Поэтому фингал под ее глазом был закономерен.
— Будешь? — кивнул на шприц Туман.
Тюрьма отрицательно покачал головой. Героином он не увлекался. Пробовал раза два-три, не понравилось, так что предпочитал стакан водяры или хороший косячок. Садиться глубже на иглу не хотелось. Он, родившийся в тюрьме, отлично знал, от чего можно забалдеть — и от гуталина, и от бензина, но знал, и что делается с людьми после этого.
— Дурак, — загундосил Туман. — Это же «герыч», чистяк!
— Не, не хочу.
— Чмошники. И ты, и Шварц. Кайф им не в кайф, — злобился Туман, который становился раздражительным после дозы героина. — Одна Кикимора — человек.
Он притянул ее и поцеловал. Она посмотрела на него с признательностью и любовью.
Шварц, нацепив наушники, слушал музыку и тягал гантелю методично, как механизм. Эта методичность бесила Тумана, и он зло зыркал на своего приятеля.
Шварц отбросил гантелю и сорвал наушник. И, поймав на себе злой взгляд, спросил:
— Че?
— А ниче! Че делать будем? — уставился на него немного косыми оловянными глазами Туман.
— А че надо делать? — не понял Шварц.
— У нас стволов целый чемодан. А ты железо тягаешь, придурок! — воскликнул Туман.
Шварц засопел обиженно, но промолчал. Разговор опять вышел все на ту же главную тему, вокруг которой велся в последнее время, — что делать с оружием.
Все разговоры сводились к незатейливым и по большей части отчаянно глупым прожектам.
— Давай соседа моего охерачим, — предложил Тюрьма. — У него бабок немерено. «Форд» есть.
— Нет, — возразила Кикимора. — Лучше дядьку моего, мамашиного брата. У него свой хозяйственный магазин. И деньги он дома хранит.
Обсуждать это было забавно, но до осуществления планов было ох как далеко.
— А давай мента завалим — предложил Тюрьма, который с молоком матери впитал ненависть к людям в серой форме.
— Давай, — не слишком уверенно кивнул Туман. — А на хрена?
— Чтобы их, сук, меньше стало.
В общем, в очередной раз ни ясности, ни консенсуса по этому вопросу достигнуто не было Разговор зашел в тупик, всем стало как-то скучно, и Шварц сказал:
— Как крысы тут сидим, в подвале. Давай на озеро. Искупнемся.
Предложение было заманчивое. Нагрянули теплые деньки, и озеро уже прогрелось.
— Пошли, — решил Туман, поднимаясь. — Шевелись, Кикимора. Что, жопой приросла? — он подтолкнул ее.
До озера было идти с полчаса. Тюрьма по дороге купил всем мороженое и бутылку «чернил» — какой-то бормотухи, качество которой вполне соответствовало цене.
— Бля-я, — потянулся Туман, прижмуриваясь на ярко-синее высокое небо. Ласковое весеннее солнце немного улучшило его самочувствие и настроение.
Путь лежал через квартал пятиэтажек овощеводческого совхоза, замороженные стройки и обширный холмистый пустырь. Вот и озеро. Место это не пользовалось популярностью у нормальных людей. Там в основном собиралась бомжующая пьянь, которой вполне годилась эта грязная лужа и которая отлично себя чувствовала в густом кустарнике.
Туман скинул ветровку, стянул рубашку и джинсы. Шварц снял майку и с удовольствием поиграл накачанными мышцами. В последние месяцы он активно жрал протеиновые таблетки и мышечная масса его заметно росла, к неудовольствию и зависти хилого Тумана.
— Кикимора, а слабо без ничего искупаться? — крикнул Туман.
— Не слабо! — с вызовом ответила она.
— Ну так давай.
Она скинула платье. С утра она сама рассчитывала уговорить всех сходить на озеро, поэтому на ней был синий с желтыми полосами купальник. Она потянулась к застежке купальника на спине и расстегнула ее. Бомжи, пьющие на берегу отраву, покосились на нее с интересом. Но Туман воскликнул:
— Во шлюшенция! Я хренею!
