…Бьются за каждую улицу, за каждый дом. Все охвачено огнем. Тяжко дышать. Искры сыплются на плечи, попадают за воротник, загорается одежда.
Старшина Лебедев увидел, как фашистский офицер выхватил пистолет, нацелился в командира. Лебедев метнулся вперед, загородил собою командира и бросился на фашиста с ножом. Пуля ударила Лебедеву в левую руку, но правая в тот же миг достала фашистскую грудь. Потеряв офицера, гитлеровцы на мгновение растерялись. Но неизвестно, что было бы дальше, если бы в эту минуту не прогремело «ура»: наши пошли в атаку.
Лебедев замолчал, а нам казалось, будто мы сами побывали на правом берегу, участвовали в рукопашных схватках, отбивали атаки фашистов, ходили в контратаки.
Я не заметил, когда к нашей группе подошел бригадный комиссар Зубков.
Он стоял, опершись о дерево, и вместе со всеми слушал. А потом подошел к Лебедеву, пожал ему руку:
— Спасибо, товарищ старшина. Вы для нашей молодежи, можно сказать, настоящий доклад о мужестве прочли. — Потом посмотрел на нас: — Вижу, не привилась вам солдатская форма, — в голосе мягкость.
— До самой темноты, товарищ бригадный комиссар, были солдатами, а сейчас вот снова в моряков превратились, — оправдывался командир роты.
— В старину русские солдаты перед боем надевали чистое белье, — задумчиво сказал комиссар.
В темноте подошли к самому берегу Волги. Легли на теплый песок у самой воды. Волга перебирала мелкие камешки на берегу. Они шелестели, словно шептались между собой: тиш-ш, ти-ше, тиш-ш.
С Мамаева кургана веером во все стороны разлетались трассы очередей крупнокалиберного пулемета.
— До нас не достае, дывись, Василь, як у воду хлюпается, — сказал лежавший рядом Охрим Васильченко, комментируя полет пуль. С правой стороны от переправы шла пулеметная перестрелка. В овраге Долгом, между бензобаками, работали автоматчики, отбивали равномерную дробь, а в самом низу оврага, за дорогой, ухали разрывы гранат. Над головой тарахтели моторы ночных бомбардировщиков. Каждый новый разрыв мины или снаряда окатывал горячим воздухом, швырял в сторону. Самое неприятное на войне — лежать без действия под огнем противника.
Охриму не лежалось. Он ворочался с боку на бок и ворчал:
— Ну кажи, чого мы тут ждем? Перемахнуть бы, пока темень, а мы лежим, соньця дожидаемся.
Старший лейтенант Большешапов громко цыкнул на Охрима:
— Еще подходят части. Не ты один, можешь полежать.
И все умолкли, поняли. Только слышен стал тихий разговор на переправе.
Город горел. На фоне зарева были видны тени пробегающих солдат. Наши или немцы? Никто не знал.
К переправе подходил обоз второго батальона. Перегруженные повозки до самых ступиц зарываются в песок. Лошади выбились из сил и не могли сорвать их с мест. Подошла рота автоматчиков, и обоз тронулся к переправе.
Появился катер, к нему была причалена баржа. Ее высокие борта изрядно побиты осколками.
Погрузка прошла быстро, в полной тишине. Изготовили к бою станковые пулеметы. На середине баржи штабелями сложили ящики с боеприпасами. Старшина Бабаев грузил в трюмы, прямо в воду, ящики с американской тушенкой — «второй фронт».
Матросы смеялись вполголоса:
— Старшина, что ты делаешь, захлебнется «второй фронт»!
На носу и корме дырявой баржи стояли насосы. Матросы откачивали воду, просочившуюся через пробоины. Внутри баржи стучали молотки: щели конопатили, а пробоины забивали пробками, замотанными паклей.
Глухо заработала машина. Катер содрогнулся, натянулся буксир, дрогнув, заскрипела баржа и, как усталая кляча, поплелась следом. Маленькая волна набегала на катер, ударяла о железный борт и с шумом рассыпалась где-то в темноте. Густая ночная темь давила на глаза, как повязка, но все напряженно вглядывались в черную кипящую ширь реки, стараясь рассмотреть, что там впереди. Слышно было, как слева и справа тихо плескали веслами плывущие на лодках моряки. За лодками на веревках тащились доски, бревна, за них держались матросы из роты автоматчиков.
Переправа обошлась без потерь. Все, как один, тихоокеанцы перемахнули через Волгу в огнедышащий Сталинград.
Это было в ночь на 22 сентября 1942 года.
Глава 4.
Первый бой.
Катер врезался носом в прибрежный песок. Мотор вздрогнул в последний раз и умолк, лишь вода за кормой продолжала хлюпать. Вот он, долгожданный правый берег!
В небе вспыхнула ракета. Ее яркий свет скользнул по стальным каскам бойцов, все замерли. Ракета погасла, и берег снова ожил.
