Мы вместе с ним были у Мюйра. Ты понял, почему я так себя вел? Волновался, пакет ронял?
- Тогда не понял, - честно признался я. - Сейчас понимаю.
- Ты правильно понимаешь. Я отдал ему не бабки. Нет. Я впарил ему "куклу"! Это такие пачки, с виду как бабки, - объяснил Томас Артисту. - Но бабки там только сверху и снизу. А в середине - бумага. Это и называется "кукла".
- А где же бабки? - спросил Муха.
Томас расстегнул плащ, извлек из внутреннего кармана пакет в коричневой оберточной бумаге и с торжеством шлепнул его на стол:
- Вот! А вы говорите: алкаш, зашейся!
- Фитиль, я тебя недооценил, - вынужден был признать Муха.
Он развернул бумагу. Там оказалось пять пачек в банковских бандеролях. Я недоуменно поморщился. Я хорошо помнил, что Мюйр вскрывал бандероли на всех пачках.
Я распотрошил пачки. В каждой из них было по две стодолларовые купюры сверху и снизу, а в середине - аккуратно нарезанная бумага.
Это была "кукла".
И тут до меня дошло: Томас перепутал пакеты. Пакет с долларами он отдал Мюйру, а "куклу" спрятал в потайной карман плаща.
Томас уставился на "куклу" и смотрел на нее не меньше минуты. Потом снял плащ и пиджак, лег на диван, скрестил на груди руки и сказал:
- Доктор, приступайте. Я сдаюсь.
Нам предписывалось: по прибытии в Аугсбург остановиться в отеле "Хохбауэр" на Фридхофштрассе, оформить в мэрии документы на вскрытие могилы Альфонса Реба-не, купить по кредитной карточке гроб высшей категории и доставить на муниципальное кладбище, переместить останки Альфонса Ребане в купленный гроб, организовать упаковку гроба в деревянный короб. После этого дождаться прибытия из Таллина микроавтобуса, погрузить в него короб и самолетом вернуться в Таллин.
Билеты на рейс "Люфтганзы" до Мюнхена, от которого до Аугсбурга было около ста километров, заказали для нас на 28 февраля, но вылет пришлось перенести. То ли Док переборщил с дозой снотворного, то ли организм Томаса оказался слишком восприимчив к димедролу, но после капельницы и уколов он продрых не сутки, а почти двое. Но Янсен не выразил никакого недовольства отсрочкой. Напротив, выразил глубокое удовлетворение нашими действиями, хотя и не понял, как нам удалось уломать клиента на это дело.
Роль сиделки при Томасе взяла на себя Рита Лоо. Доктор Гамберг заходил, интересовался состоянием пациента и всаживал ему в задницу какие-то очищающие кровь уколы. Нам же делать было совершенно нечего, и я воспользовался этим, чтобы прочитать сценарий кинорежиссера Марта Кыпса.
Специалист я в этих делах никакой, но мне показалось, что Артист в оценке этого сочинения был прав: характеры схематичны, а диалоги написаны газетным языком. Если, конечно, иметь в виду газеты советских времен, а не нынешние, где язык бывает очень даже выразительным.
Но кое-что меня в сценарии заинтересовало. Там была, например, сцена, когда Альфонса Ребане вызывают в ставку Гитлера, чтобы вручить Рыцарский крест с дубовыми листьями:
"Гитлер. Полковник, я счастлив вручить вам высшую награду Третьего рейха.
Ребане. Мой фюрер, я приму этот крест в тот день, когда Эстония станет свободной.
Гитлер. Я знал, что эстонцы самая высокая нация в мире. Теперь я вижу, что это великая нация!"
При всей пафосности этой сцены в ней угадывались отголоски действительных событий. Так это было или не так, но эти самые дубовые листья и в самом деле были вручены Альфонсу Ребане не после приказа о его награждении в феврале 1944 года, а только 9 мая 1945 года. И не Гитлером, а гросс-адмиралом Дёницем.
