Европе и жива; и муж ее, Сергей Ефрон, разоблаченный агент ГПУ, еще жив. Но утрата смысла, увы, о ч е в и д н а. Умрут все.
Смысл... А есть ли он в безудержном стремлении в городок на холме близ Казани, в котором больница за колючей проволокой, с часовыми на вышках. Особо опасные для советвласти психи и среди них - Анастасия Николаевна Романова. Боже, Боже, ведь просветил еси, и озарилась душа: мертвы Романовы. Мертвы все. Кто имел по закону о престолонаследии право на Российский престол, - мертв. Зачем же искать вчерашний день и в скорбном доме лицезреть несчастную, вообразившую себя великой княжной? Долг повелевает? Ложно понятый долг ведет в ад..."
Путано стал писать Званцев, суетно и загадочно. И в моей душе - тоже мутно и суетно, царапает и мучает все та же мыслишка: Кузовлева и Федорчук - не случайность. Это связано... С кем, с чем... Я боюсь подумать, еще больше - произнести. В шесть утра (смотрел на часы и удивился казалось, еще полночь) поднялся с постели, оделся и тихо-тихо, чтобы - не дай бог - услыхали мать и отчим - выбрался в коридор.
На улице уже морозило вовсю, прохожие - редкие в этот час - шли в надвинутых кепках, с поднятыми воротниками, съежившись, я вдруг подумал, что все они совсем не из песни: "Здравствуй, страна героев!". Зябко, познабливает, но вряд ли от холода. Я ведь иду на Конногвардейский, к Серафиме, которая - по моему глубокому убеждению - и положила в чай милой Зое и не менее милому Геннадию нечто такое, что и привело... При-ве-ло! Это для дяденьки из милиции тайна: "Был у женщины". Мне ведь понятно - у какой. Или: "Кони". Да эти кони у входа в манеж! Рядом с бульваром! А "листья"? Проще пареной репы: листья на деревьях бульвара! И - главное: "пил чай". Да он все, абсолютно все рассказал! И слепому понятно...
Вот он, бульвар. И вот дом Серафимы Петровны. Я вижу окно, сквозь которое узрел шпионящую парочку. Сейчас мы встретимся, я задам вопросы и посмотрим, что станет лепетать Серафима. Что же касается ангелочка Танечки... На одну ногу наступлю, за другую - потяну. Эти удивительные мысли летят в моей возбужденной голове, словно вороны, вспугнутые автобусом. Сейчас, сейчас...
Дверь. Именно та, другой здесь нет. Звоню, дребезжит колокольчик. Звоню еще и еще. Нет ответа. Может быть - Серафима спит? И я что было сил колочу в дверь ногами.
Открывается дверь напротив. Аккуратненький старикашечка в явно женском халате подслеповато щурится:
- Бог с вами, юноша, вы двери сломаете! Между тем...
- Мне нужна Серафима Петровна! - заявляю прокурорским голосом. - И незамедлительно!
- Серафима... Как вы сказали? - В его глазах расплывается недоумение. - Не имею чести... Еще полгода назад в этой квартире жила семья Барбарискиных. Четыре человека. Дед и бабка - мои ровесники - уже на Смоленском. А их дети - брат с сестрой, Боря и Зина, они помоложе, им лет по шестьдесят - они сразу же уехали куда-то в Орск. Квартира эта пуста и ждет новых владельцев. Иногда приходят с ордерами, но там, знаете ли, на первом этаже слесарка, грохот весь день и никто поэтому не берет.
- Но... Серафима Петровна... - лепечу я потерянно. Вот это номер. Вот это да-а... - Мне нужна...
- Какой глупый молодой человек пошел после февраля 17-го года! взрывается он. - Будьте здоровы, молодой человек!
"Так... - бормочу себе под нос. - Так... Они каким-то образом проникли в квартиру. Обосновались. Кузовлева и Гена этот... Федорчук чертов! угрожали их благополучию. Они использовали меня, чтобы уничтожить своих врагов. Я стал участником белогвардейского заговора! Мне - конец! А что будет с отчимом? С мамой? Ну, хорошо... Я сейчас пойду в Большой дом. Я все расскажу. И что? Вскроется история с "Записками Званцева". Всплывет нянька. Это ведь ясно: торчит кончик ниточки, потяни - и размотается весь клубок. Как быть?"
Бреду по бульвару. Я советский человек? Я верю нашей партии, лично товарищу... Я верю в светлое будущее, Мировую революцию? Боже мой, как гнусно, как погано на душе, во рту такой вкус, словно весь день ел какашки из-под кур. Как-то давно, на даче, на той самой, в Мельничном, соседский мальчик подошел ко мне, жуя конфету, и сказал: "Закрой глаза, открой рот!" Я послушно исполнил и... У меня во рту оказалось то самое. Славный мальчик катался по траве, задыхаясь от смеха, а я плевался, не зная, как избавиться от проклятого вкуса.
