Завалюсь на сеновал, смотрю сквозь щели в крыше на высокое небо, и видятся мне ее смешливые глаза, лицо ее подвижное, вспоминается ее тоненькая упругая талия. И словно опять плывем мы в танце, а усталый гармонист приложит голову к мехам и играет, играет...
В воскресенье я снова был на вечеринке. Залепленный пластырем, подпудренный. Лена не смеялась. Она первый же вальс пошла со мной и встревоженно спросила:
— Что случилось?
— Ваши хлопцы за тебя... — улыбнулся я и, как ни в чем не бывало, продолжал танцевать.
Лена ничего не сказала. Не знаю, может, что-нибудь подумала, но не сказала. И опять на перекуре хлопец зажал меня в сенях и опять угрожал. И опять я провожал Лену домой.
Но тут произошло непредвиденное. Она вдруг вызвалась проводить меня. Как я се ни уговаривал — не помогло.
— Ты не смотри, что я слабый пол, — усмехаясь, говорила она. — Я ничего не боюсь.
Устин Адамович посмотрел с улыбкой на ребят, налил еще.
— Любопытная ситуация, — сказал Сергей.
— Любопытная и до некоторой степени глупая, — продолжал Устин Адамович. — Меня брала под свою защиту девушка. Первое, что меня грело в создавшейся обстановке, — небезразличное отношение Лены, второе — мы завоевывали право безнаказанно встречаться, — Вас, конечно, не оставили в покое? — улыбнулся Федор.
— Ты угадал... —Устин Адамович выпил и кивком головы пригласил последовать его примеру. — Хлопцы ждали меня на том злополучном месте недалеко от клуба. Оживленно беседовавшие до этого, мы замолчали, поравнявшись с деревенскими ревнивцами.
— Ленка, марш домой! — приказал знакомый мне голос.
— И не подумаю, — вызывающе ответила Лена, взяла меня под руку, чтобы идти дальше.
— Ты слыхала, что я сказал? — не успокаивался хлопец.
— Ты мне не батька и не указ, — бросила Лена, увлекая меня вперед.
Один из хлопцев схватил ее за руку, оторвал от меня, и только он бросился, чтобы разделаться со мной, как и в первый раз, как между нами выросла Лена. Волосы упали ей на лоб, вся она как-то ощетинилась и стала похожа на зверька, который приготовился к своему боевому прыжку.
— Не сметь! — громко крикнула она. — Я тебе набью физиономию и вдобавок отдам под суд за хулиганство.
— А пускай не волочится за нашими девчатами... — уже не так угрожающе проворчал все тот же голос.
— У вас что тут — отдельное государство, и где это записано, что все деревенские девчата ваши? Плевать мы хотели на таких красавцев... Куда захотим — туда и пойдем, вас не спросим... И чтобы вы это дурацкое правило отменили немедленно. Понятно?
Хлопцы ничего не ответили. Мы пошли по улице, и снова Лена вела меня под руку, и я был самым счастливым человеком на земле.
Устин Адамович закурил и после некоторого молчания сказал Сергею:
— Так что в первый раз не отчаивайся, добивайся своего во что бы то ни стало.
— Тут другая история, Устин Адамович. Она за меня не вступится.
— Ты уверен?
— Совершенно точно, — твердо сказал Сергей, — и вообще, стоит ли о ней здесь говорить?
— Даже так? — удивился Устин Адамович. — Тогда конечно. Я только к тому, что настойчивость в достижении цели...
— Мы поняли, — перебил Устина Адамовича Федор. — И все-таки чем же закончилась эта история с Леной?
— Вас интересует финал? — тоскливо спросил Устин Адамович и встал. Он задумчиво прошелся по комнате, остановился у окна и стал смотреть во двор, заросший молодым вишняком. Плечи его как-то вдруг обмякли, ссутулились.