Чувствовалась, хоть и слабее, какая-то документальная основа и в сцене смерти Альфонса Ребане. В годовщину гибели своей возлюбленной Агнессы он приходит на ее могилу, чтобы возложить двадцать пять белых роз (столько лет ей было, когда она погибла), тут-то его и настигает пуля убийцы.
Черный мрамор надгробия, белые розы на нем, алая кровь героя.
Все это было слишком красиво, чтобы быть правдой. Но и официальная версия о неисправности рулевого управления в автомобиле "фольксваген-жук" тоже не выглядела слишком правдоподобной.
Поразмыслив, я решил, что не стоит откладывать до возвращения из Аугсбурга разговор с Кыпсом. Художник, конечно, творит по своим законам. Но из чего-то же он черпает материал для работы. Что-то Кыпс мог знать. Пусть немного, но нам сейчас годилась любая малость.
Чувство освобождения, которое я испытал после посещения российского посольства, подтачивалось слишком многими невыясненными вопросами. Может быть, ответы на них не имели прямого отношения к нашим конкретным делам. А может быть, как раз и имели.
Из головы у меня не выходили слова Мюйра о том, что Альфонс Ребане был агентом НКВД, и что завербовал его он, Мюйр. Это вызывало у меня очень большие сомнения. Не мог девятнадцатилетний мальчишка, мелкий клерк из мэрии, кем в 1940 году был Мюйр, завербовать тридцатилетнего офицера эстонской армии. И не мог агент НКВД воевать так, как воевал Альфонс Ребане.
Но были и другие факты, которые косвенным образом работали на версию Мюйра.
Факт, что Альфонс Ребане целый год, до прихода немцев, прятался в Таллине, наводненном сотрудниками НКВД. Факт, что большинство диверсантов, подготовленных в его разведшколе, оказалось перехваченным советской госбезопасностью.
Всему, конечно, можно найти объяснение. В разведшколу мог быть внедрен наш крот. А в Таллине после аннексии Эстонии у НКВД было слишком много более важных дел, чем ловить какого-то интенданта.
Все так. Но если бы в словах Мюйра оказалась хоть толика правды, это самым кардинальным образом решало бы все сегодняшние проблемы. Даже малая вероятность того, что Альфонс Ребане может оказаться Штирлицем, остудит самые горячие национал-патриотические головы. Торжественное перезахоронение останков эсэсовца просто не состоится.
И я отправился к Кыпсу.
Погода совсем испортилось. С залива шли низкие облака, дул ветер, срывался то дождь, то мокрый снег. "Линкольн" стоял перед гостиницей, но туда, куда я собрался, на таких тачках не ездят. Водитель муниципального такси "фольксваген-пассат" оказался плотным русским мужиком лет сорока довольно флегматичного вида. На мой вопрос, знает ли он, где находится клуб "Лунный свет", он кивнул:
- Это где пидоры? Садись. Только там сейчас никого нет, рано. Они к вечеру начинают тусоваться.
- Знаю, - сказал я. - Поехали.
- А тебе зачем туда? - поинтересовался он, выруливая на Пярнуское шоссе. - На пидора ты вроде не похож.
- Дела.
- Дела так дела. Сам-то не здешний?
- Из Москвы, - объяснил я. И это было моей ошибкой.
- О чем там у вас в Москве думают? - спросил он таким тоном, что мне сразу нужно было понять, что продолжать разговор не следует. Но я как-то не въехал и поэтому простодушно ответил:
- Кто о чем.
- Кто о чем! - завопил он, и "пассат" рванул как пришпоренный. - О своих жопах они там думают! А о русских не думают! Мы тут хоть сдохни, а они - кто о чем! Я бы этому... такому... Ельцину... и этим... таким... А о нас, о соотечественниках, кто будет думать?! - завершил он пламенный монолог, который - будь он записан для синхронной передачи по телевизору состоял бы из сплошных "пик-пик".
