Младшая сестра фора редко повышала голос, хотя умела настоять на своем, была на редкость разумна, рассудительна и помимо доброго нрава обладала привлекательной внешностью — сочетание качеств, по общему мнению, не частое, особенно если речь шла о госпоже из высокородных.Потому-то известие о том, что Марикаль не вернулась из храма Чистых помыслов, не на шутку встревожило и огорчило всех обитателей дома. Случалось, дочери высокородных, не получив согласие родных на брак с избранником своего сердца, убегали с возлюбленными кто под своды храмов Кен-Канвале, дабы Предвечный своей властью соединил тех, кого отказывались соединить люди, кто в пригородные поместья, дабы, не принося священных клятв, могущих навеки рассорить их с семьей, урвать все же у жестокосердной судьбы толику счастья. Случалось всякое, но заподозрить Марикаль в побеге не пришло бы в голову ни одному мало-мальски знавшему ее человеку хотя бы потому, что родовитости ей хватило бы на двоих, избери она в спутники жизни даже ремесленника или землепашца. Храфеты не смущались вводить в свой род людей самого низкого происхождения, включая рабов, и если кто-то поглядывал на них из-за этого искоса, то порицать вслух смельчаков не находилось. Вернее, жили они столь недолго, что высказанные ими упреки быстро забывались. Кроме того, всему Ул-Патару было известно, что Азани нежно любит свою младшую сестрицу и, целиком полагаясь на ее благоразумие, не станет препятствовать замужеству Марикаль. Наконец, девушке, поглядывавшей пока что на многочисленных поклонников без всякого интереса, просто не с кем было сбегать, и уж во всяком случае одолей ее вдруг подобное желание, она бы непременно успокоила брата запиской или послала человека уведомить его о своих планах.Но записки Азани не получил, посланник Марикаль не постучался в двери дома Храфетов, а сопровождавшие девушку джанги лишь разводили руками и клонили долу повинные головы. Толпа перед святилищем Чистых помыслов, где по случаю возвращения в столицу победоносного яр-дана устраивалось благодарственное жертвоприношение Кен-Канвале фруктов и цветов, была так велика, что госпожа велела им обождать ее на улице Песнопений. Они не могли ослушаться, тем более что с Марикаль оставалась Кульмала, а кругом были одни высокородные… Винить джангов было не в чем, они в точности выполнили приказ госпожи. К тому же Азани хорошо представлял, что творилось на храмовой площади, да и Кульмала, никогда не расстававшаяся с метательными кольцами, за госпожу свою даже голыми руками могла изувечить немало народу. Как она допустила, чтобы процессия жрецов оказалась между ней и Марикаль, как не уследила за девчонкой, молодой фор понять не мог, а теперь и спросить было не у кого. Узнав, что хозяйка не вернулась, Кульмала вскочила на нерасседланного дурба-ра и унеслась со двора, поклявшись, что без Марикаль в дом Храфетов не воротится.Первым побуждением Азани было скакать следом за ней к храму Чистых помыслов, но Ларваг отговорил его от этой затеи и сам во главе отряда джангов отправился на поиски своей «маленькой госпожи», посоветовав фору как следует пошевелить мозгами, прежде чем что-либо предпринимать. Имея полный дом слуг, готовых исполнить любую его прихоть, ему действительно незачем было скакать к храму самому, и Азани скрепя сердце вынужден был признать, что сотник, как всегда, прав и если он хочет помочь сестре, то прежде всего должен обдумать создавшуюся ситуацию. Подавив жгучее желание мчаться неведомо куда сломя голову, молодой фор засел в кабинете умершего полгода назад отца и принялся заставлять себя работать мозгами. Он занимался этим весь вечер, ночь и утро, однако результаты его бдений оказались малоутешительными несмотря на пульсирующую в затылке боль, соответствующую, по-видимому, кровавым мозолям на руках и свидетельствовавшую, что трудился Азани не за страх, а за совесть.Прежде всего он отбросил мысль о побеге. Спустившись на кухню и поговорив со слугами, молодой господин, совсем недавно унаследовавший от отца титул фора, убедился, что они, так же как и он сам, уверены, что Марикаль до сих пор не заглядывалась ни на одного мужчину. Это необходимо было сделать, ибо, как ни доверял себе Азани, когда дело касалось сестренки, он готов был поступиться чем угодно, не говоря уже о вере в собственную наблюдательность и непогрешимость суждений. После недолгих размышлений отверг он также все утешительные варианты, как-то: поездку в гости, внезапное недомогание или сломавшего ногу дурбара. Все это не помешало бы Марикаль добраться до дому или хотя бы послать ему весточку о себе. Откинул он мысль и о том, что сестренку могли убить. Из желания отомстить женщин в Ул-Патаре не убивали, во всяком случае на площади перед храмом Чистых помыслов.