— Но не смахивает ли это на предательство? Жить во дворце Хранителя веры и доносить врагам о его замыслах…— Ты же сам сказал, что чувствуешь себя здесь узником, а Лориаль подтвердил, что таковыми мы в действительности и являемся. За четыре проведенных здесь дня я, правда, еще не предпринимал попыток выбраться из дворца, но, сдается мне почему-то, успехом бы они не увенчались…— А я трижды пробовал выйти в город, — воспользовавшись паузой в речи Рашалайна, вставил Гиль. — И один из этих желтохалатных стражников предупредил, что, если я еще раз сунусь к воротам, меня посадят на цепь в подвале для смутьянов.— Тогда, если ты не считаешь сбежавшего из плена узника предателем, угрызения совести не должны терзать твою безгрешную душу. К тому же, если память мне не изменяет, это нас с Лориалем пригласили на «Кикломор» чинно-мирно, а тебя приволокли, заломив руки за спину. — Старец отправил в рот соленый орешек и взмолился: — Ну сядь, сядь же ты наконец! Я уже все глаза себе измозолил, на тебя глядючи!— Так вот, — продолжал Рашалайн, когда Гиль, прихватив горсть орехов, уселся на кушетку — комната, отведенная заморскому предсказателю и его ученику, была меблирована весьма скудно, — сбежать можно попробовать и сейчас, хотя лучше было бы еще посмотреть и послушать. Боюсь только, как бы не опоздали мы тогда с предупреждением. Тревожит меня и то, что, заявись мы сейчас к яр-дану, не будет словам нашим полной веры, а еще того хуже, могут нас принять за подсылов Базурутовых.— Ага! — понимающе произнес Лориаль. — Ты хочешь, чтобы мы выпустили кого-нибудь из узников, томящихся в подземелье этого дворца, и он, передав наше предупреждение кому следует, сообщил яр-дану, что есть у него сторонники-чужеземцы, которые…— Да не просто узника, а из высокородных! И такой, вернее такая, у меня на примете есть. Хорошенькая девчушка, тюремной жизнью еще не заморенная, — не враз ее схватят, если и погонятся.— Как это ты умудряешься со всеми переговорить, обо всем проведать, да еще и побывать там, куда другим хода нет? Меня стражники даже ко входу в подземелье не подпустили! — восхитился Гиль пронырливостью бывшего отшельника, который определенно не приучен был тратить время попусту.— Ежели б я один шел, так и меня бы не пустили. А спутника Ваджирола кто остановит? Я ему наплел — мол, земляка хочу проведать, и таким образом не только Заруга повидал — мается Белый Брат в мешке каменном, а все же не теряет надежду как-нибудь свободу у здешних хозяев вымолить-выслужить, — но и с подземельем познакомился. Место гадкое, слов нет, однако ежели удастся нам из него девчушку ту вызволить и предупреждение она наше яр-дану передаст, то заложим мы тем самым прочное основание будущему своему благополучию…— Что и зачем надо сделать, я понял! — прервал старика Гиль, окрыленный известием о том, что ярунды взялись стереть с кристалла Калиместиара следы Эмрика, которому, увы, не суждено было отомкнуть им дверь сокровищницы Маронды. — Но как вызволить девчонку из подземелья, если к нему, без сопровождающих, никого из нас и близко не подпустят?— Об этом-то мы сейчас и поговорим… — пообещал хитроумный старец, живости ума которого могли позавидовать как искушенные в интригах придворные, так и желтохалатные служители Кен-Канвале, слывшие величайшими пройдохами в империи.Наблюдая за выступлениями крутобедрых и пышногрудых танцовщиц, Баржурмал думал о том, что день начался великолепно и пир задался на славу. После беседы . с Пананатом, прозванным придворными Бешеным казначеем, яр-дан ощутил небывалый прилив сил и сам дивился тому, как легко находятся у него нужные слова, чтобы приветствовать Каждого из многочисленных гостей, как ловко ему удается поддерживать непринужденный разговор с теми, кому он еще полгода назад с радостью бы перегрыз глотку, памятуя старые, детские обиды. Многие из высокородных и сегодня еще посматривали на него с затаенным презрением и ненавистью, но, странное дело, в душе Баржурмала не вздымалась ответная волна злобы, и с непонятной ему самому терпимостью он улыбался, шутил и обменивался ничего не значащими вежливыми фразами даже с теми, кто, согласно донесениям Вокама, предоставил своих джангов в распоряжение Хранителя веры, дабы тот избавил их от «необходимости лицезреть зарвавшегося сына рабыни».