.. заказан ли гроб?
– Мы похороним князя Бельского без гроба, – ответила с нескрываемым наслаждением Брунгильда. И с неожиданной страстью продолжила:
– И он сам выроет себе могилу.
– О боже! – ахнула Мура, качнувшись в сторону доктора Коровкина, который свободной от саквояжа рукой подхватил ослабшую девушку за талию. – Это убьет папу! У него слабое сердце!
– Я помогу князю Бельскому, ваше сиятельство, – заверил сумасшедшую доктор. – Мы с господином Иллионским ему поможем.
– Нет, я хочу, чтобы могилу рыл сам князь Бельский! И лучше всего – руками и зубами! – вновь завизжала Брунгильда. – Если он возьмет в руки лопату, я сама собственноручно убью его этой лопатой.
Мария Николаевна Муромцева дрожала, как осиновый лист, – она представила себе зловещий мрак осеннего кладбища, озаренные неверным светом луны кресты и надгробья, разверстую могилу, края которой пытался грызть зубами седой костлявый мертвец в белом саване, и стоящую чуть поодаль разъяренную Брунгильду с лопатой, занесенной над несчастным покойником – князем Бельским.
Да, в девушке, которую она привыкла считать своей родной сестрой, был, был истинный аристократизм – не только тонкая кость, хороший вкус, но и ранимая, чувствительная психика. Ее утонченная психика и пострадала-то в первую очередь после случившегося. Но что же произошло с бедной Брунгильдой? Кто и как выманил ее из дома и довел до сумасшествия? Что с ней делали эти три дня?
Мура с отчаянием наблюдала за происходящим и изо всех сил пыталась соединить в своей бедной голове несоединимое. Звонок неизвестного мужчины из аптеки и заверения о том, что все в порядке и концерт состоится вовремя. Записку с требованием заплатить за Брунгильду 10 000 рублей. И кульминацию, апофеоз – появление Брунгильды на сцене Суворинского театра.
– А при чем здесь выкуп? – с отчаянием выкрикнула она и почувствовала, как доктор Коровкин толкнул ее локтем и зашипел.
– Выкуп? – Глаза Брунгильды округлились, и она тяжело задышала. – Какой выкуп?
– Мария Николаевна ошиблась, ваше сиятельство... – заторопился загладить промашку Муры доктор. – Она имела в виду выкоп, от слова копать, то есть яму на кладбище... Правда, Мария Николаевна?
Оцепеневшая от ужаса Мура не могла произнести ни слова – она, подобно кролику, загипнотизированному удавом, ждала неминуемого приближения сестры.
Взбешенная Брунгильда остановилась в двух шагах от жертвы.
– Какой выкуп? – угрожающе повторила она. – Сколько?
– Десять тысяч, – слабеющим голоском пролепетала Мура. Дощатый пол сцены плыл под ее ногами. Она бы упала, если бы не твердая рука доктора Коровкина, не выпускавшая ее талию.
– Десять тысяч? – надменно переспросила Брунгильда. – Недорого. Можно сказать, даже слишком дешево. И это – еще одно оскорбление моей репутации. Тем лучше.
Она неожиданно протянула руку и, потрепав Муру за плечо, усмехнулась:
– Тогда я убью его прямо сейчас. Где лопата?
Она резко повернулась спиной к Муре и доктору и, кажется, собиралась идти искать лопату или требовать ее от Максима Иллионского-Третьего, но не успела.
Стоящий в отдалении актер не вынес напряжения и угроз сумасшедшей. Он прикрыл глаза, покачнулся и с грохотом рухнул на пыльные доски театрального помоста.
Брунгильда растерянно обернулась и встретилась с доктором глазами. Он понял и, отстранив Муру, по кривой, огибающей на значительном расстоянии Брунгильду, направился к недвижному телу актера.
Не напрасно таскал он сегодня с собой медицинский саквояж – и, склонившись над распластанным руководителем антрепризы «Аполлон», доктор Коровкин достал флакон с нашатырным спиртом. Отвернув крышку, он на всякий случай убедился в том, что помешанная Брунгильда не двигается с места и, кажется, как учат медицинские учебники, приступ буйного поведения сменяется у больной вялостью и апатией.
Доктор поднес ватный тампон, смоченный нашатырем, к солидному носу актера. Когда веки пострадавшего шевельнулись, а затем и открылись, явив бессмысленный взор, доктор встал и отошел в сторону – на всякий случай.
Великий трагик пришел в себя через несколько мгновений. Он все вспомнил и, мгновенно вскочив на ноги, огляделся по сторонам.
Доктор и Мура испытали за сегодняшний вечер еще одно потрясение. Очнувшийся Иллионский бросился к Брунгильде и с разбегу рухнул перед ней на колени. Он сложил обе ладони у груди и, глядя снизу вверх на возвышающуюся красавицу, умоляюще заверещал противным бабьи голосом:
– Простите, простите! Умоляю вас, простите! Во всем виноват Шлегер!