— Дурак!
— Сама дура.
— Он улегся на землю, оперевшись затылком о старую, дырявую шину, почесал пузо и прикрыл глаза.
Шварц разбежался и с низкого обрыва бултыхнулся в озеро. Туша его шлепнулась так, будто тюлень вошел в грязную воду. С этого места они постоянно прыгали в воду, тут было глубоко и ныряльщики не боялись расшибиться.
Тюрьма разделся, он был татуирован, как дикарь из сельвы, с ног до головы. Почесался под мышками. Разбежался. И тоже сиганул с обрыва.
Так бы день и прошел спокойно, если бы не появление конкурирующей фирмы.
Они шли неторопливо, как стадо животных, метящих свою территорию. Разлилась бутылка и послышались крики — это стадо набрело на бомжей и походя их затоптало Послышался звук удара, звон — бутылку разбили о голову одного бомжа, а другого повалили и отпинали — быстро, жестоко. Еле передвигая ноги, отхаркиваясь кровью, всхлипывая, бомжи рванулись наутек.
— У, бля, — воскликнул Тюрьма, выпрыгивая из воды на берег. — Хорь со своей шоблой. Ноги делаем!
— А хи-хи им не хо-хо, — хмыкнул Туман.
— Двигаем! — Тюрьма схватил шмотки.
— Да пошли они.
Между тем время было упущено, и смываться было уже поздно.
— Бляха, Туман, — развел руками Рома Хорьков по кличке Хорь. Ему стукнуло девятнадцать годков. Здоровенный, с длинными руками и дефективным лицом, в жизни он, кажется, не собирался заниматься больше ничем, как до старости шататься со своими корешами по улице, нещадно колотить бомжей, случайных прохожих, подворовывать из дач. Со своей свитой численностью человек в десять он твердо решил сегодняшний день ознаменовать приятными приключениями, а для этого старые враги в лице Тумана и его компании подходили как нельзя лучше. С криком команчей на тропе войны шобла устремилась вперед и взяла «тумановцев» в кольцо.
— Тебе чего. Хорь? — спросил Туман, поднимаясь. Послышался визг — это Кикимора попыталась вцепиться ногтями в лицо одного из хоревских подручных, но получила кулаком по ребрам.
— Давно мечтал позырить, как тебя отпидорасят, Туман, — язык у Хоря немного заплетался, он только что принял со своими верными оруженосцами на грудь стакан левой азерской водки, и теперь злобное веселье одолевало его и толкало на подвиги. — Ты у нас Леня. Будешь Лена.
Кикимору прижали двое у кустов и с интересом, сопя, исследовали ее девичье тело.
Шварц, до того накупавшийся всласть и мирно загоравший, присел на коленях, напряженно оглядываясь и нащупывая в своей одежде припасенный кастет. Но шансов отбиться у него было мало. У Хоревских прихвостней были короткие дубинки, да еще блеснул нож.
По сигналу — залихватскому хулиганскому свисту — шобла устремилась на врага. Шварц легко вскочил и с треском впечатал кастет в первый же лоб. Тут же получил дубинкой по голове и рухнул на колени. Далее последовал пинок по ребрам. Он сгруппировался, понимая, что подняться ему не дадут и остается только крутиться на земле, чтобы получить меньше ударов и выжить.
И тут послышался грохот.
Сперва никто ничего не просек. Самый сообразительный, Хорь понял все первым и, увидев направленный ему в живот ствол, неуклюже прыгнул в сторону и припустился прочь.
Шоблу уговаривать долго не надо было. Парни бросились врассыпную, унося ноги.
Туман, который, уходя из подвала, засунул за пояс пистолет, теперь, счастливо улыбаясь, целился в спину убегающему Хорю. Нажал на спусковой крючок. Пистолет отрывисто пролаял еще два раза.
