— Н-нет… А, погоди, с кем-то я их обеих один раз в “Красном” встретил… С Илюхой, кажется.
…У Илюхиного телефона садилась батарея, но “аркада”, где он сейчас тусовался (по работе — одной из), была совсем близко — на углу Грецениеку и Аспазияс. Хотя, насколько я понимаю, “аркадами” игровые залы назывались во времена папы киберпанка Уильяма Гибсона, а сейчас только игры бывают “аркадные”…
— Стас? В “Красном”? Когда? — Илюха хмурится на компакт, скармливает его СиДи-рому. Комп принимается попердывать, скачивая программу. — А, ну да, было дело, забавная такая мочалка… С фенечками. Она Кристи?
— Так ты ее тоже не знаешь…
— Ну откуда мне было Ксанкиных подруг знать… А эту я, по-моему, один раз только видел. Но я ее помню, мы тогда че-то долго сидели… я, Ленка, Ксанка, эта — как, Кристи?… Стас еще, вроде, потом подгреб… Не, Гирт, — оборачивается, — четвертый “Хэдкрашер” движок ни фига не потянет…
— А че за феньки-то?
— Вот тут вот, — протягивает руки, водит пальцем правой по кисти левой, потом наоборот, — тату… На всех пальцах, на тыльной стороне ладони, такие тоненькие-тоненькие узоры. Никогда такого не видел. Но красиво, ничего не скажу… И волосы, знаешь: очень коротко пострижено тут, со всех сторон, и на затылке только одна такая длинная-длинная прядь… Помню, она еще коктейль какой-то страшно замороченный заказала — бедная Тонька задолбалась его смешивать… под диктовку: а щас еще двадцать грамм блю кюрасао… а щас еще десять капель гренадина… как это — нету гренадина?… Ну, такая мача, артистическая… Она говорила, чем занимается, но я забыл.
— Попробуй вспомнить.
— Не, Дэн… Не помню совершенно.
— О чем вы хоть базарили?
— Да ну, о фигне какой-то… О чем мы там могли тереть? Ну знаешь, как в кабаке…
— Ну хоть что-нибудь можешь вспомнить?
(Тут я явственно ощутил себя пьяным Тюрей в Salt’n Pepper’e.)
— О, блин, Дэн… — Илюха качает башкой, вскрывая банку энерджайзера “FireWall”. — Не, ну… Не знаю… Типа, я у нее там спрашиваю про тату ее… типа, где делали?…
— И где?
— Ну, типа, у нас где-то. В Риге… Да тебе-то че?
“Get tattooed or die” — значится под изображением лыбящегося черепа, покрытого узорами типа tribal. Я уже неслабо наблатыкался в этих стилях: кельтик, майя, маори, oriental, biomechanical, fantasy, flames, cartoones, old style, бог знает что еще. И перезнакомился с половиной рижских тату-мастеров (с одним — Владом с Чака — даже почти подружился). Ну как ФЭД просто…
“Да, это уже слава”, — вынужден был признать я, когда полкабака в городе Севилья (господи, были ж времена, когда нас с ФЭДом совершенно, в общем, от балды могло занести в город Севилья!) сбежалось на бесплатное шоу одного урода из наверняка никому из зрителей неведомой Леттонии, а единственная худо-бедно кумекающая по-аглицки девка-блюдоноска переводила усталое Федькино: “Итс зэ соу колд трайбл стайл… (“Трибаль, трибаль”, — поясняет своим коллегам девка) Итс э пикчер оф Ханс Руди Гигер… Ю ноу, пейнтер фром… Бля, Дэн, как будет Швейцария? Хи из криэйтор оф Элиен… ю ноу, монстр фром холливуд хоррор…” Но круче всего Федька попал со средневековыми, возрожденческими и прочими гравюрами: две тварюхи из энциклопедии Геснера на обеих лопатках, демон Давида Неврети над пупком etc. Потом он вдоволь плевался, повествуя, как не единожды в самый ответственный момент процесса общения с противуположным полом (по этой части ФЭД сам был монстр… фром холливуд хоррор) вместо перехода к решительным действиям он вынужден был зачитывать пространные искусствоведческие лекции… И еще гораздо раньше мы с пацанами устали стебать его цитатами из приснопамятного анекдота: “Все будет хорошо, вернешься ты к своей Оле… — Эх, доктор, ничего-то вы не понимаете! Там было написано: Привет героическим морякам Кронштадта от героических моряков Севастополя!”