Глава 26
В этот вечерний час ресторан «Фортуна» был переполнен. Деловые люди, промышленники, коммерсанты средней руки ценили заведение Порфирия Филимоновича за чинный и благопристойный дух, за сдержанность вышколенной прислуги. В Петербурге всегда найдется место, где можно и покутить, и покуражиться, и разогреть кровь при помощи варьете с богатой программой, и пошалить с доступными и падкими на звонкую монету дамочками. Но посидеть в спокойной обстановке под звуки русского оркестрика, побеседовать с нужным человечком, не замутняя свое сознание излишними винными парами, табачным дымом и чадом прогорклого масла, насладиться заведомо здоровой кухней, знаменитыми ростбифчиками – и все за доступную цену, – лучшего места, чем у Порфирия, и не найдешь. Бывало, конечно, что публика и перебирала, но ни скандалов, ни потасовок не допускалось. Все заканчивалось прилично, степенно: прислуга бережно выводила ослабшего гостя и по распоряжению хозяина либо укладывала его в специальное помещение – отсыпаться, либо подзывала одного из постоянно дежурящих у ресторана извозчиков и отправляла с ним домой. И снова тишь да гладь, только музыканты в вышитых рубашках наигрывают. Приличную даму не стыдно на ужин пригласить. В кабинетах – тоже покой, лишний раз гостя не потревожат...
Порфирий Филимонович стоял у дверей и радушно встречал посетителей. Над столиками плыли ароматные запахи, могучие официанты в белоснежных одежках с широкими малиновыми поясами легко лавировали с подносами в руках, разнося заказанные блюда и водку в хрустальных графинчиках. Сам хозяин старался двигаться как можно меньше: ребра его еще побаливали, дышать было трудно, но и лежать в постели уже никакой мочи не хватало.
Да и после недавнего убийства Порфирий Филимонович не хотел оставлять ресторан без хозяйского глаза, переживал за свою добрую репутацию, завоеванную немалыми трудами. И надо ж такому случиться – средь бела приходит злоумышленник, вонзает в грудь беззащитной женщины нож, срывает с нее украшения, заработанные ею тоже весьма нелегким трудом, и скрывается. А на нем, на Порфирий Федулове, несмываемое пятно позора. Когда еще забудет почтенная публика эту историю! Нужен, нужен догляд!
Он даже освободил Аркашу Рыбина от беготни по залу, поставил его в сторонке, присматривать за официантами и посетителями – а вдруг злодей да объявится? Схватить бы его да связать, скрутить – силачей в ресторане хватает. И ресторан бы на весь город прогремел: не смей у Порфирия безнаказанно злые дела творить! Прославился бы по-настоящему! И реклама хорошая, да деньжонки бы потекли в карман погуще... А с деньжонками-то можно было бы еще какую-нибудь диковинку придумать, не только механическую пианолу купить, что днем заместо оркестра играет... Вон, на складе новых товаров по Большой Морской, синематографы продают от 15 рублей до 350 за штуку. Купил бы Порфирий самый лучший, самый большой... И спешила бы в его «Фортуну» публика не русский или румынский оркестрик послушать, а полюбоваться на живую фотографию, на синематограф. Он бы, Порфирий, и залу специальную для того чуда выделил, и деньги бы на серию движущихся картин на лентах нашел, а еще лучше покупать живые картины последних и мировых событий, они всего-то по 8 рублей за ленту идут...
Размечтавшийся Порфирий Филимонович встрепенулся. В дверях показались новые гости – три господина, ужинавшие у него несколько дней назад: рослый блондин, волосы короткие, ежиком, борода и усы светлые, лицо миловидное, но строгое. Второй – чуть пониже, шатен с небольшой бородкой, лощеный европеец. Ну а третий всем молодцам молодец – в папахе, в синем мундире, расшитом вензелями, с шашкой на боку, с кинжалом в ножнах. Три дня назад с ними был еще один. Того-то, красавца с чувственными яркими губами на гладком лице, бритоголового, веселого в ресторане узнали сразу и публика и обслуга – гениальный актер, сам Максим Иллионский-Третий! Молодец в мундире и русоголовый господин ушли тогда пораньше, а актера и лощеного европейца отправляли домой на извозчиках в полубессознательном состоянии. Слава богу, газеты растрезвонили, в какой гостинице остановился Иллионский, зато адрес его захмелевшего дружка выяснять пришлось долгонько...
Расторопный официант по распоряжению хозяина повел гостей в отдельный кабинет, заказанный на этот вечер лощеным дружком великого трагика. Порфирий Филимонович глянул им вслед и перевел взор на Аркашу Рыбина – парнишка изо всех сил старался нагнать на себя важности, пыжился, надувал щеки. Но хозяина из виду не упускал. По выражению лица Аркаши Порфирий Филимонович понял: ничего подозрительного хилый Голиаф не замечает.