Яр-дан не забыл прежних обид и оскорблений, как не забыл и двадцати своих друзей-телохранителей, полегших на Ковровой площади, однако сейчас в сердце его не было жажды мести. Месть подождет. Тем более что окружавшие его люди, смотревшие прежде на Баржурмала как на неразумное дитя и несказанно бесившие его этим, теперь сами представлялись ему беспечными детьми, бездумно резвящимися на краю пропасти. Сами того не сознавая, они старательно подкидывали поленья в костер, который неизбежно должен был обернуться пожаром и сжечь их же собственные дома и усадьбы, превратить города в руины, а пахотные земли — в заросшие бурьяном поля. Они не видели, к чему приводит междоусобица, наивно полагая вслед за Базурутом, что империей можно управлять, как большим поместьем, где любой приказ господина исполняется быстро и неукоснительно. Не понимали или не помнили то, что не уставал втолковывать им Богоравный Мананг: в расширении и процветании империи должны быть заинтересованы все, она должна стать домом многих народов, и чем скорее они забудут, кто из них победитель, а кто побежденный, тем счастливее будет их жизнь.Бокам рассказывал, что империя виделась отцу огромным полем, исчерченным сетью дорог, по которым бесконечной чередой идут караваны с товарами. Не с данью, которую победители взимают с побежденных, а с солью, медью, тканями и лесом — всем тем, что одна провинция может предложить другой в обмен на необходимые ей меха, железо, хлопок, мед и камень. Дороги, как кровеносные сосуды, должны пронизывать тело страны, взаимовыгодная торговля — по мысли Мананга — приносить доходы неизмеримо большие, чем подати и поборы, которыми Базурут рассчитывает наполнить имперскую казну. В чудовищного кровососа, огромного отвратительного паразита — чахлаба — грозил превратиться Ул-Патар, если бы Хранителю веры удалось провести в жизнь свои реформы. Защитником и строителем следовало стать Повелителю империи, если намеревался он следовать по стопам Мананга.Когда-то, слушая наставника Виндухука, Баржурмал уснул, и приснился ему крепко запавший в память диковинный сон. Он видел бегущих по широкой, мощенной серыми плитами дороге золотолапых муравьев, размерами с человека. Каждый из них, следуя по своим делам, тащил на рубиновой спине тяжко груженную корзину, и каждый оставлял на каменных плитах тонюсенький золотой след. Они шли, шли и шли, а потом появился отец, кативший перед собой, подобно жуку-навознику, небольшой шар. Вот только шар этот был из золота и, касаясь оставленных муравьями следов, поглощая их, становился все больше и больше… И, несмотря на воспетые всеми поэтами походы, снискавшие Манангу славу великого воителя, именно катящим золотой шар жуком-собирателем представлялся он с тех пор Баржурмалу, который как-то раз, не удержавшись, поведал об этом Вокаму. Сын рабыни страшно боялся своего великого отца, слывшего щедрым и великодушным Повелителем, и ничуть не страшился «тысячеглазого», при упоминании имени которого высокородные бледнели и менялись в лице. Тогда-то Бокам, единственный раз в своей жизни, обманул доверие будущего яр-дана: он пересказал его сон Манангу. Правда, узнал об этом Баржурмал значительно позже, и, кстати, от самого же «тысячеглазого». По его словам, Повелитель тогда очень смеялся и впервые сказал, что если Предвечный не пошлет ему других сыновей, он признает сына рабыни яр-даном, а затем и наследником трона Эйтеранов. Отец исполнил обещание и на смертном одре провозгласил своим восприемником Баржурмала, хотя слышали его слова всего несколько человек. Впрочем, даже если бы Мананг записал свое завещание золотом в «Книгу Наследников», Хранитель веры и кое-кто их высокородных не преминули бы оспорить его, ссылаясь на предсмертную волю Шак-Фарфагана. Однако, что бы они ни говорили, дело, разумеется, было не в том, что Баржурмал — сын рабыни. Согласись он с тем, что золотых муравьев надобно убивать и перечеканивать на монеты, хотя бы и с его, сына рабыни, а не Базурута профилем, но никак не охранять и не строить для них мощенные камнем дороги, они бы, вероятно, признали сына рабыни Повелителем империи…Задумавшись, Баржурмал не заметил, как танцовщиц сменили жонглеры, а затем фокусники, выпустив изо рта струи огня, принялись показывать трюки с большими пестрыми платками, свертывая их в кульки, из которых извлекали затем всевозможные безделушки. Высокородные начали скучать, пора было сделать перерыв перед тем, как перейти к заключительной части празднества, и яр-дан подал знак Цубембу.