Кое-где ровная линия обороняющихся выгибалась от натиска, где-то дала трещину, и нападавшие прорывались, мгновенно увеличивая дыру. И там, где они мчались, среди защитников Царя клонились долу раненые, лежали убиенные, и ребенок с льняными волосами протягивал ручонки, пытаясь преградить врагам путь... "Занятно-то как... - неслось в мозгу. - Мальчик... Надо же..."
- А что означает... - захрипел, - мальчик? Ну... там...
- Чистоту наших намерений означает... - ответствовал Голубев насмешливо. - Вы больше молчите - дольше проживете.
Снова посадили в закрытый экипаж; глаза по-прежнему были завязаны, на этот раз марлей или бинтом - так показалось. Вскоре лошадь пошла ходче, книзу, Евдокимов догадался, что свозят к Днепру - угроза оказалась не пустой. "Вот как погибать приходится, - думал с горечью. - Кажется, одного мы поля ягоды, а вот, поди ж ты..."
- Топить станете? - спросил тоскливо. Хотя чего и спрашивать, они все сказали. Так, от безысходности и чтобы время хоть чем-нибудь занять.
- Утопим, - охотно подтвердил Голубев. - В прорубь спустим.
И сразу же ощутил Евгений Анатольевич холодное дыхание Днепра - лед еще стоял... Экипаж остановился, помогли сойти - вежливо, без хамства, и, поддерживая под руки, повели. Ноги сразу же заскользили, ботинки промокли, Евдокимов выругался.
- Теперь надолго... - произнес чей-то голос. И сразу же другой:
- Здесь.
Сняли повязку. Евгений Анатольевич стоял на льду, слева мерцал огнями Киев и чернели в светлеющем небе островерхие колокольни и купола, справа с трудом различались низенькие строения на Трухановом острове.
- Вас, значит, течением и унесет, - нехорошо улыбнулся Голубев, - подо льдом, далеко-далеко... Думаю, никогда не найдут...
- Был человек и нету! - радостно поддержал знакомый голос. - Да вы, ваше высокородие, не шибко и огорчайтесь. Что она, жизнь? Одно говно!
Стали связывать руки, потом ноги, Евгений Анатольевич хрипло и прерывисто читал "Отче наш". И вдруг увидел, как на дальнем, левом берегу три раза мигнул ярко-красный фонарь...
- Уходим, - приказал Голубев, хмуро подмигивая Евдокимову. - Мы на Труханов пойдем. Когда сольемся с берегом - линяйте. Вам повезло...
- Совсем... Можно идти? - с трудом провернул окостеневший язык. Или... вы... шутите?
- Какие шутки... Пошли, господа... - Они вытянулись в цепочку и двинулись длинной, извивающейся вереницей.
- Я же связан! - заорал Евдокимов не своим голосом. - Развяжите меня!
- А вы проявите смекалку и выдумку! - посоветовал Голубев. Его голос донесся глухо, издалека. - И не радуйтесь. Сплошные полыньи, темно, вы вряд ли доберетесь. Но это, простите, уже не наша вина...
Они исчезли. Под ногами чернела аккуратно выдолбленная дыра - ребята приготовились тщательно. Представил себе, как скользнуло тяжелое тело в глубину, мгновенно перехватило дыхание и наступило небытие... Что наша жизнь? Единым мгновением разрушается лукавое житейское торжество суеты. Прошел над человеком ветер - и нет его... Связалась цепочка: Кулябка, еврейская больница, они - Голубев и его люди. Точка отсчета - начальник Охранного. Но для чего понадобилось ему тихо и незаметно устранить сотоварища из Санкт-Петербурга? Это надобно обдумать, проверить и сделать выводы. А вообще-то... "Получается, что мне с вами не очень-то и по пути, господа? - задал себе вопрос и ответил: - Сначала - разберусь до основания. Кулябка наверняка сделает вид при встрече: "Спаслись? Очень рад, очень рад! Говорите - "союзники", Голубев? Ну-у, батенька, вам нагрело голову. Володя такой мягкий, такой добрый человек... Он неспособен. Вот если бы речь шла об извечных врагах..." Или тех, кто, по его мнению, "способствует"..." мысленно продолжил разговор и сразу почувствовал, что замерзает. За хотелось спать, это был дурной признак. Попытался освободить руки - не получилось, только мутящая разум боль в запястьях. Сразу вспомнил детство, кадетский корпус и жестокую игру: за пять минут до обеденной трубы старшие ловят и связывают - вот как теперь. Выскользнешь - твое счастье. Опоздал на обед - в лучшем случае замечание от дежурного офицера, в худшем - карцер или отмена увольнения в город. Но ведь исхитрялись... И было в этой дурацкой затее даже что-то полезное - гибкость развивалась невероятно!