— Ушел, сука!
— И хрен с ним, — трогая разбитую губу, произнес Тюрьма.
— Бля, мог бы завалить щегла! — обиделся Туман на оказавшегося слишком шустрым Хоря.
— Ага, — закивал Тюрьма. — А потом бы тебя легавые загребли.
Туман перевел дыхание. И почесал затылок. Такая постановка вопроса ему в голову как-то не приходила. Но сейчас он прикинул, что Тюрьма прав. Убивать Хоря на глазах у всех было опрометчиво.
— А если его вечером завалить? — предложил Туман. — Я знаю, где он живет.
— Да на хрен? Он теперь пуганый. — Тюрьма сплюнул кровавый сгусток.
— А как эти пидоры бежали!
— Меньше чем трое на одного наваливаться им западло! — буркнул Тюрьма. Голова шумела, удар по ней был существенный.
— Так их! — Туман пнул ногой старую шину, в которой зияла дыра — туда вошла пущенная для острастки первая пуля.
Кикимора всхлипывала, пытаясь восстановить целостность разодранного купальника.
— Пошли отсюда! — прикрикнул Туман.
У Кикиморы болела вся филейная часть. Ее папаша, вечно хмурый и нередко пьяный работяга с фарфорового завода, когда дочка пришла в третьем часу ночи, взял ремень и выпорол ее почем зря.
— Шалава растет, ух! — погрозил он ей ремнем и цыкнул на двух ее маленьких братьев, испуганно выглядывающих из спальни. — Не хватало еще, чтобы дочь на Тверской стояла!
— И встану! — с вызовом воскликнула она.
— Ах ты, — он опять замахнулся ремнем.
— Хватит — воскликнула мать, кутаясь в халат. — Она больше не будет.
Папаша вопросительно посмотрел на дочь.
— Буду, буду, буду! — закричала Кикимора.
— Вот блядь выросла! — папаша хлестнул ее по щеке, потом обреченно махнул рукой, обернулся и пошел в спальню.
Кикимора поплелась к себе в комнату, держась за больное место, упала на кровать и лежала, всхлипывая:
— Гад, гад, гад…
Папашка охаживал ее не первый раз. Конечно, обо всех ее выходках он не знал. Но того, что знал, было вполне достаточно для нервной трясучки. Еще три года назад его вызывали в милицию, уведомили, что дочурку застукали в подворотне, когда она нюхала клей с пацанами. От рук она отбивалась чем дальше, тем больше. Школу бросила. Проработала продавщицей три недели, но ее выгнали за отсутствие малейшего желания работать. А полгода назад он увидел у нее в сумке шприц и выпорол так, что она не могла две недели присесть. Ушла тогда из дома и жила в подвале дней десять. Потом заплесневела там, потянуло на нормальную еду, в домашний уют. И вернулась. Отец, осунувшийся и изнервничавшийся, ни слова не сказал ей тогда, пальцем не тронул. А мать все плакала.
Ох, как же болела задница! Ремень у отца был армейский, пригодный для таких экзекуций. И хлестал папашка со знанием дела.
— Ненавижу, ненавижу, — хлюпала она носом. Действительно, из глубин ее души поднималась мутная острая ненависть. Кикимора лежала и мечтала, что будет бить папашу ногами, а тот будет просить прощения. Убила бы… Убила…
В семье Кикимора чувствовала себя чужой. Ее злила курица-мать, которая все кудахтала, что желает ей только добра, выводил из себя раздражительный отец, приводил в бешенство сопливый мелкий братишка, все время ноющий.
Уткнувшись в мокрую подушку, она все-таки заснула. Сон был глубокий. В нем были кошмары, но утром она их не могла вспомнить. Кожа саднила, в одном месте ремень рассадил кожу до крови Она проглотила яичницу с томатами, которую приготовила мать.
— Ну и что ты дальше собираешься делать? — начала набивший оскомину разговор мать.