Неужели Танечка и тетя Сима устроили мне то же самое? Выходит, правы те, кто утверждает: враг пользуется малейшим упущением, малейшей расслабленностью! Тяжкий миг. И не с кем поговорить...
Голосок сзади - такой знакомый, такой...
- Сережа...
Конечно. Кто бы еще явился столь смело, с таким наплевательским блеском в глазах?
- Я понимаю - тебе тяжело... Ты считаешь, что тебя обманули. Вот - я пришла, чтобы все тебе рассказать, - протягивает мятый тетрадный листок.
Мне хочется ударить ее, швырнуть этот листок ей в лицо. Но она еще так мала для подобных сцен. Да и я - тоже. И я читаю: "...ВД. Литейный, дом 4. От Кузовлевой Зои Павловны, проживающей... От Федорчука Геннадия Васильевича, проживающего... Вынуждены сообщить вам..." - поднимаю глаза на Таню:
- Что за бред? "Вам" - с маленькой буквы. Откуда это у тебя?
- Оттуда... - смотрит обиженно. - Не груби. Разберись спокойно. Дочитай.
И я дочитываю. Гена и Зоя сообщают в Большой дом о том, что я, Лена, Таня, Серафима Петровна и моя нянька Ульяна - "звенья одной и той же цепи белогвардейского заговора с целью васстанавливания бывшего не законного царя всея Руся Николая Романова". Ни фига себе...
"Филёры" сообщают, что нянька с контрреволюционной целью вывозила меня на станцию Белоостров, где мы искали тайник, заложенный финской разведкой, чтобы передать его содержание "связе Лены" - "Тани" и ее родственнице, тоже "связе" - Серафиме Петровне, которая на самом деле на Конногвардейском не живет, но настоящее место пока "не устоновлено". "Означинная Таня, несмотря на свой малый вид, является закаринелой белагвардейкой, что свидетильствуит (за орфографию ручаюсь!) как бы о том, что она на самом деле передала Дерябину Сергею не Ольгу Фурш (бедная писательница), а пакет с инструкциями по востанавлению бывшиго царя". Однако я дожил до черного дня...
Таня смотрит ясным взором:
- Что нам оставалось делать? Я подвела их к дому, а ты - заманил на квартиру...
- Значит, это вы... не во время чаепития... забрали?
- За день. Есть один... Неважно. Он вытащил из их карманов все, что там было, они ничего не заметили. Ты почерк узнаешь?
- Да. Кузовлевой.
- Что нам оставалось?
- Таня, господи, да ты еще девочка совсем...
- Зато ты уже не мальчик. И тебе придется выбрать... Ты считаешь, что... Серафима неправильно поступила?
- Я не бог, чтобы решать, кому орел, кому решка... Не знаю. Откуда у вас ключ?
- Старые дела. Мне вот что велели сказать: мы - не враги России. Мы не боевики. Мы группа людей, которая хочет знать правду о царской семье. И больше ничего. Но тем, кто желает нас уничтожить, - мы будем противостоять. Как тебе Званцев?
И мне делается дурно. Как ловко, как незаметно они околпачили меня. Как мило подыграли, и как здорово тренькали на струнах и струнках... И какой я лопух. Если они и в самом деле всего лишь тронутые монархисты - я все равно кретин. А если настоящие разведчики? Если правда, что ими кишит страна? Они повернули-вывернули меня подло, исподтишка, я ничегошеньки не понял, а Родину - продал?
- Не о том думаешь... - укоризненно качает головой Таня. - Ты сейчас растерян, не понимаешь, но придет время - ты нам спасибо скажешь. Да. Званцев - убийца. А те, с кем он борется? Ну, и то-то...
Мы расстаемся. Надолго ли? Метель метет в моей душе, но одно я уже знаю твердо: "сознанка" - глупость. Черт со мною. Но погибнут другие. Отчим. Мать. Анатолий. Уля. Таня. Серафима и бог весть - кто еще...
Рухнули устои. Обвалилось в мгновение все.
А может быть, я просто-напросто - трус? Боюсь? Может быть, стоит себя проверить актом гражданского мужества? Явиться сейчас к геноссе Дунину и с порога: так, мол, и так. А?
Жаль мне незадачливых "сыщиков"? Не знаю... Они, конечно, гады натуральные. Но они - глупые. И оттого несчастные. Словесная трескотня поманила их, заманила и не отпустила. Почему? Да потому, что они - ущербны, у каждого - червоточинка. Оба они советвласти на фиг не нужны. И им показалось (глупость, их бы использовали и выплюнули - азы дела), что если они "принесут пользу" - забудется их негодное происхождение, домашние обстоятельства и прочее. Подумали: преданность все спишет, все восстановит. Бедные глупцы...
Итак - я соучастник убийства. Двойного. Поздравляю вас, Сергей Алексеевич! Вы весьма достойный гражданин и к отчизне отнюдь не холодны душой. За-ме-ча-тель-но...