К пяти часам утра через Волгу переправилась вся наша 284-я стрелковая дивизия. Я до сих пор не могу понять, почему фашистские артиллеристы и минометчики ни одним выстрелом не потревожили нас на открытой глади реки. Может быть, потому, что мы ни одним звуком или движением не выдали себя? А может, гитлеровцы потеряли бдительность, считая, что русская армия под Сталинградом разбита, рассеяна; артиллерия ушла за Волгу, на левый берег; в развалинах города остались лишь отдельные группы «коммунистов-смертников», а переправа новых частей невозможна? Что они думали — неизвестно, но факт, что нашей дивизии удалось переправиться без потерь.
Теперь уже нет никакого сомнения — мы скоро вступим в бой. Первое боевое крещение моряков на суше в горящем городе. Как оно начнется и чем закончится? Лично я — готов ко всему, буду драться, как подсказывает совесть. Какая она у меня — дырявая или чистая — пусть оценят товарищи в ходе боя, но про себя я уже который раз повторяю: не подведу, не отступлю, даже перед самой смертью. Вероятно, так же думают о себе мои друзья-тихоокеанцы. Смотрю на них, а в ушах звучит голос диктора, который передавал очередную сводку Совинформбюро по радио:
— «Наши войска оставили Севастополь…»
Эту тяжелую весть я услышал, находясь во Владивостоке, получая в банке денежное содержание за май 1942 года. И тут же перед кассой за моей спиной, прозвучал для меня не менее суровый приговор, чем сообщение диктора о Севастополе:
— Так вот, я говорю, деньги могет любая грамотная бабенка носить, а вот таких шароваристых парней пора притянуть на войну.
— Правильно, Лука Егорович, — поддержал знакомый мне дед Фадей, слесарь-истопник районной бани. — Я вот, к примеру, работаю на двух ответственных должностях, вся баня лежит на моих плечах, ну, если бы меня попросили, Фадей, сходи в банк, получи наличные для коллектива, што мне — тяжело? А таких лоботрясов на бабьей работе не держал бы…
Ох, как тяжело мне стало с той минуты служить в мирном, далеком от фронта городе! Вернулся в часть и готов был разбросать все деньги куда попало, чтоб осудили и послали, как штрафника, на фронт. И наверное, так могло случиться, если бы в этот момент не встретился командир базы, который сказал, что на днях мне придет замена, что командование флота решило удовлетворить просьбу комсомольцев базы — сформировать роту добровольцев для отправки на фронт.
— Спасибо! — вырвалось у меня из груди, иначе я задохнулся бы от радости.
Командир улыбнулся, достал из кармана пачку «Беломора», протянул мне. Прикурили от одной спички, затянулись.
— Откровенно говоря, я завидую тебе и твоим друзьям-комсомольцам, — сказал командир базы. — Мною подано тоже четыре рапорта с просьбой отправить на фронт. На четвертом поставлена такая резолюция, сам своими глазами читал: «Разъяснить товарищу Николаеву, что он должен понимать, где мы находимся (не на даче) и какую задачу выполняем. Не поймет, будем разбирать в партийном порядке, вплоть до исключения».
Командир базы капитан-лейтенант Николаев по своей натуре, по характеру был беспокойный человек. Самые малейшие неполадки, неудачи он принимал близко к сердцу, расстраивался, отчего часто проводил на работе круглые сутки, не смыкая глаз. От переутомления за один год войны у него глубже вырезались на лбу две морщины. Еще сильнее обозначился шрам — след Хасана, что змейкой вился от правой брови к щеке. Умный и заботливый командир, отдавший восемнадцать лет нелегкой службе, на этот раз показался мне родным отцом: он напутствовал меня, как надо действовать в бою: главное — не робеть и быть осмотрительным.
В ожидании замены время тянулось мучительно медленно. Я считал буквально каждую минуту. За ночь успел подготовить полный финансовый отчет для передачи новому начфину и утром, на рассвете, вышел к морю. В эту пору рассвет на море наступает как-то особенно красиво. Красота рассвета начинается с появления маленькой, еле-еле заметной ярко блестящей точки. Ее нельзя назвать еще зарницей, которую привык видеть я на своем родном Урале. Эта точка маленькая, как мышиный глаз, а горит так ярко, что вокруг нее разгорается небо. Эта звездочка — не простое небесное светило, нет, это настоящий разведчик — прокладывает путь солнцу. Когда мышиный глазок разгорится, вырастет во всевидящее око, он, помигивая, излучает столько света, что его хватает зажечь на небе узкую полоску нового утра.
Именно в то утро, кажется, только мне улыбнулась звезда счастья — солнечный разведчик. На моих глазах все живое радовалось, поворачивалось к солнцу. И как могло быть иначе: ведь мне предстояло не сегодня-завтра отправиться в действующую армию.
Искупавшись в холодной океанской воде, я бегом вернулся в расположение части. Тут уже все знали, что двадцать комсомольцев нашей базы, в том числе и я, отправляются в действующую армию.