К моменту отбытия в Москву на ФЭДовых руках и торсе свободного места уже почти не было (хотя на таких руках и торсе — молотобойца с советского плаката — все это и впрямь смотрелось). И со здешними мастерами художественного выпиливания по живому человеку он действительно, по-моему, был знаком почти со всеми. А про эту Милу с Дзирнаву он, кажется, даже когда-то что-то говорил (вроде, что крута в своем деле) — не помню…
Мила (пирсинг и парадоксальная косметика на некрасиво-привлекательном лице, разноцветные волосы торчат клочьями) по ту сторону высокой ультраиндустриального вида стойки корпит над левым плечом массивного рыхлого мужика за сорок с каменно-складчатой ряхой владельца собственных бизнесов (вяло безуспешно фантазирую, что такой-то задумал себе нафигачить). Въедливо жужжит машинка, пахнет вазелином. Толстенная железная дверь с неожиданной узорной ручкой то и дело открывается, впуская уличный холод и неотличимых говорливых девиц старшего школьного возраста. В обоих помещениях салона (все стены — темно-серо-сине-зеленые — сплошь в гигеровских биомеханоидах, Чужиках и распадающихся мутантах, по углам — то ли авангардные скульптуры, то ли предметы мебели технократически-анатомических форм, перекореженная лампа, источающая густо-фиолетовый свет, стеклянная обелиско-пирамида на когтистых лапах с пирсинговыми гвоздиками-колечками на полочках, тяжеленное медитативное техно) происходит броуновское бездеятельное общение, на периферии которого я предаюсь привычному: листаю каталоги, каталоги, каталоги тату, журналы с фотками негритянок, чьи мочки с отверстиями диаметра нетолстого бревна лежат на плечах, и лысых семидесяти(не менее!)летних дедков, растатуированных от лысин до гениталий (включительно), а также всяческие “Энциклопедии мистических символов”, окончательно дозревая до решения непременно бросить к чертовой матери эти поиски, ежели и здесь тоже не помнят никакой Кристи, что расписывала кисти рук…
— Две недели в баню не ходить, мочалкой не тереть, дважды в день мазать “Бепантеном”. — Мила бумажным полотенцем стирает излишки краски и кровь с плеча владельца бизнесов, оборачивает ему руку целлофановой пленкой и скрепляет последнюю изолентой. — Ну давай, — мне, — чего там у тебя?
Повсеместное для данной среды подкупающее пренебрежение множественным числом второго лица происходит, как это ни смешно, и впрямь от готовности с ходу принять тебя за своего — чем я корыстно пользуюсь в нынешнем своем спонтанном “инвестигейшне”. По крайней мере, не приходится детально и убедительно врать насчет того, а зачем мне, собственно, понадобилась эта Кристи.
— Да, была такая девчонка, — вдруг охотно соглашается Мила. — Только давно. Год, наверное…
— Слушай, а ты с ней не знакома?
Качает головой.
— И координат нет никаких?
— Не-а…
— Ну, может, какие-нибудь общие знакомые… Через кого она на тебя-то вышла, не знаешь?