Оставалось предположить, что Марикаль похитили. Например, какой-нибудь юноша из высокородных влюбился в нее до безумия и… Азани отдавал себе отчет, что, несмотря на миловидность, красавицей его сестра не была, однако только уродине трудно выглядеть очаровательной в шестнадцать лет, да и то если она не умеет следить за своей внешностью и не имеет ни капли вкуса. А Марикаль умела, имела, и уродиной ее даже заклятый враг не посмел бы назвать. Впрочем, врагов у нее не было, хотя завидовало ей все женское население столицы. Если уж не внешности, то молодости или знатности и богатству, какими способны были похвастаться считанные высокородные дамы не только Ул-Патара, но и во всей империи.Итак, кто-нибудь из поклонников его сестры мог похитить ее, влюбившись в нее саму или соблазнившись принадлежащими ей богатствами и возможностью породниться с Храфетами, знатность и положение которых при дворе нельзя было купить ни за какие деньги. Поверить в это Азани очень хотелось и было, на первый взгляд, нетрудно, но по зрелым размышлениям он отмел и этот вариант. Едва ли кто-нибудь из высокородных рискнул бы связываться с Храфетами. Если бы войско Баржурмала было разгромлено или убит он сам, тогда, быть может… Да и то вряд ли, ведь отец Азани, фор Таралан, был близким другом «тысячеглазого» Вокама, и тот неизменно выказывал свое расположение его сыну. А уж после возвращения Баржурмала в Ул-Патар только сумасшедший рискнул бы вызвать гнев молодого фора. Ибо не так давно еще яр-дан был всего лишь сыном рабыни, и часто только кулаки, а то и боевой топор Азани удерживали занесенную над его головой руку высокородных, полагавших, что Мананг так никогда и не признает себя отцом Баржурмала. Оскорбившего род Храфетов ждал суд высокородных, возглавляемый, за неимением Повелителя империи, яр-даном, поединок с Азани или с мужем его старшей сестры — Мурмубом. В любом случае судьба обидчика была предрешена, а ведь был еще и Ларваг с джангами, готовыми решить все вопросы без соблюдения каких бы то ни было формальностей…Таким образом, получалось, что воздыхателю Марикаль, кем бы он ни был, похищать девушку не имело никакого смысла. Принудив ее выйти за себя замуж, он подписал бы тем самым свой приговор и оказался на смертном одре прежде, нежели на брачном ложе. Если же обожатель рассчитывал на взаимность, то у него должно было хватить ума придать похищению вид приглашения в гости и умолить Марикаль написать брату письмецо. Но его не было. Точно так же, как не было до сих пор посланца с требованием заплатить выкуп, которое направили бы к фору грабители Мисюма или другие охочие до денег мерзавцы, если бы девушка оказалась у них в руках.Можно было тешить себя надеждой, что похитители предъявят свои требования позже, но тогда возникал естественный вопрос: почему они выбрали Марикаль и приурочили похищение к возвращению Баржурмала? Ночные стервятники испокон веку старались не досаждать по-крупному могущественным семействам высокородных, способным натравить на них городских ичхоров и собственных джангов, и сейчас, когда войско с победой возвращалось в столицу, им, по здравому смыслу, следовало затаиться и не напоминать столь явно о своем существовании сторонникам яр-дана. Если, разумеется, их не направила чья-то сильная рука. Быть может, та самая, что пыталась преградить Баржурмалу путь в Золотую раковину и перебила сопровождавших его хвангов. Но ни ай-дана, ни Хранитель веры не нуждались в золоте Храфетов, и, стало быть, похищение было совершено не с целью получения выкупа.Мысль о том, что ему придется иметь дело с ярунда-ми, заставила Азани содрогнуться — будучи искушенным в придворных интригах, он понимал: когда дело идет о борьбе за власть, человеческие жизни, даже жизни высокородных, перестают чего-либо стоить и всех богатств Храфетов не хватит, чтобы выкупить Марикаль у служителей Кен-Канвале. Он догадывался, что они могут потребовать у него за возвращение сестры, и от догадок этих по спине неустрашимого фора начинали бегать холодные мурашки.