Времени оставалось очень мало, проводы были поистине военными. По званию и возрасту среди нашей команды я был самым старшим. Поэтому меня назначили командиром отделения, с которым я влился в состав батальона морских пехотинцев Тихоокеанского флота…
И вот мы уже в Сталинграде, на правом берегу Волги. Улыбнется ли мне здесь та самая звезда, которую во Владивостоке моряки называют разведчиком солнца?
Переправа дивизии закончилась, ждем приказа о вступлении в бой.
До получения боевой задачи оставались на месте, у причалов. Как сейчас вижу молодого белобрысого, курносого капитана, который размещал моряков нашей части на круче берега.
Лежим один к одному. Прошел час, второй. Ночь на исходе. Моряки хорошо ориентируются по небесным светилам, но небо задымлено, и трудно определить, близко ли рассвет.
Заметно волнуются офицеры, а мы по-прежнему лежим абсолютно без действия и сами волнуемся все больше.
Ясно: скоро мы должны вступить в бой. Но где противник, где его передний край? Никто тогда не догадался проявить инициативу — разведать. Не додумался до этого и наш комбат Василий Котов. Он лежал на животе рядом со мной. По другую сторону сидел старший лейтенант Василий Большешапов.
Раннее утро. Яснее стали вырисовываться дальние предметы. Слева от нас хорошо видны бензобаки. Что за ними, кто там? Выше баков — железнодорожное полотно, стоят пустые вагоны. Кто за ними притаился?
Наконец наблюдатели немецких минометных батарей засекли нас. На берег Волги, в самое наше скопление, полетели мины. В воздухе показались самолеты противника, стали бросать осколочные бомбы.
Матросы заметались по берегу, не зная, что делать.
Лейтенант Николай Логвиненко, командир батальона Василий Котов и я успели прыгнуть в глубокую воронку от бомбы.
Прижались к земле, лежим. А фашистская авиация молотит, только камни летят. Справа и слева послышались стоны раненых.
Через несколько минут донеслось:
— Убит заместитель командира дивизии.
Нет, дальше так оставаться нельзя. И тут из-за Волги ударила «катюша». Молодцы артиллеристы, в самый раз!
С разрывом последнего снаряда старший лейтенант Большешапов выскочил на пригорок, крикнул:
— За Родину!
Вскинув над головой пистолет, он бросился к бензобакам, где засели фашистские автоматчики. Словно пружина подбросила меня на ноги, не помню, как оказался рядом с Большешаповым.
Вслед за нами справа и слева поднялись матросы. Страх и нерешительность как рукой сняло: дружная атака и робкого делает отважным.
Слева застрочил фашистский пулемет, укрывшийся где-то в развалинах возле оврага Долгого. Цепи моряков прижались к земле. Атака захлебнулась.
Большешапов приказал мне пробраться к развалинам и забросать пулеметное гнездо гранатами.
Когда фашистский пулемет замолчал, моряки, наступавшие на левом фланге, снова поднялись в атаку.
Заметив скопление нашей пехоты у бензобазы, фашисты открыли массированный минометно-артиллерийский огонь. Потом полетели бомбы с пикировщиков. Над базой взметнулось пламя, начали рваться бензобаки, загорелась земля. Над цепями атакующих моряков с оглушительным ревом метались гигантские языки пламени. Все охвачено огнем. Еще минута — и мы превратимся в угли, в головешки…
— Вперед! Вперед!
Охваченные огнем солдаты и матросы на ходу срывали с себя горящую одежду, но не бросали оружия. Атака голых горящих людей… Что подумали о нас в этот момент фашисты — не знаю. Быть может, они приняли нас за чертей или за святых, коих и огонь не берет, и потому бежали без оглядки. Мы вышибли их из поселка, прилегающего к бензобазе, и остановились на крайней западной улице, залегли среди маленьких индивидуальных домиков, из которых состояла эта улица. Здесь кто-то подкинул мне плащ-палатку, и я кое-как прикрылся.
Тотчас же командир полка майор Метелев направил основной удар своих батальонов по оврагу Долгому на метизный завод, в район льдохранилища и на высоту 102 — Мамаев курган. В овраге Долгом наша рота установила локтевую связь с пулеметной ротой 13-й гвардейской дивизии, которая вела жестокие бои за центр города.
В воздухе по-прежнему кружили фашистские самолеты. Шел воздушный бой. Фашистские пикировщики штурмовали завод «Красный Октябрь» и северные скаты Мамаева кургана. Там тоже горела земля.
От раскаленного воздуха у солдат потрескались губы, пересохло во рту, слиплись опаленные волосы — зубья расчески гнулись.
Но командир батальона капитан Котов радовался: приказ выполнен! Бензобаки отбили, овладели недостроенным красным зданием, захватили контору метизного завода, бои идут в цехах и проломах асфальтового и метизного заводов!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24