- А ты гражданин России?
- Нет! Я гражданин этой, пик-пик-пик, Эстонии, мать ее пик!
- При чем же Ельцин?
- Как это, пик-пик-пик, при чем? Над нами тут, пик-пик-пик. А он, пик-пик-пик-пик. А мы тут, пик-пик-пик-пик. Если б его, пик-пик-пик, такого, пик-пик, заставили учить ихнюю, пик-пик, такую, пик-пик, грамматику - я б на него посмотрел!
- Не понимаю, - сказал я. - Зачем президенту Ельцину учить эстонскую грамматику?
- Затем! Иначе с работы погонят!
- Послушай, ты что-то путаешь. Ельцина многие хотят погнать с работы. Против него выдвинуто пять пунктов обвинений. Но импичмент за то, что он не учит эстонскую грамматику...
- Да не его погонят! Меня! Не сдам экзамена - и погонят! Экзамена на знание ихнего, пик-пик-пик, такого, пик-пик, государственного языка! Понял?
- Теперь понял. Ты, наверное, недавно в Эстонии?
- Как это недавно? Двадцать лет!
- И не успел выучить язык?
- Да на пик бы он мне сдался!
- Ну хотя бы для того, чтобы не потерять работу.
Он затормозил так резко, что в задницу "пассата" едва не въехал какой-то "жигуль".
- Значит, по-твоему, я должен учить ихний язык? - почти спокойно спросил таксист, играя желваками на широких славянских скулах.
- А как? Если эстонец живет в России, он должен знать русский язык?
- Само собой.
- А почему же ты не хочешь учить эстонский?
- Ты что, равняешь нас, русских, с этой чухней?
- Ну да, - вполне искренне сказал я. - А ты считаешь, что они лучше?
- Вылезай! - приказал таксист. - Мало того что ты пидор, так ты еще и еврей! Выматывай к такой, пик-пик-пик, матери, пидорасный жидяра!
Дискуссия с самого начала была контрпродуктивной, а теперь и вовсе вышла на неприемлемый уровень. Я понял, что нужно ее прекращать.
- Мужик, у меня к тебе очень простой вопрос, - дипломатично сказал я. Тебе давно морду били?
Такой поворот темы его удивил.
- Давно. А что?
- Будет недавно. Поэтому трогай. И соблюдай правила.
- Это ты, что ли, мне морду набьешь?
- Я.
Он посмотрел на меня и поверил. Остаток пути мы проехали в полном молчании. У торца пакгауза с выключенной вывеской "Moonlight-club" он буркнул:
- Ждать не могу, у меня заказ.
Отъехав метров на пять, остановился и высунулся в окно:
- Слушай меня, пидор! В Литве всех русских давно зажали. У нас фашиста собираются хоронить. А в Латвии уже наших славных партизан, героев Великой Отечественной войны, судят! Понял? Так своему пидору Ельцину и передай, мать его пик-пик-пик-пик!
И он рванул с места, как от погони.
Клуб был закрыт, у входа стоял только один дряхлый "жигуленок", но толстый администратор-кукольник оказался на месте. На мой вопрос, где мне найти режиссера Кыпса, он порылся в столе и извлек визитную карточку. Она была на эстонском языке. Я попросил написать адрес по-русски, но он сказал, что я вряд ли найду. Он вызвал мальчишку-уборщика, в котором я узнал давешнего официанта с ярко накрашенными губами, что-то сказал ему и объяснил мне:
- Он вас отвезет. Он знает. Заплатите ему крон двадцать.
Мы погрузились в "жигуленок" и через полчаса оказались в Старом городе возле четырехэтажного особняка с мансардной крышей. Но я не стал входить сразу. Мой опыт тесного общения с Томасом подсказывал, что вряд ли разговор с режиссером Кыпсом будет информативным, если я не позабочусь об атмосфере.