Сергей неодобрительно кивнул Федору — дескать, зачем спрашиваешь о том, о чем, наверное, неприятно говорить Устину Адамовичу, но было уже поздно. Устин Адамович повернулся к ребятам, и они увидели его странно блестевшие глаза.
— Все было как у людей. Мы поженились. Она окончила академию, я — институт. Я стал работать в институте, она — в пригородном колхозе агрономом. Для поездки по полям и домой купили мотоцикл. Мы были счастливы. Бывало, садились вдвоем и мчались навстречу ветру. А ездить она умела. И никогда не думали мы, что в этом мотоцикле наше несчастье. Как-то возвращалась она домой поздним вечером. Ехала, наверное, быстро, а у обочины стоял трактор. Конечно, без огней. Да и у нее, наверное, что-то со светом случилось, что не заметила она этот трактор и врезалась в него на полном ходу. Вот вам и финал... — Устин Адамович замолчал, вышел на кухню, принес новую пачку папирос. Ребята сидели подавленные и не знали, что делать. Говорить слова утешения было глупо — Устин Адамович в них не нуждался, отнестись ко всему этому равнодушно они тоже не могли, поэтому дружно набросились на новую пачку, чтобы закурить, помолчать и собраться с мыслями.
Это тягостное молчание было неожиданно прервано приходом моложавой, опрятно одетой женщины. Она вошла быстрым энергичным шагом и, не ожидая приглашения, опустилась на свободный стул и громко заплакала. Ребята недоуменно посмотрели на Устина Адамовича и встали, но он кивнул им, и Сергей с Федором остались.
Устин Адамович не бросился к женщине, не стал ее успокаивать, Он стоял рядом и ждал, Видно было, что это не первое ее появление, что Устин Адамович привык уже к этим слезам и не очень беспокоился.
Женщина наконец отняла от глаз платок и удивилась, словно увидела ребят впервые.
— Ой, да у вас гости!
— Нет, — сказал Устин Адамович. — Это мои студенты.
— Вы простите, что я вам надоедаю! — воскликнула женщина. — Но честное слово, мне не с кем посоветоваться. А в институте вы авторитет, вас все уважают...
Устин Адамович усмехнулся, подошел к окну, открыл.
— Мы тут здорово надымили, правда?
— Я привыкла... — немного успокоившись, сказала женщина. — Знаете, сразу чувствуется, что в квартире есть мужчина... — И вдруг воскликнула дрожащим голосом:— Миленький Устин Адамович, он ведь все-таки уходит!
— А чем я могу помочь? — равнодушно спросил Устин Адамович.
— А по профсоюзной линии, а по административной или даже на ученый совет вытянуть? — возмутилась женщина. — В конце концов, он педагог, воспитатель, а как он будет воспитывать студентов, если сам разложился окончательно?
— Дорогая Людмила Петровна, — сказал Устин Адамович, сел напротив женщины на стул и коснулся ее руки. — Вы просто попали не по адресу. Я разделяю ваше возмущение и считаю, что Милявский поступает легкомысленно, но вы сходите к директору, в партком, куда угодно. Это ваше право, вы жена, вы, наконец, мать своих детей...
Людмила Петровна встала, спрятала платочек в рукав блузки:
— Вы меня гоните?
— Ну что вы, — смутился Устин Адамович. — Просто мне думается, что вы потеряли много времени напрасно, рассказывая мне, как издевается над вами муж. Рассказывали в то время, когда надо было действовать.
— Вы не обижайтесь... — как-то просто и душевно сказала Людмила Петровна, и Сергей почувствовал симпатию к этой женщине. — Я вам одному верю, потому что... Ну, потому что вы Какой-то чистый, умеете слушать... А теперь ведь не все умеют выслушать. Всем некогда, некогда, как будто эти минуты решают судьбу земли.
— Я вас не гоню... — повторил Устин Адамович, — но, по-моему, теперь пришла пора бороться за семью, за мужа. Об этом вашем Милявском сейчас весь институт говорит. Вон ребята давно знают то, о чем вы сегодня сообщили.