Не с кем поговорить... На душе - мрак. Что делать - не знаю. Мама и отчим заметили неладное, переглядываются.
- Неуд получил? - пытается шутить Трифонович. Знал бы он, о каком "неуде" идет речь.
- Сергей, у тебя явно испортился характер, - раздраженно замечает мама. - Я не перестаю удивляться!
- У меня переходный возраст, - бросаю хмуро. - Вчера я заметил, что мой интерес к девочкам стал другим.
Они снова переглядываются.
- Вообще-то хамить - не лучший способ... - пожимает плечами отчим. Если что-то серьезное...
- Еще бы - серьезное! - взрываюсь я. Э-э, будь что будет. Я должен высказатья! - Погибли Кузовлева и Федорчук. У меня с ними были тяжелые отношения, но они - мои товарищи, и я желал бы знать...
- Несчастный случай это или убийство? - мрачно вопрошает Трифонович. Если бы мы знали... Я не имею права говорить об этом, но я скажу. И знаешь - почему? Именно потому, что ты с ними не просто не дружил - вы ненавидели друг друга!
- То есть - я как бы подозреваемый?
- Не валяй дурака! Не дерзи! Серьезный случай... Если бы ты подсказал... Хоть что-нибудь? - смотрит вопросительно. - Ну, деталь, ньюанс, а? Все сгодится. Понимаешь - тупик. Ну - умерли. Ну - внезапно. Но ведь два человека сразу, в разных местах не могут умереть одновременно? При сходных симптомах? Это указывает на убийство! Прямо указывает!
- Э-э, товарищ капитан государственной безопасности. Э-э... Они ведь не просто дружили, как это называют помпивожи в школе...
- Что за жаргон, Сергей! - взвивается мама. Я раздражаю ее все больше и больше.
- Помощник пионервожатого, мамочка. Так вот: "дружить" - это, знаете ли, не такое уж и безобидное состояние полов...
- Каких... полов? - Теперь уже отчим теряет нить разговора.
- Мужского и женского. Я к тому, что Кузовлева и Федорчук... как бы это сказать для вас понятно... Любили друг друга. Ферштейн?
- Я не понимаю... - растерянно произносит мама. - Ты что, намекаешь на то... - И замолкает, словно споткнувшись. Я понимаю: о т а к о м мама не может со мною говорить.
- Именно, - киваю развязно. - Все, что следует выяснить - где они были вместе и что выпили: чай, кофе или... что-нибудь покрепче. А может быть, он ей... Или она - ему - подсыпала нечто? Или они оба - для усиления эффекта, так сказать...
- Я не могу это слушать! - Мама вылетает из комнаты, словно разгневанная учительница. Отчим не сводит внимательного взгляда с кончиков своих пальцев.
- В том-то и дело... - говорит убито-безнадежно. -В том-то и дело. Где были, с кем - это уже как бы и ясно. А вот что... пили - как ты предположил... Здесь ноль. Без палочки. Вскрытие и анализ их желудков обнаружил обычное содержимое. Никаких признаков известного науке яда! Ни малейших! - Кладет руку на мое плечо. - Это - конфиденциальная информация, Сергей. Забудь...
- Ладно, - киваю сочувственно. - Ну а причина смерти? Она-то в чем?
- Она? - выстукивает ложечкой марш на краю блюдца. - Я давеча о симптомах заговорил... Так вот: очевидцы отмечают, что и тот и другая вдруг, безо всякого к тому повода (она - в школе, на вечере, обсуждала фасон платья, он ссорился с отчимом из-за какой-то ерунды) схватились за сердце, побледнели и грохнулись. Остановка сердца - вот причина смерти. А в чем причина этой причины... - каламбурит отчим, - это предстоит выяснить.
- Если это возможно... - произношу не столько задумчиво, сколько иронично. Я-то знаю, отчего они скапутились...
- Ты прав... - разводит руками. - Наука раскрытия преступления пока еще вряд ли превосходит науку совершения. Если это, конечно, наука...
Ночью сажусь читать.
"Поезд уносил Званцева в Казань; от нее совсем недолго, и вот он, городок на взгорке с белым монастырем - психиатрической лечебницей. Славный городишко... Ни фабрик, ни заводов, тихо, благостно... В самый канун войны гостил (в последний раз) у милого дядюшки. Тот никогда книгочеем не был, оттого и книг не держал совсем. Заметив однажды, как мается племянник, спросил - отчего и, услыхав ответ, обрадовался: "Может мы тут и суконные-посконные, а вот библиотека в Свияжске - отменная, я от многих слыхал!" Запрягли лошадок, и Владимир Николаевич отправился. Какая дорога была тогда... Купол небесный, лес, река, и так радостно, спокойно на душе. Может, это в последний раз в жизни так было...
Когда поднялся в городок и нашел библиотеку - сразу забыл, зачем пришел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74