Хозяин ресторана начинал скучать: почти все столики заняты, в воздухе все явственнее слышался нарастающий гул хмельных голосов, женский заливистый смех и крики, убыстряющие беготню официантов.
Порфирий Филимонович совсем собрался отправиться к себе – чуток передохнуть, дать покой ноющим ребрам. – как вдруг заметил, что в его заведении появился еще один посетитель. Ресторанщик сразу же узнал великого актера! И, забыв об увечьях, бросился навстречу знаменитости, радушно кланяясь и заискивающе заглядывая гостю в глаза.
Бледный Максим Иллионский-Третий стоял в дверях, как величественный монумент, и не обращал внимания на хозяина – он обводил взором гудящие столики. Потом монумент двинулся вперед, и из-за его спины выглянули две симпатичные барышни: несколько утомленная, плохо причесанная блондинка и – чуть пониже росточком – брюнетка с опухшими от слез глазами. За барышнями следовал доктор Коровкин с медицинским саквояжем в руке.
– Вижу, вы пошли на поправку, – вместо приветствия равнодушно заметил, скользя глазами по шумящему залу, доктор, – если без моего ведома на ноги встали.
– Без присмотра свое дело надолго не оставишь, – оправдывался ресторанщик. – Вас устрою, да и прилягу.
– Это хорошо, хорошо, надо соблюдать постельный режим, – по-прежнему беспокойно озираясь, ответил доктор. – Мы с господином Иллионским тоже по делу зашли.
– Не своих ли сотоварищей изволите разыскивать? Так они в кабинетик изволили отправиться... Позвольте проводить вас туда?
Актер сурово воззрился на ресторанщика – настроение у Иллионского-Третьего, судя по всему, сегодня было мрачнейшее. Кивнув в знак согласия, он отправился следом за осторожно передвигавшимся Порфирием Филимоновичем, за ним потянулись и остальные.
Порфирий Филимонович провел гостей в широкий коридор к одной из портьер, скрывающих отдельные кабинеты, и, с трудом согнувшись в поклоне и болезненно морщась, отвел ее бархатную ткань в сторону.
Надежды Порфирия Филимоновича на радостную встречу не оправдались. Он ожидал, что кушающие в кабинете гости встретят вновь пришедших взрывами смеха и радостными возгласами, мужчины бросятся навстречу дамам, начнут их усаживать, срочно потребуют шампанского, еще бокалов, фруктов... Но мужчины за столом разом смолкли и застыли на своих местах с вытянутыми лицами и с недонесенными ко рту вилками: словно перед ними, в обрамлении бархатной портьеры, предстали выходцы с того света.
Великий актер повернулся к Порфирию Филимоновичу и сурово сказал:
– Свободен, братец, благодарствуй за любезность. – Он вынул из кармана портмоне, извлек купюру, сунул ее Порфирию Филимоновичу и даже сделал движение, как будто подталкивал хозяина вон из кабинета.
Порфирий Филимонович не стал гневить дорогого гостя. С кривоватой улыбкой хозяин попятился прочь, но успел увидеть, как вся компания вошла в кабинет и опустила за собой тяжелую ткань. За ней по-прежнему царила тишина.
Порфирий Филимонович вздохнул, что отозвалось острой болью в грудине, сердито махнул рукой и решил наведаться сюда попозже. Если удастся, то и подслушать, о чем говорят посетители кабинета...
Затянувшееся молчание нарушил доктор Коровкин. Он отстранил могучую фигуру актера и сделал шаг вперед.
– Господин Шлегер! – Голос Клима Кирилловича дрожал от возмущения. – Извольте объяснить свое поведение!
Президент благотворительного фонда «Хрустальный Петербург», поднявшись со своего стула, презрительно улыбнулся и окинул взором Брунгильду. Несмотря на три дня, проведенные в вынужденном заточении без зеркала, без мыла, без обычных женских причиндалов, барышня сохраняла надменный, высокомерный вид. Явно утомленная, она выглядела хорошенькой, невзирая даже на встрепанные волосы и несколько помятую юбку, выглядывающую из-под пелерины. Голубые глаза под шелковистыми ресницами светились недобрым огнем, губки обидчиво подрагивали, в руках она судорожно сжимала уродливый серый ридикюльчик.
– Я думаю, надо предложить барышням сесть, – хрипло сказал ротмистр Золлоев, поднимаясь со своего стула и потухшим орлиным взором приглашая Брунгильду воспользоваться его любезностью. На лице его читалось явное сострадание.
– А как вы-то оказались в этой компании мошенников и подлецов, господин Апышко? – не вытерпела Мура.
– Да вдобавок там, где убили вашу содержанку? – гневно поддержал ее доктор Коровкин, упираясь взглядом в зардевшегося хлеботорговца, также вставшего со своего места.
– Прошу всех выбирать выражения, – гордо вскинул орлиный профиль ротмистр.
Господин Апышко шагнул к доктору и с оскорбленным видом возразил:
– Уверяю вас, здесь какая-то ошибка, я не был знаком с мадемуазель Ляшко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40