— Правда? — широко раскрыв слегка подкрашенные глаза, спросила Людмила Петровна,
— Правда, — ответил Сергей.
— Тогда я пойду, извините, что ворвалась, что помешала вашей работе.
— Ну, что вы, — успокоил ее Устин Адамович. — Мы не работаем. Тоже моральными проблемами занимались.
— Еще раз извините... — сказала Людмила Петровна и направилась к выходу.
— Нас тоже извините, Устин Адамович, — сказал Сергей, — пора уходить.
Ребята попрощались и вышли.
Людмила Петровна стояла на крыльце в задумчивости. Видя, что Сергей машинально задержался возле нее, то ли желая что-то сказать ей, то ли спросить ее о чем-то, Федор махнул рукой и удалился.
— Вы не проводите меня? — спросила Людмила Петровна Сергея.
— Куда? — осведомился Сергей.
— Домой, конечно, не могу же я в таком виде идти в институт, чтобы всякие там ваши девчонки подумали обо мне черт знает что.
— Пока что вы о них плохо подумали... — усмехнулся Сергей.
— А что бы вы сделали на моем месте? — удивилась Людмила Петровна. — Приставать к мужчине, зная, что у него жена и двое детей... Просто невероятно.
— Я знаю эту девушку, — признался Сергей, — и не верю, что она приставала.
— Что же вы молчали до сих пор? — оживилась Людмила Петровна. — Расскажите хотя бы, что это за особа?...
— Во-первых, она не особа, а нормальная девушка. Единственный ее недостаток — внешность.
— Она некрасива? — Нет, совсем наоборот, — серьезно сказал Сергей, — И это, по-моему, ей очень мешает в жизни.
— Что вы такое говорите! — воскликнула Людмила Петровна. — Женщине хорошая внешность никогда не была помехой.
— Она слишком хороша, — повторил Сергей, — и поэтому избалована вниманием.
— Вот как... — зло сказала Людмила Петровна. — В таком случае, я ей испорчу эту внешность.
— Вы этого не сделаете,
— Почему?
— Думаю, что это не в вашем характере.
Людмила Петровна расхохоталась нервным всхлипывающим смехом. Сергею стало неприятно, и он решил, что Людмила Петровна может обойтись без провожатого. Он остановился.
— Я лучше уйду, — сказал он. — Извините.
— Нет, — взяла его за рукав Людмила Петровна. — Так легко вы от меня не отделаетесь. — Она снова перешла на тот душевный тон разговора, который так подкупил Сергея в квартире Устина Адамовича. — Поймите, я сейчас в таком состоянии, что готова на любую гадость... Не покидайте меня, прошу вас. Мне показалось, что вы об этой девушке самого неплохого мнения. Не так ли?
— Я люблю ее, — неожиданно признался Сергей, и Людмила Петровна даже остановилась. Потом взяла Сергея под руку, и они не спеша пошли дальше.
— Постойте, постойте, — оживилась Людмила Петровна. — Это уже совсем интересно. Вы, значит, любите эту девушку?
Допрос был не очень приятен Сергею, но он ответил:
— Да.
— А она вас?
— Нет.
— Вы с ней хоть однажды встречались?
— Да.
— Ну и что же?
— Ничего.
Людмила Петровна, ведя этот допрос, преобразилась. Глаза ее загорелись, на щеках заиграл румянец, и от тусклого плаксивого тона ничего не осталось. Она была захвачена азартом исследования, поиска, азартом человека, перед которым вдруг засветил огонек надежды.
— Это не разговор — да, нет. Идемте вот сюда, в скверик, сядем на эту вот свободную скамью. Значит, она ничего не знает о ваших к ней чувствах?
— Знает, Людмила Петровна... Разрешите закурить?