Я вышел на какую-то торговую улицу с обилием вывесок и сразу отыскал винный магазин довольно дорогого вида. Мой собственный вид, казавшийся мне самому вполне приличным, все же не очень соответствовал этому магазину. Поэтому минут пять я простоял у прилавка, ожидая, когда на меня обратит внимание холеный молодой продавец. Наконец он снизошел и поинтересовался по-русски, что господину угодно. Господину было угодно бутылку виски "Джонни Уокер, блю лэйбл". И сразу снисходительности как не бывало. К сожалению, "блю лэйбл" нет, так как это слишком дорогое виски и не пользуется спросом, но есть "блэк лэйбл". Господин скорчил пренебрежительную гримасу, но все-таки согласился на "блэк лэйбл" и выложил за него пятьдесят баксов. И только на улице, развернув тонкую рисовую бумагу, сообразил, что "блэк лэйбл" - это тот же "Джонни Уокер", только не с голубой этикеткой,а с черной.
Век живи, век учись.
Режиссер Кыпс жил на самом верху особняка. Звонок не работал. На мой стук из-за двери послышалось эстонское словосочетание, по интонации аналогичное русскому "кого там еще черт принес". Я расценил это как приглашение и вошел в большую мансардную комнату, дверь которой выходила прямо на лестничную площадку.
Комната была почти голой, с минимумом мебели, и от этого казалась еще больше. Центральное место в ней занимал письменный стол с пишущей машинкой "Оптима", стены были увешаны фотографиями и эскизами декораций. Горы книг вдоль стен придавали жилью приятный, какой-то студенческий вид. Просторное мансардное окно выходило в парк, в глубине его над голыми кронами возвышались островерхая кровля и шпиль костела.
Перед окном стояло старое кресло-качалка, в нем возлежал режиссер Кыпс и смотрел на мокрый парк и костел. Он был в длинном, болотного цвета вельветовом халате с атласными отворотами, потускневшими от многочисленных стирок, без красного платка на лбу, отчего его лицо казалось вытянутым, лошадиным.
Мое появление его как бы и не удивило.
- А, господин Пастухов, - сказал он. - Возьмите что-нибудь и садитесь. Помолчим о великом. Это церковь Нигулисте. Готика. Тринадцатый век. Созерцание ее смиряет гордыню в пору побед и утешает в невзгодах.
Поскольку целью моего прихода было не помолчать, а как раз наоборот, я развернул бутылку. При виде ее режиссер Кыпс не выразил никакого воодушевления, но поднялся из качалки, подтащил к окну хлипкий столик, сбросив с него груду бумаг, и принес из глубин комнаты два тонких стакана.
- Тогда будем пить. Это тоже занятие умиротворяющее, - спустился он с духовных высот на грешную землю. - "Блэк лэйбл". У вас хороший вкус, господин Пастухов.
Он разверстал виски, глубоко задумался, а потом с чувством произнес тост:
- Чтоб они сдохли!
- Кто? - удивился я.
- Национал-патриоты! - ответил Кыпс и выпил. - Подонки! Это они устроили взрыв!
Такая трактовка происшествия меня устраивала, но было интересно, какие сложные логические построения привели режиссера Кыпса к такому выводу. Поэтому я сказал:
- Но вы сами заявили, что считаете это акцией русских экстремистов.
- Я ошибся. Но потом задал себе вопрос: cui prodest? Кому выгодно? Ответ ясен. Сначала взрыв, а уже через день решение правительства о торжественном перезахоронении Альфонса Ребане.
- Но они вложили в фильм деньги, - напомнил я. - И немалые. И не только национал-патриоты. Другие спонсоры тоже.
- Они вложили! - пренебрежительно отмахнулся Кыпс. - Все они сначала взяли в госбанке беспроцентный кредит под мой фильм и раз десять прокрутили его в коммерческих банках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49