— А ниче, — ответила Кикимора.
— Ты о будущем думаешь?
— Да ладно, — отмахнулась Кикимора, набивая рот.
— Чем ты будешь заниматься?
— Квартиры грабить, — вдруг брякнула Кикимора.
— Дура!
— Пока, — Кикимора поднялась со стула и устремилась из квартиры.
В подвале все собрались давно. Разговор зашел о том же, о чем спрашивала Кикимору мать, — что делать дальше.
— Надо дела делать, — гундосил снова Туман. Его распирало оттого, что они являются обладателями огромного богатства — пяти стволов и нескольких коробок патронов — и не могут его употребить в дело. Наверное, так чувствует себя евнух, охраняющий гарем, падкий до женского пола и не способный ни на что.
— А если сберкассу взять, — предложил Туман.
— Какую сберкассу? — возмутился Тюрьма. — Ты с трех метров в Хорька не попал! А менты со стволами выскочат — чего ты делать будешь?
— Ты недавно ментов собирался валить, — огрызнулся не терпящий противоречий Туман.
— Я и сейчас согласен.
— Да, — задумался Туман. — Нужно потренироваться.
— Как? — не понял Тюрьма.
— Ну, грохнуть кого-то.
— Ну ты даешь, — протянул Шварц.
— Кому даю — мое дело, — кинул зло Туман. — Завалим, посмотрим, как оно, в натуре.
— А кого? — с сомнением произнес Тюрьма.
— А давайте папашу моего! — подала голос Кикимора.
— Кого? — удивился Тюрьма.
— Предка. Козел, житья не дает. Во, — она стянула джинсы и продемонстрировала исполосованный отцовским ремнем зад.
— Не. Сразу нас найдут, — отмахнулся Туман.
— Не найдут, — закапризничала Кикимора.
— Вентиль закрути, — бросил ей Туман, и Кикимора тут же послушно заткнулась. — Надо кого-то со стороны завалить.
— И кого?
— У теплоцентрали на Фруктовой бомжара живет. Его и завалим.
— А чего он тебе? — удивился Тюрьма.
— А ничего… Три года его, суку, знаю. С мамашей моей квасил и квасил. Во, — Туман ощерился, демонстрируя ряд зубов, в котором чернел провал. — Зуб, сука помойная, высадил.
— Давай лучше наваляем, — предложил Шварц.
— Наваляем… Он в два раза тебя шире. Кулак — во… Его мочить сразу надо.
Энтузиазма по этому поводу ни у кого, кроме Тумана, не возникло. Но ему, наконец, удалось уговорить корешей.
— А ты знаешь, где он? — спросил Туман.
— В восемь утра на электричку попрется, — сказал Туман. — У него в Москве точка. Милостыню просит. Я знаю его маршрут.
Рука, которую он держал под рубахой, вспотела. Пальцы впились в рукоятку пистолета, будто замерзли на ней, и, казалось, разморозить их уже не в силах никому.
Сознание у Тумана будто раздвоилось. Одна часть взирала на все с холодным интересом стороннего зрителя. Другая металась где-то в области сердца и гнала по жилам кровь, сжимала все изнутри и толкала в мозг дурные предчувствия и мысли.
Вдруг возникла дурацкая и страшноватенькая картинка — вот он вынимает пистолет, жмет на спусковой крючок, а железяка оказывается бесполезной. И он с Гусем, так звали того татуированного, прошедшего половину зон России бомжа, оказывается лицом к лицу. Какие кулаки у Гуся — он помнил отлично.
Дрожь опять прошла по телу. Туман не верил, что отважится подойти и выстрелить. И мечтал, чтобы Гусь, постоянно отправляющийся по утрам по этому маршруту, на этот раз передумал, или заболел, или его повязала милиция, а еще лучше, чтобы он просто сдох от левой водки.
Раздался леденящий душу вопль. У Тумана едва не выпрыгнуло сердце… Оказалось — вопят сцепившиеся коты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10