Евгений Анатольевич начал протискивать зад сквозь связанные руки. Наивная, несбыточная затея... Тогда, кадетом, даже мундир - тонкий, шерстяной, способствовал скольжению. Теперешнее пальто наоборот, затрудняло - и ворсом и толщиной материи. Понял: если сил не хватит, не вывернется - гибель. И стал повторять процедуру, уже не обращая внимания на боль, сорванную кожу и черное небо над головой; вообще-то красиво было: звезды, белый лед, огоньки на берегу - они мерцали, гасли и вновь загорались, словно крохотные маяки надежды...
И вот - повезло. Стянутые руки преодолели крутизну пониже спины и коснулись ямочек под коленками - вот ведь счастье! Стоял в полусогнутом состоянии, пытаясь выпростать ноги. Но это решительно не получалось: не хватало гибкости. "Где моя юность, где моя свежесть..."- проговорил тихо, из Тургенева. По литературе в корпусе всегда была самая высокая отметка... Пришлось упасть на спину - да так неловко, что голова оказалась над полыньей, и котелок сразу же свалился в воду. Он плавал, словно жирная утка - краем глаза Евгений Анатольевич увидел и рассмеялся. Но следовало продолжить; начал извиваться, будто червяк, вылезший из земли под каплями благодатного весеннего дождя. Увы... Как ни старался - ноги не выходили из плена; от усилий голова сдвинулась к полынье и угрожающе нависла над нею. Стало страшно, каждое следующее движение приближало неминуемый конец... Но ему снова повезло: заиндевелые брюки и рукава пальто вдруг сделались скользкими, и ноги двинулись навстречу свободе. Еще усилие и еще, и вот измочаленный Евдокимов встал на четвереньки, потом, с криком боли и отчаяния - на ноги. Веревку на запястьях - разгрыз, с ног снял без особых усилий. Теперь следовало добраться до берега, не провалиться в обещанные Голубевым полыньи.
Шел медленно, проверяя каждый шаг (стоило ли теперь, после стольких страхов и усилий, легкомысленно утонуть?). И сколь ни хотелось мгновенно взлететь на высокий, будто во сне приближающийся берег - шел тихо, шажок за шажком, пробуя носком ботинка, не ледок ли тонкий над бездной, и только потом наступал твердо. Часа через полтора добрался до шоссе у Царского сада и сразу же остановил извозчика - опять повезло. Еще через сорок минут уже стучал в дверь Бейлиса.
- Ой... - только и сказал Мендель, появляясь на пороге. Вгляделся. Еврей никогда бы не сделал такого...- тронул заледеневшую одежду пальцем. Таки да... У вас есть запасная, чтобы надеть?
- Я только до утра, - торопливо вошел, невежливо отодвинул хозяина. Прими совет: тебе и твоей семье лучше тихо исчезнуть. Переехать куда-нибудь.
- Что он говорит! - закричал Бейлис. - Хорошенькое дело! Эстер, ты слыхала? А кто мне даст кусок хлеба? Кто накормит мою семью? Вы? Не смешите, Евгений Анатольевич! Кому я нужен? Вы уверены, что я кому-то нужен? Таки нет! И куда? Куда мне идти? С таким кагалом?