— Погоди… — хмурится, поскребывая разноцветную голову. — Когда она тут сидела… Кто ж это был-то?… Айвар, что ли?… Знаешь, я могу, конечно, перепутать… Но, по-моему, Айвар заходил, Фрейманис, они друг друга узнали… Айвар — это байкер такой, может, слышал? Телефона его у меня, правда, нет…
— Я знаю Айвара. О’кей, спасибо, слушай, ты стр-ра-шно мне помогла…
Айвар Фрейманис — не просто байкер, а типаж, законченный до самопародийности. Здоровый пузатый дядька в косухе и с Зи-Зи-топовой бородищей. “Ноблесс облизывает”: в латвийском байк-землячестве (официально их ассоциация именуется Veja Braёlu Ordenis, Орден “Братья ветра”, не хухры-мухры) Фрейманис — один из заправил. Притом байкер он натуральный, не игрушечный (каковых среди публики на чопперах нынче не меньше половины), и в миру не банкир или адвокат, а музыкант: лабает со своей группкой этнический рок, устраивает сейшны в Саулкрастах, где у него бунгало…
Был у меня о “Братьях” сюжетец… Ветераны, некогда еще под псевдонимом “рокеры” лудившие подобия “Харлеев” из танкообразных “грязнуль”-”Уралов”, переваривая раму, наращивая переднюю вилку (тот же Айвар, кажется, и рассказывал: высший шик был — замастырить вилку из хромированного поручня, какие стояли в вагонах метро; специально везли из Питера и Москвы…) и доводя оппозитный движок, снисходительно потешались над “воскресными байкерами”. Денежными то бишь мешками (вроде Кобленца, одноименной фирмы — фирмищи — владельца, или депилсского миллионщика Завадского), на уик-энд седлающими запредельной цены по спецзаказу собранные и роскошно аэрографированные “железяки” и чувствующими себя по этому поводу полнейшими “изи райдерами”, безбашенными аутло и бунтарями без причины.
Телефон Айвара я сейчас надыбал у Алекса — из нейрохирургии своей уже выписавшегося, но еще отлеживающегося дома. Айвар, по счастью, обнаружился не в родных Саулкрастах, а в Риге. Причем в “Пулкведисе”. (В этой истории я топчусь на месте не только в переносном смысле, но и в прямом, топографическом: Pulkvedis, “Полковник”, которому neviens neraksta, окнами выходит аккурат на “Красное”…) Ну да, а где еще тусоваться байкерам, если “Пие мазиням”, аутентичная пивнуха на Таллинас, закрылась, кажется… Хотя, говорят, есть у них еще точка где-то в районе Чака (знаменитой, правда, не байкерами, а уличными блядьми) — и говорят про нее, что содержит точку “брат ветра”, всем втирающий, что зарабатывает продажей переговорной радиоаппаратуры, а на деле торгующий качественной “подслушкой”…
Я месил слякоть на Бривибасовской по направлению с Дзирнаву в Старушку и был уже у памятника Свободы, когда вдруг позвонила Ника:
— Дэн, — голос встревоженный, — тут к нам полиция только что приезжала… Тебя спрашивали… Я сказала: нет, и не знаю, когда будешь…
Ага.
— А кто спрашивал? Как он представился?
— Лейтенант какой-то…
— Кудиновс?
— Да, кажется…
— Они говорили, что им надо?
— Сказали — побеседовать…
…Ну вот. А я уже заждался. Целых два дня прошло. Это они столько времени список вызовов с яценковской мобилы читали?… Да… но все-таки объявились… Орлы. Фак.
— …Kristi? — Айвар, как наперстки, передвигает по столешнице две опустошенные пивные ноль пять. — Protams, ka zinu. Ko tev no tas palaidnes vajag? Aaa… Nu nu… Ne, vinёas numurinёa man nav. Pajauta vinё as deju partneriљiem… Ka saucas ta studija? Liekas, ka “Dekadence”… Blakus Pionieru Pilij — nu tur, kur musu prezidente seћ. Pils iela… Numuru neatceros, bet ekas apakљeja stava ir kaut kada galerija… Sakas ar “N”.