Пронзительно запели звонкоголосые, свернутые в тройное кольцо трубы, и фокусников как ветром сдуло. Высокородные стали подниматься из-за столов, потягиваясь и оправляя парчовые одеяния, среди которых нет-нет да мелькали желтые халаты служителей Кен-Канвале. Этих, казалось бы, Баржурмал должен был особенно ненавидеть, ибо это их стараниями началась в Чивилунге резня, за которой последовало восстание, унесшее больше жизней, чем все завоевательные походы Мананга, вместе взятые. В конечном счете Богоравный, как доподлинно было известно яр-дану, выиграл значительно меньше битв, чем утверждали столичные рифмоплеты и те, кто превыше всего почитал умение размахивать боевым топором. Отчеты, хранящиеся в казначействе, неопровержимо свидетельствовали, что задолго до начала похода Мананг принимался унавоживать золотом земли, которым, согласно его планам, надлежало войти в состав империи, и лишь когда возросшие благодаря щедрой подпитке колосья наливались соком, двигал войска к границам соседей. А тогда уже достаточно было погреметь мечом о щит, чтобы созревший плод сам упал в руки «непобедимого завоевателя».Однако в настоящий момент яр-дан не испытывал ненависти даже к желтохалатникам, ибо не ведали они, что творили. Подобно высокородным, служители Кен-Канвале были уверены, что если в провинциях вспыхнут восстания, достаточно будет просто вывести из них имперские гарнизоны и забыть о том, что земли эти входили в состав Махаили. Им, не видавшим Чивилунга, невдомек было, что «кус, проглоченный империей, можно выблевать теперь только вместе с внутренностями». Речь «тысячерукого» Мурмуба не отличалась изысканностью, зато говорил он всегда именно то, что хотел сказать, и превратно истолковать его слова не удалось бы даже двуязыким ярундам.Баржурмал отыскал взглядом Уагадара, поднимавшегося по лестнице на верхнюю террасу, и отметил, что на ней уже стоит Пананат. Бешеный казначей ожидал, похоже, от толстопузого жреца какой-то пакости и не особенно доверял соглядатаям, приставленным Вокамом к ярунду, представлявшему на этом торжестве Хранителя веры. Что ж, может, это и к лучшему, лишняя пара глаз, особенно таких, как у Пананата, не помешает. Яр-дан вспомнил предсказание имперского казначея о том, что Базурут отозвал часть гарнизонов из провинций, и нахмурился, вновь подумав о том, что высокородные, поддерживая Хранителя веры, играют с огнем, погасить который будут не в состоянии. Но неужели этот слепец не понимает, что, выводя в столь неподходящий момент гарнизоны, он по существу подстрекает провинции к бунту, приглашает их вгрызться в тело империи?..Баржурмал одернул себя, мысленно повторяя зарок до конца пиршества не думать о грядущих бедах, и, поднявшись с похожего на трон кресла, направился к группе высокородных, игравших в напольный цом-дом.— Яр-дан, правду ли говорят, будто ты оставил в живых Хах-Хараота? — Преградившая ему дорогу высокая девушка была хороша собой, но вспомнить ее имени Баржурмал, как ни напрягался, не смог.— Да, я помиловал его.— Но ведь это он убил Маскера? Говорят, он был самым кровожадным из всех предводителей кочевников? Почему же ты пощадил его? Кстати, меня зовут Сильясаль. Из рода Спокар, — девица многообещающе улыбнулась.— Красавица дочь Хах-Хараота так горячо просила меня за своего отца, что у меня недостало жестокосердия отказать ей, — ответствовал Баржурмал и, обворожительно улыбнувшись Сильясаль, двинулся дальше. У Хах-Хараота не было дочери, и он не убивал наместника Чиви-лунга, но такие подробности вряд ли могли заинтересовать высокородную госпожу.— Яр-дан! Прости, что беспокою тебя во время пира. Я — Тулиар, жена «тысячерукого» Одсхуры, и давно уже не получала от него вестей. Утешь меня, если можешь.— Твой муж достоин тебя, Тулиар. Я назначил его наместником в Суккарате. Побольше бы нам таких воинов! Не волнуйся, Китмангур, верно, доставит тебе мужнино письмо. А может, и подарки. — Баржурмал тепло улыбнулся дородной госпоже, за спиной которой стояли два рослых сына, и живо вспомнил, как Одсхура махал ему на прощанье рукой с крепостной стены, а степная пыль заносила трупы кочевников, слишком поздно пришедших на помощь мятежным жителям Суккарата…— Баржурмал, тебе надобно остерегаться Бешеного казначея. Он из-за ай-даны совсем разума лишился. Ходят слухи, купил себе похожую на нее рабыню и назвал Ти-милатой. Помяни мои слова, не кончится это добром, — прошамкал за спиной яр-дана Зибиталь — престарелый подслеповатый фор, обучавший некогда Баржурмала драться на мечах и метать дротики.— Будь спокоен, я запомню твои слова и присмотрю за Пананатом, — заверил яр-дан дряхлого наставника и огляделся, разыскивая глазами имперского казначея. Но обнаружить его среди четырех с лишним сотен гостей было не так-то просто. Взгляд Баржурмала скользил по лицам парчовохалатной знати, пока не наткнулся на Азани. Вот с кем ему давно уже хотелось поговорить по душам!Яр-дан начал пробираться к молодому фору, беседующему о чем-то с рослым, туповатым на вид детиной в свободно ниспадающем одеянии из светло-зеленой парчи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64