- Речь идет о жизни и смерти... - тихо сказал Евдокимов.
- Э-э-э... - замотал головой, - я одно знаю: прав Превечный Создатель, нет у него несправедливости! Как вы говорите? "На все воля Божия..." И мы говорим так же!
Катя Дьяконова привезла Зинаиду Петровну на Дорогожицкую.
- Вот ваша комната, - открыла двери, - очень уютно, правда?
Металлическая кровать с ажурными спинками и горой подушек, слоники на комоде, икона в красном углу, драпировки. И вправду, мило и удобно.
- Вы мне такую любезность оказываете... - улыбнулась Зинаида Петровна. - Отчего же?
- Бог с вами, - Катя пожала плечами, словно давала понять: "Какая любезность? О чем вы таком говорите? Пустяки какие..."
- Вы позвонили мне на квартиру, о которой я и сама ничего не знала до последней минуты... - спрашивала без подозрения, просто удивительно было, как Катя узнала.
- Ничего сложного, - махнула ручкой, - тот человек, что вас сюда из Петербурга вызвал, - мне знаком. Да вот фотография... - протянула с улыбкой; Зинаида взглянула и едва сдержала крик: та самая, единственная... Оставалась у Мищука с давних, безвозвратно минувших дней... Правда, переснята.
- Где... Евгений Францевич? - сердце билось сильно, прижала ладонь к груди, и голос дрогнул.
- Вы так волнуетесь... - сочувственно произнесла Катя. - Не надобно, все хорошо. Ну... Я хотела сказать, что будет хорошо. Вы ведь знаете: Мищука арестовали.
- Знаю. Где его держат?
- В замке, на Лукьяновке. Он бежал оттуда.
Показалось, что в комнате темно. И все слова исчезли. О Господи... Она повторила слова жандарма. Значит, правда? Или... сговор?
- Вы думаете - чего вас полиция взяла? - Катя поняла, о чем думает гостья. - И к жандармам отправила? В том-то и дело, что бежал... Вы не волнуйтесь, он скоро появится, а сейчас пока еще опасность очень велика, очень! - Катя сделала большие глаза. - В общем, вы будете жить у меня столько, сколько нужно будет. Ни о чем не беспокойтесь.
- Катя... Скажите внятно: почему вы мне хотите помочь?
- Толстого помните? Все честные люди должны взяться за руки и противостоять бесчестным. Так просто все...
- Что ж... Действительно просто ("Какая милая девочка")...
Вдруг стало томительно и странно. Почему? Она не понимала.
- Как мы... сделаем это? (Что "сделаем"? И что значит "это"?) - Катя села за стол и вытянула руки; сомкнутые в кулак пальцы побелели от напряжения.
- Вы волнуетесь? - дружески улыбнулась Зинаида Петровна.
- Я хочу, чтобы вы поверили мне. Не удивляйтесь. Не думайте, что я сумасшедшая... Понимаете, мы выйдем в город. Мы станем ходить по улицам. Зайдем в рестораны, в музеи, у нас "Голгофа" есть, очень впечатляет, такая удивительная реальность - страдания Христа. Я знаю: рано или поздно Мищук увидит вас и подойдет...
Боже мой, боже мой... Какая нервная... Все похоже на дурной роман...
- Катя, милая, вы уверены? Да как же он узнает? Я не понимаю.
- Просто узнает, - сжала губы, рот исчез, так бывает у покойников. - В Сыскной полиции у Мищука есть друзья. Они увидят вас и передадут ему.
- Почему бы вам не сделать это, Катя? Вам - сподручнее.
- Вы, право слово, шутите. Мы не знакомы. Если бы я могла встретиться с ним - я бы его привела сюда. Разве не так?
Так. Конечно же - так. И все же... В ее речах было нечто такое... Неуловимое. Входишь в комнату и - запах. А понять нельзя. И вдруг крыса в углу. Дохлая...