— Курите себе. Господи, да что же это такое? Тебе признается в любви молодой человек, интересный, перспективный, а ты воротишь нос и останавливаешь свой выбор... Слушайте, как вас зовут?
— Сергей.
— Так она вас не любит, Сергей?
Сергей потерял уже всякий интерес к этому разговору. Если вначале он думал, что эта неожиданная встреча с женой Милявского принесет ему что-то новое, какие-то важные детали, что-то такое, что могло бы изменить отношения Милявского и Веры, то сейчас он убеждался, что Людмила Петровна сама толком ничего не знает и от этой растерянности начинает строить призрачные планы.
— А что, если вы скажете ей правду — Милявский больной человек — то у него подагра, то гипертония, то печень... Зачем ей идти в няньки к нему? Ведь он только перед молодежью петушится, хочет показать, что и он еще не обломок, а на самом деле...
Сергей встал, бросил в урну окурок.
— Знаете что, Людмила Петровна, разбирайтесь вы с ними сами. А я пойду...
— Куда же вы?
— У меня хватает своих забот. До свидания.

Глава седьмая
ВИКТОР
Иван с Эдиком зашли в свое купе, заняли места у окна и долго смотрели на пробегающие мимо леса и перелески, поля и деревни, озера, реки и ручейки. Каждый думал о своем, находясь под впечатлением проводов на могилевском перроне.
— Слушай, — вдруг сказал Иван Эдику, — я проголодался, а ты?
— Я не очень. — Глупая привычка. Как только сажусь в поезд, хочется есть. Давай за компанию.
Иван открыл чемоданчик, достал завернутый в чистую холщовую тряпочку кусок сала, хлеб, вареные яйца. Все это он любовно раскладывал на столике, и Эдик вдруг почувствовал, что с удовольствием разделит компанию.
— Давай, как некогда на пасху, — сказал Иван. Он протянул одно яйцо Эдику. — Держи, посмотрим, чье крепче.
Эдик улыбнулся этой детской выходке Ивана, протянул в кулаке яйцо. Иван ударил.
— Опять мое слабее. И вот так всегда, всю жизнь. Ну, да ладно, не жалко, бери.
Они молча ели, как будто сговорившись не вспоминать встречу с Устином Адамовичем. Потом пришел проводник и предложил чаю. И хотя Эдик почти никогда дома чаю не пил, он не отказался от стаканчика.
Вечерело. Окно вагона потемнело, и в нем отразились и Эдик, и Иван, и лампочка, вспыхнувшая под потолком,
Взяли постели. Легли. И долго молчали, хотя каждый догадывался о том, что думает другой, но никому не хотелось начинать разговор первому. Ворочались с боку на бок. Вслушивались в размеренный стук вагонных колес, но уснуть не могли.
— Не спишь? — наконец заговорил Иван.
Эдик помолчал, раздумывая, откликаться или нет. Потом вздохнул: — Не сплю.
— Дурацкая привычка, — опять пожаловался Иван. — Сажусь в поезд, не могу заснуть.
— А я наоборот, — сказал Эдик. — Привык с отцом в поездках. Чуть только на паровоз — спишь себе, как дома.
— Слушай, Эдик, — заговорил наконец о самом главном Иван. — А когда ты узнал, что можешь сочинять стихи? Это что, от рождения?
— С детства я слышал стихи от отца, Понимаешь, он очень любил говорить в рифму, а Я, как пошел в школу, даже подшучивал над этими стишками.
— Значит, ты не любил их, так? — допытывался Иван,
— Нет, не то чтобы не любил, а просто считал каким-то чудачеством.
— А потом?
— А потом, когда я познакомился с поэзией классической, я понял, что настоящие стихи — это недосягаемая высота, а то, кто их умеет писать, люди необыкновенные.
— Значит, ты тоже необыкновенный? — тихо, без всякой издевки, спросил Иван.
— Да что ты, Ваня, — улыбнулся Эдик, — я просто ничтожество. Жалкий рифмоплет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56