Азани пригубил вино из золотого, отделанного крупными изумрудами кубка и, не ощутив его вкуса, откинулся на спинку кресла. Ответив на вопрос, кто похитил его сестру, он должен был теперь решить, как вызволить ее из плена и надобно ли сообщать об исчезновении Марикаль и подозрениях своих Баржурмалу или Вокаму, с которыми ему предстояло в ближайшее время встретиться на пиру в Золотой раковине. Ехать на пир у него, понятное дело, не было ни малейшего желания, но, с одной стороны, оставаясь дома, он ничем не поможет сестренке, а с другой — проигнорировав приглашение яр-дана, прибавит себе новых забот. Азани не смог отправиться с Баржурмалом на войну, так как должен был проводить своего отца, фор Таралана, в последний путь и вступить'во владение наследством. Если же он теперь позволит себе не явиться еще и на пир по случаю его победы и благополучного возвращения в столицу, это может иметь самые скверные последствия для рода Хра-фетов. Дружба дружбой, но сейчас яр-дан, как никогда, нуждается в поддержке высокородных и лишние пересуды о засевших в столице предателях едва ли поднимут ему настроение. Так же, впрочем, как и о похищении Ма-рикаль ярундами, с которыми Баржурмалу необходимо, во избежание великой резни, заключить на ближайшее время хотя бы худой мир.Очнувшись от раздумий, фор Азани кликнул слуг и велел, чтобы джанги седлали дурбаров. Он не мог не прийти на пир, но твердо решил, что не будет до времени говорить о своих бедах яр-дану. Не стоит омрачать праздник и перекладывать собственные заботы на чужие плечи. У Баржурмала своих неприятностей хватает, и пока остается хотя бы призрачная надежда, что служители Кен-Канвале к похищению не причастды, незачем плодить слухи. Не ко времени сказанные слова могут сильно повредить его сестренке, а яр-дан едва ли в состоянии хоть чем-нибудь помочь ему до подхода войска.Глядя, с какой быстротой Баржурмал просматривает поданные ему для ознакомления отчеты наместников провинций, налоговые ведомости и сводные приходно-расходные таблицы, Пананат ощутил, как в нем поднимается волна раздражения и разочарования. Чтобы вникнуть в смысл любого из этих документов, тщательно переписанных на плотной розовой бумаге и заверенных собственноручной его подписью и печатью Казначейства империи, яр-дану потребовалось бы по меньшей мере полдня и целая кипа сопутствующих материалов. Вызывать имперского казначея перед самым началом пира не имело решительно никакого смысла, но Баржурмал, если уж ему так невтерпеж было продемонстрировать свою заинтересованность государственными делами, мог хотя бы, выбрав один из отчетов, сделать вид, что пытается понять его содержание. Перекладывать же их вот так, едва удостоив беглого взгляда, словно вирши какого-нибудь дворцового стихоплета, было не просто глупо, а в высшей степени оскорбительно. Коли уж яр-дан не доверяет ему, мог бы сказать об этом прямо, не разыгрывая из себя всеведущего и всемогущего Повелителя империи…Баржурмал неожиданно поднял голову и уставился на стоящего подле его стола Пананата с таким видом, будто только сейчас вспомнил о его существовании.— Прости, что не предложил тебе сесть, — Яр-дан указал на кресло и, подождав, пока имперский казначей усядется, спросил: — Правду ли говорят, будто ты все еще сохнешь по моей сестре, а она смотрит на тебя как на докучливую букашку?Пананат почувствовал, что бледнеет, и стиснул зубы. Рука его потянулась было к кинжалу, но так и не коснулась рукояти из резной кости. Вместо этого длинные сильные пальцы сомкнулись на выкованной в виде цветка пряжке поясного ремня и смяли тонкие серебряные лепестки. Имперскому казначею едва перевалило за тридцать, и боевым топором он владел не хуже, чем кисточкой для письма.— Можешь не отвечать, Вокам уже рассказал мне все дворцовые сплетни, и я страшно рад, что Тимилата не сумела оценить тебя по достоинству. Глупо, наверно, заявлять, что меня радуют страдания имперского казначея, однако согласись: если бы моя сестрица ответила тебе взаимностью, спать бы я стал значительно хуже.— Если бы это случилось, у тебя было бы больше оснований спать спокойно, — произнес Пананат после некоторого молчания. Вглядываясь в обветренное лицо двадцатилетнего яр-дана, сильно повзрослевшего и возмужавшего за время похода, он с удивлением заметил тени, залегшие у него под глазами, и потянувшиеся от крыльев тонкого носа морщинки, живо напомнившие ему Мананга.— Ты полагаешь, что смог бы убедить ее отказаться от борьбы за трон Повелителя империи? — Баржурмал поднял брови, словно дивясь наивности своего собеседника.— Прислушавшись к доводам рассудка, ай-дана, вероятно, согласилась бы, что шансов одолеть Хранителя веры, если ему удастся справиться с тобой, у нее прискорбно мало. А к чему приведут реформы Базурута, ей объяснять не надо. О зреющем в провинциях недовольстве она знает из отчетов наместников и налоговых ведомостей, даже если допустить, что Рифирасу удается скрывать от ай-даны ходатайства об усилении гарнизонов и прочие прошения, доклады и доносы, поступающие на ее имя со всех концов империи.— Значит, она все же просматривает твои бумаги?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64