“N” (и впрямь висит такая отдельно взятая буква над подъездом) — это Nelija, арт-галерея, располагающаяся на первом этаже старого дома на Пилс 13/15. Действительно в полутора зданиях от обители здешней (правда ведь язык “элиенский” не поворачивается сказать “нашей”) президентши.
Арт начинается сразу за входными дверьми: пересекая порог, оказываешься в перекрестье взглядов а-ля-канонических мадонны с грудничком с картины маслом (сопровождаемой нечестной табличкой “Чудотворная икона Тихвинской Божией Матери”), хитро-пьяноватого Петра Первого над внутренней дверью и лысого московского мэра с гордой фотографии (великие в наших пенатах). За Петром — лестница вверх, на площадках окна с аляповатыми псевдосредневековыми витражами, парадоксально гармонирующими с соцреалистическими полотнами по стенам (портовая индустрия, белые корабли). Благообразно-умудренный брадатый муж — по надписи судя, художник Мисюрев, благость и мудрость вполне объяснимы: портрет — авто…
К третьему этажу изобразительное искусство иссякает, начинаются офисы. Я топаю на пятый — согласно добытым Джефом у подчиненных-“культурщиков” по моей телефонной просьбе сведениям, актерско-танцевальная студия помещается под крышей, причем как-то хитро туда надо идти… через четвертый по коридору, так, кажется…
До четвертого цивилизация не добралась — ломлюсь бесконечным, извилистым, пустым абсолютно коридором: дырявый клетчатый линолеум, опадающая со стен штукатурка, незапертые двери в беспросветные неведомые комнаты. Висят провода. Сворачиваю, сворачиваю… Стремные места. Тупичок между тремя дверьми: на одной реликтовая металлическая табличка с давным-давно запрещенной кириллицей — “Служебное помещение”, на второй — грязный бумажный лист с надписью фломастером “Juristi”, за отсутствующей третьей — сортир. Пока я на манер витязя на распутье выбираю из предложенных вариантов, звонит мобила. Лера.
— Привет, — и ее голос мне тоже не нравится. — Можешь сейчас говорить?
— У тебя срочное что-то?
— Я про этого твоего лейтенанта узнала…
— Ну?
— Дэн… Тут… точно странная история… Ни из какого он не из райотдела, этот Кудиновс… Я когда выяснила, что он в Золике не числится, подумала — может, он из Первого, из “убойного”… Такое, строго говоря, маловероятно, но возможно… Так он и не из “убойного”. Он из конторы Богданова. Из Управления по борьбе с оргпреступностью… Вообще-то богдановцы — они убийствами не занимаются обычно, не то что самоубийствами… Ну только если кого-то сильно крутого завалили… Они, знаешь, такие ребята все из себя элитные, зажравшиеся… Ходят, коньяк пьют, рассказывают похабные анекдоты — и иногда работают… У них профиль вообще-то — преступные группировки, наркотранзит… А если по трупу — то… ну, говорю — или шишку какую замочили, и чтобы явно заказ… или подозрение на серию… причем не просто серию, а… или кто-то непростой в числе жертв оказался… или серия уж больно долговременная… или трупов слишком много…
Прислоняюсь к стене, пялюсь на растрескавшийся голубоватый сортирный кафель.
— Дэн?…
— Да-да…
— И еще такая штука… У Богданова в Управлении лейтенант вообще птица редкая… У него капитаны в основном, майоры… То есть этот Кудиновс, по идее, там на десятых ролях. Но я поспрошала… Про него всякое поговаривают… Ну, в общем, очень не исключено, что он постукивает — либо “безопасникам”, либо в Службу Защиты Сатверсме…
…Так и стою с телефоном в руке. Какая-то расслабуха напала совершеннейшая, как после обкура гашем… Мать вашу… Что, мать вашу, происходит?! Кто-нибудь, блядь, объяснит мне?…
За забрызганным дождем окном сортира просматривается двор-колодец, серые, потемневшие от воды брандмауэры.
(Какого дьявола богдановское Управление ведет дело о смерти Сашки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51