- А вы... - Катя потупила глазки, ладони нервно поглаживают одна другую, лицо вспыхнуло. - Вы знаете кого-нибудь из Сыскного?
Зинаида Петровна пожала плечами.
- Откуда? Я первый раз в городе...
- Да, - Дьяконова сдернула скатерть, встряхнула. - Сейчас мы поужинаем и ляжем спать. Утром - как договорились. У меня только одна кровать, вам не противно будет?
- Бог с вами, что вы... (Знала бы ты... Даже в детстве никогда не спала в одной кровати. С мамой. С сестрами. Но если дело того требует...) Только я с краю, хорошо?
...Поутру, наскоро выпив крепко заваренного чая с румяными булочками (когда только и успела Катя их принести?), сели на трамвай и отправились в город.
- С чего начнем? - спросила Зинаида Петровна.
- О-о, у меня целый план! - воодушевленно отозвалась Катя. - Я думаю, что теперь у Евгения Францевича очень много свободного времени и, как человек интеллигентный, он непременно захочет побывать в театрах, музеях, разве нет?
- Не думаю... - с сомнением произнесла Зинаида. - В общественных местах его станут искать прежде всего!
- Вы так считаете? - В голосе Кати звучало превосходство, - уверена, что ошибаетесь! Почему? Да потому, что Мищук - талантливый полицейский! Он владеет приемами гримировки, изменения внешности! Я убеждена (хотя вы это знаете лучше), что он не станет отсиживаться! Он будет продолжать!
Зинаида Петровна словно споткнулась.
- Что? Что он будет продолжать, милая Катенька?
- Ну-у... - Катя смутилась. - Не знаю... Его из-за чего-то арестовали? В городе ходят слухи, что он евреев выгораживал. Знаете, я лично считаю, что евреи невиновны и те, кто возводит на них напраслину, - делают это не из фактов, а из убеждений! Так вот: Мищук станет выяснять причины своего ареста, разве не так?
Не глупо... Очень даже похоже на Мищука ("Хотя вы это знаете лучше"). И в самом деле, он бросится в бой!
- Куда хотите? - щебетала Катя. - Слева - музей истории! Справа Святой Владимир!
Трамвай миновал колонну-памятник и въехал на площадь. Зрелище открылось величественное: торжественная фигура с крестом, дома под стать, но все изгажено: уродливые будки, грязный фонтан...
- У нас, в Петербурге, все слишком ровно... - Зинаида Петровна не скрывала восхищения. - Какой славный город...
- Тогда - на "Голгофу". - В голосе Кати прозвучало нечто многообещающее и загадочное.
Удивительный город... Зинаида Петровна с рождения вросла в столицу и полагала, что ничего краше нет нигде и быть не может. Ее оград узор чугунный, воспетый поэтом, ее улицы, прямее которых не было в мире, - и это отметил самый великий писатель всех времен, наконец - Летний... Детские сны роились здесь и смешивались с явью; девочкой помнила лебедя на фоне темно-красных стен Михайловского замка, и девушкой помнила - он все плыл и плыл, и ваза осьмнадцатого века стояла навсегда, и оркестр играл, и шелестели кринолины. Торжественно, чудно, парадно и призрачно... А здесь все звучало иначе - жизнь, бьющая через край, яркое небо, холмы и Днепр огромный, живой... Да. Найти Евгения, освободить и поселиться где-нибудь неподалеку от этих радостных для души мест...
- Смотрите, какое внушительное помещение! - сказала Катя. Она стояла перед дверьми, ведущими не то в театр, не то в усыпальницу. - Вам нравится? Господи, у меня такое хорошее предчувствие! - Катя тянула Зинаиду Петровну изо всех сил, словно и в самом деле ожидала, что Мищук вот-вот появится. Разве это не потрясает?
Перед ними плыл в исчезающем мареве Вечный город. За квадратными выступами высокой стены он скорее угадывался, нежели существовал реально, и так трудно было постичь, что отсюда явился скорбному, во зле лежащему миру нездешний лик Спасителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36